Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том шестой - Нелли Шульман - Страница 5

– С вами «Голос Израиля», – бодро сказал диктор, – сегодня воскресенье, второго июня. Погода в стране ожидается жаркая…

Под беленым потолком палаты кибуцного госпиталя лениво вращался вентилятор. При отце Элишева не покрывала волосы. В больнице беретка была неудобна. Девушка заматывала светлые локоны разноцветными шарфами. Синий шелк, расшитый серебряной нитью, свешивался с окрашенной эмалью тумбочки. Искривленные пальцы Гольдберга ловко заплетали косы.

– Малышками они с Розой усаживались перед зеркалом в детской, – вспомнил Эмиль, – я шутил, что я придворный парикмахер у принцесс, – темные волосы Розы и золотистые кудри Элизы шуршали под старинной серебряной щеткой. Он заплетал косы и Маргарите в подвале замка.

– Только бы у них все получилось, – пожелал Гольдберг, – вскоре они должны оказаться в Душанбе, – полковник Кардозо неохотно говорил о будущей миссии, однако Эмиль не сомневался, что племянник уже, как он выражался, одной ногой в Афганистане.

– В Кабул и далее к границе я поеду не один, – коротко сказал Иосиф, – у меня появится поддержка. Хорошо, что в стране живут выходцы оттуда, – почти вся еврейская община покинула Афганистан, – мы теперь знаем местные обычаи и я поднаторел в Коране, – Иосиф взъерошил свои волосы, – волноваться нечего, палестинцы тоже бывают голубоглазыми блондинами…

Эмиль предполагал, что Хаим, пребывающий сейчас с Полиной в Израиле, и окажется той самой поддержкой.

– Надеюсь, что Полина туда не отправится, – пожелал Монах, – хотя у нее хорошая подготовка, – Гольдберг ожидал скорого возвращения Маргариты и Джо.

– Придется устроить их свадьбу в Мон-Сен-Мартене, – хмыкнул Эмиль, – теперь они сходят в мэрию. Их брак может оказаться последним праздником для Лады, – врачи давали жене время до осени, но семья пока ничего не знала.

– Только Мишель и Аннет, – вздохнул Эмиль, – от них ничего не скроешь, они живут дома, – дочери, впрочем, тоже не подозревали о прогнозе Лады.

– Прогноз невеселый, коллега, – заявили Эмилю на недавнем консилиуме в Лувене, – анализы крови мадам Гольдберг ухудшаются, пересадки костного мозга не помогли, – Лада слабела и все больше времени проводила в постели. Оставаясь один, Эмиль не справлялся со слезами.

– Лада не страдает, – он понимал, кому обязан отсутствием болей у жены, – но ей всего сорок. Почему она уходит первой, а я остаюсь жить? – Лада утешала его тем, что дождалась внуков.

– Привези фотографии маленького, – Эмиль помнил ее тихий голос, – надеюсь, что я успею посмотреть на него, милый, – жена помолчала, – что я увижу и Виллема и Маргариту с Джо, – Эмиль закрутил на влажных волосах дочери платок.

– Лежи, – он ласково помог Элишеве, – отдыхай. Голову мы помыли, книги у тебя есть, – ребецин Бергер привезла дочери религиозные издания, – ты себя хорошо чувствуешь, милая, нет причин волноваться, – после Песаха врачи запретили Элишеве подниматься с постели. Эмиль разговаривал по телефону с главой госпиталя в кибуце. Коллега считал, что причиной осложнений стало волнение.

– Ваша дочь много времени проводила на ногах, – сказал доктор, – она ездила в университет, выступала на собраниях, – Элишева встречалась с женщинами, тоже не дождавшимися своих мужей из плена, – они устроили демонстрацию у резиденции премьер-министра. Немудрено, что у нее сначала была угроза выкидыша, а потом и вовсе едва не начались роды, – Элишева устроилась на подушках.

– Скорей бы, папа. Последние дни самые тяжелые, Джеки тоже почти никуда не ходила, – подругу врачи все-таки не заперли, как недовольно думала Элишева, под охраной. Ей, правда, разрешили поставить в палату телефон. Однокурсники передавали ей задания, Элишева держала в тумбочке учебники. Экзамены за первый курс ей перенесли на осень. Эмиль отозвался:

– У Джеки была двойня, – Элишева жалела, что не может выбраться на сегодняшнее обрезание, – а у тебя один парень или девица, правда, крупный, – Авраам или Эстер, словно услышав деда, бойко заворочался. Отец нежно коснулся ее щеки.

– Подарок я Джеки передам, – Элишева связала мальчикам кофточки, – и расскажу, как их назвали, – Эмиль не мог отказаться, когда Джеки и Микеле попросили его сделать мальчикам обрезание.

– Сандаком у них будет Иосиф, – вспомнил Гольдберг, – он шутит, что, не успев стать отцом, записался в почетные дедушки, – полковник вез из Иерусалима и рава Горовица с семьей. Рав Бергер и Рита, появившись в кибуце к родам Джеки, обосновались в гостевых комнатах.

– И мы назовем нашего мальчика или девочку, – сказал Эмиль дочери, – все будет хорошо, милая. Через полгода ты и не вспомнишь, что сейчас лежала, – Элишева кивнула:

– Роза мне пишет то же самое, – сестра прислала фотографию с маленьким Эммануилом в перевязи, – но Роза до родов водила машину, а у меня видишь, как получилось…

Элишева, правда, не могла пожаловаться на отсутствие посетителей. Майор Эмиль Шахар-Кохав, бывая в кибуце, всегда навещал ее.

– Анна со мной сидит, – девушка прислушалась, – и Хана стала приезжать, когда они перебрались в Израиль. Жаль, что на ее свадьбе мне тоже не побывать, – будущая ребецин Горовиц успокоила девушку.

– Мы все устраиваем семейным образом, милая, – Хана носила элегантный тюрбан серебристого шелка, – твой папа и Иосиф подпишутся под ктубой, а Сара-Мирьям сопроводит меня под хупу, – о Хаим и Полине не полагалось знать даже Элишеве. Гольдберг уверенно повторил:

– Все будет хорошо. Читай, а я побегу в столовую, – обрезание устраивали именно там, – но сначала захвачу инструменты, – кусты шиповника под окном палаты зашуршали. На подоконнике появилась тарелка со спелой черешней и клубникой.

– Тебе тоже надо поторопиться, – сварливо сказал Эмиль, – не след опаздывать на обрезание собственных племянников, – майор Шахар-Кохав легко перемахнул в комнату.

– Мы успеем, дядя Эмиль, – улыбнулся майор, – на иерусалимской дороге пробка. Даже работникам Моссада придется в ней постоять. Джеки только рада, она никак не может расстаться с парнями. Идите, дядя Эмиль, я побуду с Элишевой, – майор подал девушке тарелку.

– Фрукты в честь Шавуота, – он присел на освобожденный Гольдбергом стул, – на праздник мне пришлось торчать на базе, и я не поел сырного торта бабушки Симоны, – Элишева хихикнула:

– Все было очень вкусно. Лиора с девчонками устроила представление в палате, они пронесли сюда цыплят в корзинке, – Гольдберг осторожно закрыл за собой дверь.

– Элишева всегда радуется его визитам, – пришло в голову Эмилю, – он был лучшим другом Моше. Не был, а есть, – поправил себя Гольдберг, – Моше обязательно вернется домой…

Поменяв на сестринском посту халат, Эмиль пошел в малую операционную за инструментами.

По краю блюда вились чеканные буквы: «И будет слышен в городах Иудеи и на улицах Иерусалима голос радости и веселья». Утром мадам Симона начистила старинное серебро.

– Вообще не такое старинное, – сказала она Анне, – это работа времен мандата, – на блюде стояло клеймо мастерских академии Бецалель. Вещь подарил кибуцу приятель покойного Авраама, преподаватель в академии. Обычно мадам Симона укладывала на блюдо фрукты.

– И сейчас уложим, – улыбнулась она, – получится словно Шавуот, у нас тоже первые плоды, – первые плоды спокойно сопели на руках внучки. Мальчики получились темноволосыми.

– Но мы будем их различать, – заметила мадам Симона сватье, – у одного глаза карие в вашу породу, а второй голубоглазый, как мы…

Джеки устроилась рядом с открытым окном. Солнечное утро пахло соснами, мальчики пока дремали. На ручке правого виднелась красная ниточка. Через три недели Микеле ехал в Иерусалим выкупать их первенца.

– Мне на церемонии быть не надо, – вздохнула Джеки, – но почему я не иду на обрезание, – она шмыгнула носом, – они заплачут, испугаются, а меня не окажется рядом, – Рита погладила девушку по голове.

– Им дадут капельку вина, милая и мы принесем тебе малышей. Посиди на лавочке рядом со столовой, девчонки составят тебе компанию, – Лиора подружилась с Сарой-Мирьям. С детской площадки слышались звонкие голоса, кто-то частил считалкой: «Эн-ден-дино, соф аль-а-катино…». Анна добавила:

– Микеле возьмет их на руки, он отлично управляется с детьми, – зять сам вставал к мальчикам ночью.

– Он даже был на родах, – вспомнила Анна, – хотя такое и не принято, – в столовой шла импровизированная, как выразился рав Бергер, утренняя молитва.

– У твоего мужа есть кипа, – весело сказал Джеки Иосиф, – а мне приходится держать в машине кепку. Траур закончился и все бросились жениться и рожать детей, – на следующей неделе в Меа Шеарим устраивали хупу рава Горовица. Хане пока было не обязательно покрывать голову, но женщина призналась:

– Иначе не получится. Мы живем в Еврейском Квартале, под крышей одного дома. Вокруг одни кумушки, хотя я с ними нашла общий язык, – Хана стала учить идиш.

– Я раньше пела на нем в концертах, – объяснила ребецин, – и Аарон мне помогает, он отлично владеет языком, – рав Горовиц преподавал в сионистской, как ее называли, ешиве Махон Меир и новой ешиве Эш-а-Тора, где учились юноши из диаспоры.

– У многих нет еврейского образования и они пока не знают иврит, – сказал Аарон жене, – мой английский приходится очень кстати, – Хана привезла в Израиль инструменты. Раввины разрешали женщинам давать частные уроки вокала, но петь на сцене ей было нельзя.

– Ничего страшного, – заметила она Аарону, – в академии Рубина мне предложили вести сценическое движение и актерское мастерство, где можно обойтись без голоса, – Хана занималась с Сарой-Мирьям, ходила на рынок и навещала Меа Шеарим. Ребецин Бергер немедленно заняла ее, как говорила Рита, делами благотворительности.

– Но здесь готовить для родильницы не надо, – Хана скрыла улыбку, – вокруг Джеки хлопочет не только ее семья, но и весь кибуц, – мадам Симона засучила рукава белой блузы.

– Давай сюда малышей, – велела она внучке, – вокруг мы положим фрукты, – в комнате сладко пахло спелыми абрикосами и клубникой. У Ханы закружилась голова, Анна озабоченно сказала:

– Ты побледнела, милая, – Хана отмахнулась: «В дороге укачало». Она все не могла навестить врача.

– Это недоразумение, – упорно повторяла себе женщина, – такого не могло случится, я всегда осторожна, – ее американский гинеколог заметил:

– С операцией было бы надежнее, но если вам разрешили предохранение, – Аарон списался с раввинами в Иерусалиме, – то я рекомендую таблетки, – Хана была уверена, что за суматохой переезда в Израиль она ошиблась в датах. Фабрику она сдала под репетиционное, как выразился агент по недвижимости, пространство.

– Потом придется делать ремонт, – она попыталась отвлечься от своих мыслей, – ерунда, у меня все в порядке, – Джеки горестно сказала:

– Бабушка, мама, тетя Рита, но как же мальчики будут без меня? – пока безымянные братья просыпались. Голубоглазый потягивался, темноглазый заинтересованно разглядывал собравшихся вокруг женщин.

– В армию я их не провожу, – мадам Симона скрыла вздох, – мне семьдесят четыре года. Ничего, Рита с Анной увидят их в военной форме, – она сварливо сказала внучке:

– Рожай девчонок, и никакого обрезания не потребуется, – Анна ахнула:

– Мадам Симона, мальчикам всего восемь дней, – братья оказались в сильных руках заведующей столовой.

– Ничего, что восемь, – пробормотала мадам Симона, – я не становлюсь моложе, а мне хочется побаловать и правнучек, – оказавшись на блюде, правнуки притихли.

– И будете жить в стране пшеницы и ячменя, – напевно сказала Рита, – в стране виноградных лоз и смоковниц и гранатовых деревьев, – они принесли и гроздья зеленого винограда, – в стране масличных деревьев и меда…

– Насчет имен вы правильно поступили, – одобрительно сказала мадам Симона, – пусть память об ушедших останется в Израиле, – подхватив блюдо, она поторопила женщин:

– Двинулись, милые, молитва заканчивается, – Хана коснулась руки Джеки.

– Все будет хорошо, не волнуйся. Получается, что бабушка знает имена? – Джеки неожиданно для себя хихикнула:

– От нее было не скрыть. Но мы с Микеле давно решили, как назовем малышей, – будущие Шауль и Гидеон копошились в пеленках.

– Могли ли мы подумать, что так случится, – Джеки вытерла глаза, – Господи, спасибо тебе. Бедная Элишева, – она надела на мальчиков связанные подругой кофточки, – надо ее навестить после обрезания, поддержать ее…

Джеки под руку с Ханой пошла вслед за старшими женщинами к столовой.

За полковником Кардозо еще числилась голая беленая комнатка, принадлежавшая его родителям. В помещении по соседству, где раньше обреталась Фрида, давно сделали ремонт. Там поселились другие члены кибуца, но Иосиф упорно не снимал с двери табличку армянской керамики с витыми буквами: «Семья Судаковых». Третья комната отошла Элишеве.

– То есть ей и Моше, – упрямо подумал полковник, – он обязательно вернется домой и увидит своего сына или дочку, – пока Элишева не оказалась в госпитале, она убирала обе комнаты, но сейчас на сколоченном из крепких досок топчане и расшатанном столе лежала печать запустения. Иосиф надеялся, что когда-нибудь совет кибуца сменит гнев на милость.

– И сюда въедет Фрида, – он прошелся по скрипящим половицам, – вернее, Йони или Эмма, – сестра пока избегала появляться в кибуце. Фрида обещала приехать на хупу рава Горовица и Ханы.

– Получится две хупы, – развеселился Иосиф, – явная и тайная, – Моссад разрешил Фриде доставить в Иерусалим Птичку и Ягненка. как по привычке думал о них Иосиф. Для хупы требовался миньян. До Шавуота в неприметном здании на улице создателя языка эсперанто коллеги Иосифа просмотрели, как он говорил, с лупой анкеты десятерых раввинов, собиравшихся прийти на церемонию.

– Для твоей первой хупы сделали то же самое, – объяснил Иосиф кузену, – но вы с покойной Сарой об этом не знали, – рав Горовиц вел свадьбу. Сам Иосиф и дядя Эмиль опять подписывались под ктубой. Иосиф ожидал, что на следующей церемонии невестой будет Фрида.

– Хупы им с Маленьким Джоном не поставить, – он присел на подоконник с сигаретой, – придется нам со Шмуэлем лететь в Лондон и брать напрокат визитки. Хотя вряд ли они устроят пышное торжество, у Маленького Джона тоже особый статус. Фрида его обогнала, к праздникам она защищает докторат, – сестра писала диссертацию о раскопках римских военных лагерей. Найденная ей фалера заняла свое место в Музее Израиля.

– Теперь в семье будет три доктора наук, – ухмыльнулся Иосиф, – а Шмуэль вообще профессор, – брат преподавал теологию в Папском Грегорианском университете. Осенью епископа Кардозо ждало возведение в очередной апостольский чин. Шмуэль становился папским легатом.

– Его святейшество считает, что лучше посылать меня с поручениями в Африку или Южную Америку, – объяснил брат по телефону, – он не хочет отпускать меня из курии надолго, – справившись в энциклопедии, Иосиф понял, что брат перескочил через несколько ступеней ватиканской иерархии.

– Его преосвященство епископ Краковский постарался, – понял Иосиф, – Войтыла, как говорится, служит паровозом у Шмуэля, – он ожидал, что к сорокалетию брат получит кардинальский перстень.

– Святоша никогда о таком не заговорит, – хмыкнул Иосиф, – он скромник, каких поискать. Но папой он не станет, такое невиданно. И в папы выбирают окончательных стариков, – к своему сорокалетию Иосиф тоже хотел оказаться под хупой. Он не жалел о доме, подаренном кузену.

– Ты раввин, – сказал он Аарону, – тебе прямая дорога в Еврейский Квартал. Я предпочитаю Рехавию, где более, – он пощелкал пальцами, – вольный воздух, – Иосиф мог остаться на рабочей квартире во Флорентине. Он любил Тель-Авив, однако тамошние комнаты были съемными.

– Еве нужен свой, то есть наш дом, – ласково подумал Иосиф, – она продолжит ездить по свету, но возвращаться она будет ко мне, – навещая Рехавию, он изучал фотографии в витринах агентств по недвижимости.

– У нас появится терраса и сад, – Иосиф слушал щебет птиц в кроне грецкого ореха, – камин с изразцами и галерея. Мы разведем оливы и апельсины и обязательно возьмем собаку, хотя Ева приедет сюда с Корсаром. Но две собаки тоже хорошо. И у нас родятся дети, – он закрыл глаза, – девочка и мальчик, но вообще мне все равно. Главное, чтобы Ева была рядом, – они обменивались письмами каждую неделю.

Иосиф мог звонить в Букаву, однако он предпочитал не отвлекать Еву от работы. Под напором полковника Анна выбила у Еврейского Агенства бюджет на обучение ивриту его подопечных евреев, как Иосиф думал об угандийской общине. В Букаву отправили книги, Роза принялась преподавать язык.

– У меня теперь есть свой миньян, – озорно подумал Иосиф, – но я еще не выполнил свои обязательства, – через неделю он улетал в Кабул. Рейс был окольным, через Карачи.

– Сначала в Стамбул, – Иосиф взглянул на часы, – потом в Пакистан, а потом к месту назначения, – с Ягненком и Птичкой он встречался в Пакистане. Кузены забирали новые документы в Йоханнесбурге.

– Придется побывать в сердце апартеида, – невесело сказала Полина, – но ты прав, так безопаснее, – Иосиф не оставлял своего намерения отыскать пропавшего Ника.

– Вряд ли он обретается в Афганистане, – сказал он тете Марте в недавнем разговоре, – где еще пользуются деревянными счетами. Однако, может быть, я нападу на его след, – Иосиф вздохнул, – и на след Моше, – к чести дяди Эмиля и Аарона, они не интересовались будущей миссией.

– Но я расскажу им все, что смогу, – на столе Иосиф расстелил карту Афганистана, – надеюсь, они не забудут принести кофе, – завтраком, поданным после обрезания, можно было накормить половину Меа Шеарим.

Иосиф не преминул утащить тарелку с его любимыми бурекасами. После совещания он вез Горовицей и дядю Эмиля обратно в Иерусалим. Вечером доктора Гольдберга ждал обед с новым премьер-министром страны.

– И товарищем по оружию дяди Джона, – понял Иосиф, – Рабин воевал с ним под Латруном, – теперь в бывшем форте приводили к присяге новобранцев.

– Йони и Эмма пойдут в армию в восемьдесят шестом году, – он прислушался, – а потом мы с Евой проводим в ЦАХАЛ наших детей, – в кустах под окном что-то зашуршало, полковник позвал:

– Пелег, вылезай, я тебя вижу, – сын покойного адвоката Бен-Дрора набил карманы шорт абрикосами, – ты девчонок ищешь? – Ализа Бен-Дрор, застряв в пробке на шоссе, едва не опоздала на обрезание. Пелег чавкнул абрикосом: «Ага». Иосиф потрепал парня по голове:

– Они вроде у бассейна. Беги, у тебя есть время поиграть, – за завтраком Ализа развела руками:

– Завтра у меня процесс. Микеле тоже через пару дней надо возвращаться к работе, – мальчишка припустил по каменистой дорожке. Завидев родню, Иосиф помахал им: «Дядя Эмиль, Аарон, я здесь!».

Дети кибуца избегали маленького кладбища в затененной соснами долине. Со склона холма виднелись ряды одинаковых серых надгробий.

– Там похоронен мой папа, – шепотом сказала Лиора, – и мой старший брат, Яаков. Он погиб на войне, в бою, где пропал дядя Моше, – девочки устроились под расцветшим кустом шиповника.

В замшевой торбочке Сары-Мирьям лежали разноцветные бусины, пуговицы и моточек яркой тесьмы. Лиора поделилась с ней обточенным кусочком стекла.

– Я попросила дядю Микеле, – шепнула подружка, – он сделал стеклышки в мастерской. Смотри, сейчас все станет зеленым, – Сара-Мирьям приложила стеклышко к глазу.

– Точно, – ахнула девочка, – словно мы на море, – она съездила с отцом и Ханой на виллу в Герцлии.

– Генрик велел гостить там как можно чаще, – смешливо сказал отец по дороге на автобусную станцию, – они приедут в Израиль на Хануку, но дом надо держать обжитым.

Они с Ханой ходили на городской пляж, но из соображений скромности появлялись там рано утром и поздно вечером. Сара-Мирьям, впрочем, не жалела, что они обосновались в Израиле.

– У нас нет машины, – задумалась девочка, – но в Еврейском Квартале ее некуда ставить. Зато у меня свой садик и грядка, хотя в кибуце просторнее…

Отец и Хана обещали отпустить ее с ночевкой в Кирьят-Анавим. Саре-Мирьям хотелось пожить в детском крыле кибуца.

– Мы делаем вид, что засыпаем, – хихикнула Лиора, – воспиталки гасят свет, а мы рассматриваем журналы. У нас есть фонарики, только надо как их следует спрятать, – девочка добавила:

– Старшие с фонариками ходят на свидания, – Сара-Мирьям открыла рот, – сюда, на холмы, – девчонки тормошили Сару-Мирьям, требуя рассказать о Голливуде. Девочка смущалась:

– Я там никогда не была, но слышала от Ханы, как снимают кино и вручают Оскаров. Я стану актрисой, как она, – раввины разрешили Хане играть на сцене.

– Понятно, что не в шабат, – хмыкнула Сара-Мирьям, – она еще хочет заняться режиссурой, это тоже кошерно, – Сара-Мирьям носила хорошенькое льняное платьице с длинными рукавами.

– У нас таких вещей нет, – Лиора вздохнула, – мы бегаем в шортах. Сумочка у тебя тоже очень красивая, – сумочку прислала в Иерусалим тетя Сабина.

– В честь вашего переезда в Израиль, – написала тетя, – зимой мы появимся в стране с двойняшками и устроим большую ханукальную вечеринку, – Сара-Мирьям хотела заранее отрепетировать песни. Хана занималась с ней каждый день.

– Кроме фортепьяно, надо уметь играть и на других инструментах, – сказала женщина, – выбирай, какие тебе по душе, – девочка ловко бренчала на гавайской гитаре.

– Надо заняться дарбукой, – решила она, – мне нравится, когда стучат в барабаны, – Сара-Мирьям немного волновалась насчет будущего пения на сцене.

– Папа раввин, – сказала она Лиоре, – а такое некошерно, – подружка почесала всклокоченные темные волосы.

– Дедушка Габриэль тоже раввин, – заметила она, – но тетя Ализа, его дочь, адвокат. Она преподает в университете. Все устроится, но тебе надо взять, – Лиора нахмурилась, вспоминая слово, – псевдоним. У тебя старомодное имя, с ним не получится петь рок, – разложив на траве богатства, Сара-Мирьям кивнула:

– Я придумала, меня будут звать Сарит. Хане тоже нравится это имя, – Лиора деловито рыла свою ямку. Пальцы девочки испачкала рыжая земля.

– Хана очень хорошая, – внезапно сказала девочка, – получается, ты свою мамочку совсем не помнишь, – Сара-Мирьям покачала головой.

– Я родилась и она умерла. И моя бабушка Дебора умерла, их похоронили на нашем семейном участке. Моя мамочка была очень красивая, как царица Савская, – Лиора улыбнулась.

– Ты тоже такая. Тебе не надо загорать, ты совсем смуглая, – она вытянула испещренную синяками ногу, – а я желтая, как китаянка. У меня даже глаза желтые, смотри, – девочка поморгала. В уголках немного раскосых глаз действительно залегла желтизна.

– Так тоже красиво, – одобрительно сказала Сара-Мирьям, – а ты помнишь своего папу? – Лиора помрачнела.

– Его ранили террористы и потом он болел, – девочка помолчала, – а у тебя очень хороший папа. Как ты думаешь, – она понизила голос, – у тебя будут еще братики или сестрички? – Сара-Мирьям уверенно сказала:

– Братики. Я ими собираюсь командовать, как ты своими племянниками, – Лиора прыснула:

– Они у меня побегают. Но я хочу, чтобы у меня был новый папа, такой, как дядя Эмиль. Он еще не старый, ему всего шестьдесят лет… – девочки аккуратно укладывали в ямки шелк и бисер, блестящие пуговицы и обрывки медных цепочек.

– И шиповник, – Лиора сорвала цветок, – держи, – они разобрали соцветие на бархатистые лепестки. Полюбовавшись своей работой, девочки принялись засыпать стеклышки.

– У Элишевы, наверное, тоже родится мальчик… – Лиора насторожилась.

– Стой, кто-то идет, – они успели набросать поверх разрытой земли сосновые иголки. Лиора плюхнулась на склон.

– Секретики нельзя никому показывать, – шепнула она, – даже своим, – из-за сосен раздался веселый голос:

– Я искал тебя у бассейна, – его светлые волосы были еще мокрыми, – но девчонки сказали, что ты побежала сюда, – крепкий мальчик выглянул на поляну.

– Привет, – он смутился, – мы с мамой приехали на обрезание, но тебя не застали, – Лиора отмахнулась.

– Мы пошли играть. Познакомься, – неожиданно церемонно сказала девочка, – моя подруга Сара-Мирьям, она из Иерусалима. Ее папа – рав Горовиц, – длинные ресницы заколебались, на щеках цвета карамели заиграл румянец.

– Можно просто Сарит, – девочка встряхнула черными кудрями, – так меня будут звать на сцене, – Лиора рассмеялась:

– Рот закрой, Пелег. Он сын тети Ализы, – объяснила девочка, – он мне вроде кузена, – Пелег вытащил из карманов мятые абрикосы.

– Хотите, – он рассматривал Сару-Мирьям, – или вы наелись? -Лиора немедленно цапнула фрукт.

– Мы и не ели ничего, – сказала девочка с набитым ртом, – а у меня с утра болел живот… – побледнев, она закашлялась, Сара-Мирьям постучала ее по спине.

– Не поперхнись, – Лиора тяжело задышала, на щеках девочки выступила испарина.

– Это не кашель, – выдавила девочка, – меня тошнит, – она глотала воздух, – ничего, так бывает, – Пелег решительно сказал:

– Пойдем обратно в кибуц. Тебе надо в госпиталь, – Лиору вырвало, она заплакала:

– Живот опять болит, мне очень плохо… – Сара-Мирьям обняла ее:

– Пелег, – велела девочка, – ты все здесь знаешь. Беги в кибуц, зови на помощь, – мальчик подставил Лиоре свое плечо.

– Я вас одних не оставлю. Потихоньку, это недалеко, – ведя за собой стонущую Лиору, дети осторожно спустились с холма.

Пчелы деловито жужжали у круглого лаза выкрашенного выцветшей синькой улья. Кусты шиповника у бетонной ограды отцветали. Темно-красные лепестки усеивали свежую траву.

Каждое утро Полина выходила на террасу со шлангом. Холодная вода брызгала на босые ноги, она подставляла лицо еще не жаркому солнцу. Пчелы сонно вылезали на бортик улья. Полина старательно поливала кусты и траву. Хаим предпочитал валяться в постели до последнего.

Женщина выпивала первую чашку кофе в компании пишущей машинки. Как и ожидала Полина, израильское правительство не держало на нее обиды за «Дневник одного форта». Новый глава Моссада, генерал Хофи, приехавший их навестить, развел руками.

– Ты писатель, Птичка, – сказал он уважительно, – тебе и карты в руки. По крайней мере, ты не кропаешь всякую дрянь, как твой бывший работодатель, – он привез в Негев яркий томик в бумажной обложке. Ш. Захав успел выпустить остросюжетный, как говорилось в рекламе, шпионский триллер. Полистав книжонку, Хаим скорчил гримасу.

– Если верить ему, то работники Моссада одной рукой стреляют, а другой управляются с девушками, – Полина хихикнула, – засадить бы его за арабский язык по восемь часов в день без выходных и праздников…

Они позволили себе отдохнуть только на Шавуот. Из Иерусалима приехал настоящий нью-йоркский сырный торт. Подарок сопровождался самодельной открыткой. Сара-Мирьям вывела ивритские буквы.

– Дорогие тетя и дядя, ждем вас в Иерусалиме, – Моссад неохотно разрешил им увидеться с племянницей.

– Ей пять лет, – озабоченно сказал генерал Хофи, – осенью она пойдет в школу. Даже в религиозных классах могут попасться какие-нибудь, – он поискал слово, – любопытствующие, – Хаим закатил глаза.

– Ицхак, – в Израиле Ягненок переходил на фамильярный язык, – когда мне было пять лет, у меня что в одно ухо влетало, то из второго и вылетало. Уверяю, что ничего страшного не случится, – просмотрев роман Захава по диагонали, Полина угрюмо сказала Хаиму:

– Павел писал похожие повести, но я уверена, что его книги лучше. Бедная Лаура, она может опять впасть в депрессию, – в Хэмпстеде считали, что Лауре надо вернуться в Лондон.

– Вряд ли семья ее уговорит, – скептически заметил Хаим, – но волноваться не стоит. Шмуэль рядом, он проверит любого прелата, который начнет виться вокруг Лауры, – Полина кисло отозвалась:

– Лауре скоро тридцать, ей пора иметь свою голову на плечах. Однако я пристрастна, она много страдала, – весть об аресте Павла пришла в Лондон на прошлой неделе. Кузена тоже обвинили в так называемых экономических преступлениях.

– Все шито белыми нитками, – устало сказала тетя Марта по телефону, – главное, чтобы Комитет и лично Паук не оказались в Казахстане раньше, чем остальные доберутся до границы, – встречу в Душанбе назначили на следующее воскресенье. Сидя за машинкой, Полина взглянула на часы.

– Надо приехать в Кундуз заранее, – они прилетали в Кабул в четверг, – Ягненок правильно делает, что спит, – в ближайшие несколько дней им предстояло обойтись почти без сна. Вчера они с Хаимом получили последний инструктаж от Фельдшера.

– Завтра хупа, – сказал полковник Кардозо по телефону, – не след смешивать радость и служебные дела. На роскошь не рассчитывайте, – он усмехнулся, – в Меа Шеарим подадут яичный салат с бубликами. Хотя, может быть, ребецин Бергер и поставит на стол что-нибудь приличное, – Рита заранее открывала микву для Ханы и Полины.

К удивлению женщины, Фрида не отказалась приехать на хупу.

– Другой сестры у меня нет, – заметила Фрида в телефонном разговоре, – а в Меа Шеарим попадаются и приличные люди. Например, рав Бергер, – Полина услышала улыбку в ее голосе.

– Двойняшкам полезно побыть в городе, – добавила сестра, – они стали совсем детьми пустыни, – осенью Йони и Эмма шли в первый класс школы в Беэр-Шеве.

– На нашей хупе их не будет, – поняла Полина, – тетя Рита заберет малышню к себе, – после церемонии они с Хаимом уезжали на виллу в Герцлию.

– Одну ночь мы отвоевали, – Полине стало тоскливо, – но рано утром нас забирает машина и везет в аэропорт, – в Йоханнесбург они летели по аргентинским паспортам. Хаим упорно отказывался от израильского гражданства.

– Я надеюсь восстановить мое доброе имя на родине, – объяснил он генералу Хофи, – сами понимаете, что в моей работе не приветствуется двойная лояльность, – оказавшись в Израиле после Песаха, они с Ягненком принялись не только за арабский язык.

– Но и за наши легенды, – Полина заставила себя вернуться к работе, – теперь мы все знаем назубок, – она ловко носила хиджаб. На станции Моссада в Йоханнесбурге они получали новые паспорта. В Южной Африке издавна жило много мусульман.

– Они выходцы из Индии, – заметил Иосиф, – но в афганской глуши никто не станет разбираться, кто мы такие, – полковник прилетал в Карачи в зеленой чалме совершившего хадж.

– Хаим получается его младшим братом, – Полина выстучала крупными буквами: «КОНЕЦ», – надеюсь, что нам недолго придется болтаться в тех краях, – в Кабуле они покупали машину и ехали на север, в Кундуз.

– Триста тридцать километров, – заявил Иосиф, – даже по тамошним дорогам мы управимся за день, а потом остается надеяться на наши глаза и уши, – запечатав рукопись в пакет, Полина вырвала листок из блокнота.

– Милый папа, – ей захотелось привалиться к уютному плечу отца, – пусть контора мистера Бромли перешлет книгу в издательство Скрибнера. У нас все хорошо, мы отправляемся в путешествие и скоро увидимся, – Полина часто разговаривала с замком.

– Приезжайте потом в Банбери, – ласково сказал отец, – у нас все цветет. Хаим, наконец, освоит крикет, – Полина рассмеялась, – вы отдохнете под нашим крылом, – женщина покусала губы:

– У всех дети. Элишеве скоро рожать, а у Джеки и Микеле мальчики, – она велела себе не плакать, – но нам нельзя рисковать. Надеюсь, в Афганистане у Хаима не случится приступа, там все-таки не джунгли, – телефон на столе зазвонил. Полина узнала приятельский голос охранника Шалома, их первого учителя арабского языка.

– Лимузин подан, – весело сказал он, – за вами приехали из Беэр-Шевы, – Полина крикнула: «Хаим, вставай! Фрида уже здесь».

После обеда Еврейский Квартал погружался в блаженное безмолвие. Туристы, гомонившие по утрам в переулках, возвращались в гостиницы. Продавцы сувениров спускали трещащие жалюзи на окнах лавок. У Стены оставались лишь немногие молящиеся.

Солнечные лучи лежали на булыжниках маленькой площади. Ветви граната перевешивались через каменную ограду. Рядом с глубокой лазурью парадной двери дома иерусалимского песчаника сияла яркими цветами керамическая табличка «Семья Горовиц».

Полы внутри дышали прохладой. В передней висела большая абстрактная картина. Красный фон перечеркивала зеленая полоса. Холст привезли в Нью-Йорк из Сиэтла.

– Подарок из нашей личной коллекции, – весело сказал по телефону дедушка Теодор, – абстрактную живопись раввины разрешают. На вилле в Герцлии тоже висит его картина, – кузен Генрик получил полотно от покойного Марка Ротко.

– Они с Аделью завещали картину художественному музею в Тель-Авиве, – Хана тоже подписала соответствующий документ, – прекрати думать о завещаниях, все будет хорошо, – в передней еще стояла сумка на колесиках. Сабина, как она выражалась, сделала штучный товар.

– Я уверена, что никто не ходит с моими сумками на рынок Махане Йехуда, – написала кузина, – машина в Иерусалиме неудобна, а тебе надо кормить семью, – в серую замшу сумки отлично укладывались и передачи для больных детей. Хана вернулась из педиатрического отделения больницы Хадасса. Она застала Анну в госпитальной курилке.

– Здесь и мне можно покурить, – Хана коснулась руки женщины, – видишь, милая, все хорошо, это только аппендицит, – Лиору прооперировали вчера вечером. Скорая помощь быстро добралась до кибуца. Девочку в сопровождении матери отвезли в Хадассу. Анна высморкалась:

– Я переночевала у тети Риты в Меа Шеарим, они отдали мне ключи. Сегодня Лиору переводят в обычное отделение, но ей пока надо соблюдать диету… – Хана отдала доктору Леви пакет с черешней.

– Тогда поешь ты. Я принесу тебе кофе. Лиора все равно спит, – девочка отходила от наркоза, – не волнуйся, через неделю ты заберешь малышку домой, – рядом с сумкой валялись плетеные туфли жемчужно-серой кожи. В Нью-Йорке Хана сшила гардероб невесомых шелковых платьев. Одно из таких украшало манекен в ее гардеробной. Ткань цвета слоновой кости переливалась кружевными аппликациями.

– Тюрбан у меня тоже будет светлый, – она коснулась покрытой головы, – почему я стою? Надо разобрать покупки, приготовить кофе для Аарона, заняться делами… – муж возвращался домой перед минхой. Занятия в ешивах начинались в семь утра и часто затягивались за полночь. Хана заметила Аарону:

– Здешняя светская, то есть религиозная жизнь, такая же требовательная, как в Голливуде. Каждый день то свадьба, то помолвка, то обрезание, – Хана ходила на занятия для женщин в Меа Шеарим. Ортодоксы не посещали кино и не смотрели телевизор. В тамошних районах ее никто не узнавал, но в центре города она иногда ловила на себе недоуменные взгляды.

– Прохожие не понимают, я это или не я, но скоро все забудется. Я больше не снимаюсь в Голливуде, а в Израиле почти нет киноиндустрии. Но все еще изменится, не зря меня наняла Академия Рубина, – курс Ханы начинался после осенних праздников, – однако мои дни перед камерой миновали…

Она, впрочем, не покинула шоу-бизнес. В гардеробной, служившей и кабинетом, каждый день жужжал факс. Хана помогала Джорджу Лукасу в работе над сценарием будущей саги. Спилберг тоже собирался нанять ее консультантом. В следующем году Хана хотела выпустить моноспектакль по книге Полины. Документальный роман выходил в издательстве Скрибнера к Рождеству.

– Надо написать факс моим юристам, – она упорно рассматривала картину Ротко, – погладить праздничное платье для Сары-Мирьям, – девочка осталась в Кирьят-Анавим.

– Дядя Эмиль привезет ее завтра к хупе, – Хана сглотнула слезы, – пусть побудет на свежем воздухе. – легкий ветер колыхал прозрачные занавеси на окнах.

Хана сама обставила дом. Кое-какая мебель приехала с Фабрики, Иосиф отвез их с Аароном на блошиный рынок в Яффо. Пьер прислал в подарок синий монохром Ива Кляйна. Хана покупала палестинские вышивки и антикварные ковры.

– Комнаты на верхнем этаже пустуют, – особняк, казавшийся с улицы маленьким, на деле был просторным, – мы хотели превратить их в гостевые, – Хану не покидало липкое чувство страха. Покинув педиатрическое отделение Хадассы, она спустилась на лифте в подвальный этаж больницы. Медсестра в приемном покое краем глаза взглянула на ее карточку национального страхования.

– Дежурный гинеколог в третьем кабинете, – утомленно сказала девушка, – прием по очереди, уважаемая госпожа, – очередь Ханы была за арабской женщиной, появившейся в больнице с двумя детьми. Лампочка замигала, она ласково сказала пациентке: «Идите, я за ними присмотрю». Мальчики доели черешню из ее сумки, Хана нарисовала с ними самолет и космическую ракету.

– Я не случайно вызвалась помогать детскому отделению, – поняла она, – я еще на что-то надеюсь, – врач в Хадассе, судя по всему, не ходила в кино. В новом удостоверении личности Хана значилась под фамилией Горовиц. В Нью-Йорке они с Аароном навестили унылые коридоры отдела для брачующихся в городской мэрии.

– Настоящая свадьба будет завтра, – Хана покусала губы, – надо все сказать Аарону, нельзя такое скрывать, – врач деловито заметила: «Срок два месяца. К Хануке родите, уважаемая госпожа. Все идет отлично. Я вижу, что это не первый ребенок». Хана едва смогла выдавить из себя: «Нет». Доктор шлепнула печать в карту.

– У нас неотложная помощь, – она поджала губы, – ходите к своему обычному врачу, госпожа Горовиц, – Хана не могла подумать о будущем.

– Нельзя обрекать очередного малыша на страдания, – она едва не завыла в голос, – комиссия разрешит… – Хана не могла сказать это слово, – ясно, что таким, как я, не стоит иметь детей, – замок заскрипел. Аарон едва не вошел в ее сумку, оставшуюся на половике.

– Милая, – рав Горовиц недоуменно посмотрел на нее, – с тобой все в порядке? – Аарон понял:

– Она побледнела. Сегодня жарко, надо принести ей воды, – Аарону и самому хотелось пить, но нужды жены были важнее. «Погоди, – он шагнул к Хане, – садись на сундук, на тебе лица нет…»

Хана вскинула на него серо-голубые глаза: «Нам надо поговорить, Аарон».

Белые голуби перепархивали над кухонной грядкой Сары-Мирьям. В особняке не было голубятни, но по утрам птицы собирались на террасе, выходящей в сад. Под холщовым навесом шелестели серебристые листья олив, высаженных в глиняные горшки. Аарон выстроил деревянные столбы и сделал на террасе раздвижную крышу.

– Осенью мы повесим циновки, – он сидел на ступенях террасы с кофе, – принесем пальмовые ветви и получится сукка. Осенью, – сердце заболело, – а малыш должен родиться на Хануку…

Аарон поднимался в пять утра, чтобы сходить в микву. Он привык к ласковой перекличке голубей в предрассветном саду. Хана держала на кухне мешочек с кормом для птиц. В карманах раввинского, как его весело звала жена, пиджака Аарона всегда попадались зернышки. Он бросил голубям несколько, птицы закурлыкали сильнее.

– У нее тоже голос горлицы, – Аарон вытер глаза, – мне нельзя было говорить того, что я сказал. Она плакала и я виноват в ее слезах, – он понимал, что с точки зрения еврейского закона Хана права.

– У нее умерло двое детей, – рав Горовиц болезненно вздохнул, – после родов у нее случались тяжелые депрессии. Любой раввин в таких обстоятельствах разрешит прервать беременность…

Хана говорила спокойно, но Аарон видел, что жена едва удерживается от слез.

– Я не хочу опять хоронить, – она запнулась, – нашего ребенка, – тихо сказала Хана, – Аарон, ваш мальчик умер у тебя на руках. Ты знаешь, что это такое. Как ты можешь, – ее голос задрожал, – можешь настаивать, чтобы я… – залпом проглотив кофе, Аарон опустил голову в руки. Слезы капали на ладони, он вытер глаза рукавом пиджака.

– Я ни на чем не настаивал, – вытряхнув на свет сигареты, рав Горовиц щелкнул зажигалкой, – я только сказал, что все может обернуться по-другому, что Господь позаботится о нас, как Он заботился раньше, – Хана гневно отозвалась:

– Такого ты знать не можешь, – она откинула голову назад, – но я знаю, кого я прокляну, когда наше дитя опустят в землю, Аарон. Мы не сможем скорбеть по ребенку, его зароют без могильного камня, он останется безымянным, – жена была права и здесь.

По умершим новорожденным не сидели шиву и не читали кадиш. Аарон закашлялся горьким дымом.

– Это неправильно, – пришло ему в голову, – в старые времена умирало много младенцев, но сейчас законы надо изменить. Родители имеют право попрощаться с детьми, – он вспомнил неслышное дыхание своего мальчика. Ребенок даже не кричал.

– Он скулил, – окурок обжигал пальцы Аарона, – я помогал ему дышать, но все было тщетно, – Хана дернула горлом.

– Я не могла взять на руки моих дочерей, Аарон. Меня не было рядом, когда они умирали. Я прощалась с трупами, – слезы текли по ее лицу, – я не хочу опять прощаться с моим ребенком, – Аарон упрямо сказал:

– С нашим ребенком. Хана, милая, – он попытался привлечь к себе жену, – надо верить и молиться. Сказано, что молитва, раскаяние и дела благотворительности отменяют даже смертный приговор, – Аарон шмыгнул носом:

– И тогда она хлопнула дверью. Она сказала, что должна побыть одна, – рав Горовиц предполагал, куда могла отправиться жена. Хана почти каждый день ходила к Стене. Жена смущенно улыбалась:

– Когда мы с тобой встретились в первый раз, старуха повязала мне на руку красную ниточку, – Хана не расставалась с браслетом работы Сабины, – она обещала, что я буду жить в Иерусалиме, но я тогда ее не поняла, – Аарон слушал мирные голоса горлиц.

– Если сбылось одно пророчество, то сбудутся и другие, – упорно подумал он, – как сказано:

– Об этом ребенке молилась я и Господь исполнил просьбу мою, – голуби затрепетали крыльями.

– Помоги нам, пожалуйста, – Аарон следил за полетом птиц в лазоревом небе, – я прошу тебя, Господи, не оставь нас заботой своей, – на него повеяло спокойным теплом.

Маленькая рука легла ему на плечо, Хана шепнула: «Не вставай». Серый шелк ее платья расплескался по ступеням, Хана вложила хрупкие пальцы в его ладонь. Рядом с серебряным браслетом на тонком запястье краснела ниточка.

– От могилы праматери Рахели, – жена неожиданно улыбалась, – старуха бродила у Стены. Я дала цдаку, – Аарон поцеловал ее руку, – ты прав, – Хана прижалась к нему, – остальное в руке Божьей. Я верила, что Джо вернется домой и сейчас он возвращается. Нельзя отчаиваться, милый, я была неправа, – Аарон потерся носом о ее мягкую щеку: «Я был неправ. Я тебя люблю, так люблю, Хана…»

Они посидели, обнявшись, слушая шум просыпающегося к вечеру квартала.

Стол для женщин накрыли на беломраморной галерее, за резными ставнями. В молельном зале переливался золотом ковчег завета. Фрида осторожно высунулась наружу.

– Не могу поверить, что мы не в Меа Шеарим. Где ломаные стулья и яичный салат? – Хана весело отозвалась:

– Придется обойтись без него. Тетя Рита пожарила артишоки и сделала капонату, – на вышитой скатерти расставили антикварную посуду, – здесь еще бискотти с миндалем и настоящий эспрессо, пусть и в термосе…

После хупы Полина избавилась от атласной фаты. Лоскут ткани венчал ее заплетенные короной рыжие косы.

– Это только ради раввинов, – заметила Полина, – понятно, что я не буду покрывать голову, – Хана сидела за столом в просторном платье кремового шелка и кружевном тюрбане.

– Не будешь, – согласилась она, – но пока миньян здесь, – снизу доносились голоса, – лучше их не смущать, – после первой хупы ребецин Бергер сказала Хане:

– Стол я накрыла. За детей не волнуйтесь, потом заберете малышей из Меа Шеарим, – Сара-Мирьям обняла Хану:

– Хорошо, что вы с папой поженились, – шепнула девочка, – я очень рада. Хана, – она запнулась, – а у меня будут братики или сестрички? – женщина поцеловала ее:

– С Божьей помощью, милая. Беги, Йони и Эмма тебя заждались, – Сара-Мирьям ахнула:

– Они живут в пустыне в палатке. Они пригласили меня приехать. Сейчас каникулы, а свободное место у них есть… – Хана кивнула:

– Тетя Фрида заберет тебя на несколько дней. Завтра мы навестим Лиору в госпитале и вы двинетесь на юг, – Фрида отмахнулась:

– Где двое, там и трое. Но у нас нет ванных комнат, мы умываемся из ведра, – Сара-Мирьям встряла:

– Я могу из ведра, тетя. Правда, что Йони видел пустынного льва? – мальчик не преминул похвастаться встречей с хищником. Фрида улыбнулась:

– Скорее кота. Их много вокруг лагеря, они еду попрошайничают. Ты скоро все сама увидишь, – вернувшись к столу, женщина восхищенно сказала:

– Я и не знала, что в Иерусалиме есть итальянская синагога, – в пятидесятые годы в Израиль привезли внутреннее убранство одной из закрывшихся венецианских синагог. Молельный зал воссоздали в особняке, стоящем в Немецкой Колонии. Хана сгрызла истекающий соком абрикос.

– Я намекнула ребецин Бергер, что хочу поставить хупу, – она повела рукой, – где-нибудь в достойном месте, а остальное, как говорится, кумовство. Мать рава Бергера была из семьи итальянских евреев, обосновавшихся в стране в оттоманские времена. Он ведет здесь службы, он все организовал, – взяв руку Полины, Хана полюбовалась прозрачным сапфиром.

– Очень красивое кольцо. Оставляй его у нас, вещь будет в безопасности, – Хана носила только положенный традицией золотой ободок на пальце.

– У меня ничего нет, – поняла Фрида, – Хана и Полина замужем, у них кольца, а у меня ничего нет…

В университете училось много матерей-одиночек, а на раскопках на такое вообще никто не обращал внимания.

– Вернее, обращают, – мрачно поправила себя женщина, – к замужним никто не пристает, а у моей палатки словно медом намазано, – считая, что Маленький Джон все равно на ней не женится, Фрида и сама не отталкивала парней.

– Сначала все думали, что он погиб, – женщина налила себе кофе, – теперь он нашелся, но я ему не нужна. Мне почти тридцать лет, мы ровесники. Он женится на молоденькой девушке. У него титул и он скоро защитит докторат, – Фрида не сомневалась, что так и случится. В университетах всегда хватало восторженных студенток.

– Детей он не оставит, – Фрида вздохнула, – он не такой человек, но зачем ему я… – Фрида замечала морщинки вокруг своих голубых глаз. Недавно она вырвала из пробора первые седые волосы.

– Я высохла, как рабочая лошадь, – недовольно поняла женщина, – и выгляжу старше Ханы, – на щеках новой ребецин Горовиц играл легкий румянец.

– Полине двадцать четыре, – горько подумала Фрида, – она счастлива, Хаим только на нее и смотрит, – Фрида ожидала, что сестра и зять не затянут с детьми.

– Хаим хочет вернуться в Нью-Йорк, – вспомнила женщина, – у них появятся малыши, а я останусь одна, – Фрида пока обреталась в комнатке аспирантского общежития. В университетской канцелярии намекнули, что после защиты диссертации ей придется съехать на съемную квартиру. Посчитав, Фрида хмыкнула:

– Придется ужаться, – зарплата преподавателя, даже со степенью, была совсем небольшой, – может быть, найти постдок в Америке или Европе? – она не хотела увозить детей из страны.

– Ладно, – велела себе Фрида, – как говорит тетя Марта, я подумаю об этом позже, – она кивнула в сторону молельного зала.

– Они долго возятся, – среди раввинов Фрида заметила старого знакомца, секретаря главного раввината, – они пока не подходили к столу, – Полина безмятежно поболтала печеньем в чашке кофе.

– Ягненок пишет мне гет, – сестра хихикнула, – вернее не пишет, а подписывается. Не успели мы пожениться, как разводимся, – Хана мягко заметила:

– Это правильно, милая. Элишева верит, что Моше вернется и мы тоже верим. Однако если, не приведи Господь, что-то случится, она может навсегда остаться агуной, – Фрида неожиданно ласково обняла сестру.

– Хана верно говорит, милая. Но у вас все будет хорошо, – от Полины пахло знакомой английской лавандой, – я рада, что вы с Ягненком поженились, пусть и во второй раз. И прости, что я приехала в хипповской юбке, – ведя сестру к хупе, Фрида заметила неодобрительные взгляды раввинов. Полина хихикнула:

– Другой у тебя нет. Я тоже не в свадебном платье, – Полина носила шелковую юбку Ханы и закрытую блузку, – хорошо, что ты приехала, милая. Теперь бы еще увидеть Исаака, – Фрида невесело сказала:

– Пока все не выберутся из СССР, он тоже не покинет страну. Но о его сестре мы позаботимся, – порывшись в джинсовой торбочке, она вытащила на свет пакет.

– Перед хупой подарки не преподносят, – неловко сказала Фрида, – и не положено идти под хупу с оружием. Но мне кажется, что вещь тебе пригодится, – золотая рысь гордо поднимала голову, сверкая изумрудными глазами. Полина ощутила в ладони надежную тяжесть кинжала.

– Спасибо, – сестра покраснела, – но ты уверена… – Фрида погладила ее руку.

– Более чем. Потом отдашь реликвию вашей с Ягненком дочке… – Полина мрачно подумала:

– Она может никогда не родиться. Прекрати, – велела себе женщина, – надо надеяться на лучшее, – она прижалась щекой к щеке сестры.

– В следующий раз я стану твоей подружкой. Хупы вы с Джоном не поставите, но контора регистратора браков тоже подойдет, – что-то пробормотав себе под нос, Фрида прислушалась:

– Раввины едят, путь свободен. Возьмем кофе и покурим на скамейке, – женщины спустились по скрипучей деревянной лестнице в тенистый двор особняка.

– Смотрите, дядя Эмиль, – Лиора разложила по одеялу открытки, – это принесла Сара-Мирьям, это от двойняшек тети Фриды, это прислали девочки из кибуца, а это от Пелега из Тель-Авива, – самодельные открытки щедро размалевали разводами яркой краски и засыпали блестками.

– Сара-Мирьям привезет мне камешек из пустыни, – Лиора вздохнула, – у всех каникулы, а я здесь лежу…

Не желая вмешиваться в работу врачей Хадассы, Гольдберг все же краем глаза взглянул на график температуры девочки, вывешенный на изголовье кровати. Он привык доверять своему чутью.

– Температура нормальная, – хмыкнул Эмиль, – шов заживает хорошо, но мне не нравится желтизна у нее на белках. Гепатит С мог перейти в хроническую стадию, чем объясняется ее лейкопения. И у нее опять синяки на руках, хотя она сейчас лежит, – Эмиль видел похожие синяки у Лады.

– Надо посмотреть последний анализ крови, – решил он, – когда Анна вернется от ее лечащего врача, – с доктором Леви он столкнулся в кафетерии больницы Хадасса. Эмиль приехал в Иерусалим ранним утром, дождавшись звонка из аэропорта в Лоде.

– Я трачу последние шекели на кофе, – весело сказал полковник Кардозо, – наши общие знакомые час назад улетели на юг, а сейчас объявили посадку на мой самолет, – в трубку ворвался неразборчивый голос диктора, – максимум через месяц ждите нас обратно, – Эмиль помолчал:

– Не лезьте там на рожон, как говорится. Все-таки с вами девушка. Но ты прав, на пары обращают меньше внимания, чем на одиноких мужчин или даже женщин, – он вспомнил, как ворчал на покойную Розу.

– Даже если она появлялась на улице не одна, все смотрели только на нее, – вздохнул Эмиль, – и я смотрел с первой нашей встречи. Но я тогда был горбуном и приволакивал ногу. Я и не мог подумать, что такая девушка обратит на меня внимание, – он услышал легкий смешок:

– Я сразу пообещала себе, что ты будешь моим, – мягкие губы коснулись его виска, – ты покажешь на свой нос и очки, – Эмиль именно так и сделал, – именно с носом, с очками и со всем остальным, – он невольно улыбнулся: «Об остальном ты тогда не знала». Роза подняла бровь.

– Я не вчера появилась на свет, мой милый. Не знала, но предполагала и мои предположения оказались верными, – он встряхнулся, племянник почти обиженно ответил:

– Я в таком замечен не был, дядя Эмиль, и ребятишки теперь повзрослели, – Эмиль надеялся, что миссия закончится без осложнений. Он знал, почему думает о Розе.

– Потому что Лада болеет, – он почувствовал вину перед женой, – мне шестьдесят, но с этой стороны ничего не изменилось, – Эмиль сам ухаживал за Ладой.

– Она теперь моя пациентка, – ему стало горько, – я превратился в сиделку и медицинскую сестру, – он приехал в Хадассу ради лекции в отделении травматологии. Гольдберг не позволял себе, как он выражался, превращаться в свадебного генерала.

– Военные заслуги не имеют отношения к профессии, – сварливо говорил Эмиль, – врач должен постоянно учиться, – ему понравился доклад молодого парня лет тридцати.

– Он уже заведующий отделением, – понял Гольдберг, – в Израиле с этим дело обстоит проще. Он молодец, отлично разбирается в травмах позвоночника, – с закрытием шахт травм в Мон-Сен-Мартене стало меньше, однако в рудничный госпиталь привозили и пациентов из окрестностей городка. Гольдберг аккуратно нарисовал в блокноте схемы лечения, о которых говорил заведующий.

Чистые листы, вырванные из тетрадки, валялись на постели Лиоры. В палате нашлись цветные карандаши.

– Я сделаю всем открытки, – заявила девочка, – надо быть вежливой, – с мадам Симоной, дежурящей в сегодня в канцелярии кибуца, Гольдберг говорил полчаса назад.

– Не волнуйтесь, месье доктор, – заведующая столовой всегда переходила с ним на французский язык, – с Элишевой все в порядке. Эмиль у нее в палате, он еще не уехал в Негев. Если что-то начнется, я с вами свяжусь, – мадам Симона обещала позвонить на сестринский пост.

– Я сразу приеду, – пообещал Эмиль, – я с машиной, – на обеде с новым премьер-министром Гольдберг в который раз попытался отказаться от ненужных, как он выразился, почестей. Рабин коротко ответил:

– Не надейся. Если ты приедешь в страну после моей смерти, тебе все равно подадут лимузин, – Гольдберг пробормотал:

– Я тебя почти на десять лет старше, кстати говоря, – Лиора показала ему открытку.

– Первая, для Пелега. Знаете, дядя Эмиль, – девочка оглянулась на дверь, – мне кажется, ему нравится Сарит, то есть Сара-Мирьям. Он покраснел, когда я их познакомила, – Гольдберг потрепал шелковистые косы девочки.

– Сплетница. А тебе кто нравится? – Лиора вздернула нос:

– Мальчишки почти все дураки, дядя Эмиль. Они плюются жеваной бумагой.. – в дверь постучали, уважительный голос сказал:

– Доктор Гольдберг, вас к телефону, – медсестра улыбнулась Лиоре, – звонят из кибуца Кирьят Анавим, – Эмиль нарочито спокойно поднялся.

– Я сейчас приду, милая, – сердце все равно часто забилось.

– У Элишевы все будет в порядке, – в который раз сказал он себе, – она молодая девушка, ей двадцать один год. В кибуце опытные врачи. Незачем ее везти в Хадассу, это опасно в ее состоянии, – мадам Симона откашлялась:

– Вроде у Элишевы все началось, – сказала заведующая, – Эмиль ко мне прибегал. Но вы знаете, что это дело не быстрое, – Гольдберг протер очки полой белого халата.

– Бывает и быстрое, – отозвался он, – надеюсь, что я успею проскочить выезд на шоссе до вечерней пробки. Передайте ей, что я в пути, мадам Симона, – сзади застучали каблуки, он обернулся. Темные, с едва заметной сединой, волосы Анны падали ей на плечи. Доктор Леви комкала беретку.

– Она плакала, – понял Гольдберг, – но что могло случиться… – Анна попыталась что-то сказать, слезы встали комком в горле.

– Дядя Эмиль, – прошептала женщина, – у Лиоры плохие анализы, ее переводят в онкологическое отделение. Врачи считают, что у нее рак, – Анна разрыдалась, уткнувшись лицом в его плечо.

Пластиковая колыбелька на колесиках стояла рядом с просторным столом в кабинете главного врача. Разложив блокнот, Гольдберг покосился на третьего внука. Клеенчатая бирка на колыбельке сообщала: «Мальчик Судаков». Дальше шли рост и вес. Эмиль почувствовал гордость за дочь.

– Она отлично справилась. Виллем тоже получился больше четырех килограмм весом, но Аннет гораздо выше Элишевы, – он оставил дочь в послеродовой палате.

– Не волнуйся, – ласково сказал Эмиль, – парня я заберу. Отдохни, милая, – Элишева изнеможенно улыбалась, – ты большая молодец, – подоконник палаты успели заставить вазами и банками с пышными букетами цветов. Самая большая охапка роз возвышалась на тумбочке

.

– Это Эмиль принес, – сонно сказала Элишева, – папочка, извини, маленький дремлет и я тоже… – Гольдберг аккуратно вынул ребенка из ее рук.

– И ты поспи, – внук безмятежно сопел, – он сейчас будет набираться сил, – мальчик получился рыжеволосым.

– Глаза у него, наверное, будут серые, – решил Эмиль, – он напоминает покойного Авраама, – Гольдберг внезапно понадеялся на чудо.

– Авраам бежал из тюрьмы и пришел на обрезание Моше, – вспомнил он, – что, если Иосиф отыщет парня и он появится здесь именно к обрезанию… – ему хотелось счастья для дочери и нового внука.

– Нельзя такого говорить, – вздохнул Гольдберг, – но оставь Моше гет, Элишева могла бы выйти замуж. У мальчика появился бы отец. Ей двадцать один год, а теперь она рискует навсегда остаться одинокой, – новорожденный даже во сне упрямо морщил высокий лоб. Из всех внуков Гольдберга пока напоминал только Эммануил.

– Потому что Роза единственная похожа на меня, – ласково подумал он, – парень может заодно надеть и очки, – Эмиль неожиданно ловко перебрался через подоконник. В госпитале не курили. Главный врач, сейчас пребывающий на армейских сборах, возвел рядом с беленой стеной удобную скамеечку.

– Если мальчик заплачет, я услышу, – Гольдберг зажег сигарету, – хотя зачем ему плакать? По лицу видно, что он спокойный парень, – он попытался вспомнить принятых им младенцев.

– Бесполезно, – весело понял Эмиль, – счет идет на тысячи. Роза пишет, что Эммануил крикливый и бойкий. Ребенокм она и сама была такой, ничего удивительного, – он велел себе вернуться к работе. В блокноте Эмиль начертил, как он выражался на военный манер, схему будущих действий.

– Во-первых, успокойся, – сказал он Анне в госпитальной курилке, – мне надо ехать в Кирьят Анавим, Элишева рожает, – женщина пробормотала:

– Извините. Мне неловко, это не ваши заботы… – Гольдберг покачал головой.

– Я врач и любой больной – мои заботы. Успокойся, – повторил он, – побудь с малышкой. Объясни, что ее переводят в другое отделение для обследования. Потом возвращайся на работу, – Анна послушно кивала, – тебе надо отвлечь голову. Завтра я поговорю с педиатрами и онкологами, – Гольдберг коснулся ее руки, – даже если диагноз подтвердится, есть облучение и химиотерапия, есть пересадка костного мозга. Ты сможешь стать донором, – Эмиль замялся, – или отец Лиоры… – Анна хотела что-то сказать, но закашлялась дымом.

– Он не израильтянин. Это была случайная встреча. Я не знаю, где он сейчас, – Анна не могла сказать Гольдбергу правду:

– Я оттолкнула Джо, солгав о Лиоре, – женщина боролась со слезами, – потом все думали, что он погиб в СССР, а сейчас он может вернуться. Но ведь он женат, – об этом ей сказал Гольдберг, – зачем ему внебрачный ребенок? И все тайное может стать явным, тогда Лиору объявят мамзером. Но если мой костный мозг не подойдет и я ничего не скажу Джо, то Лиора может умереть, – в ее руке оказался носовой платок.

– Не знаешь, – помолчал Гольдберг, – ладно, утро вечера мудренее. После консилиума я свяжусь с онкологами в Лувене, у них большой опыт лечения рака. Нельзя сдаваться, Анна, я привык бороться до конца, – Эмиль слушал послеобеденную тишину кибуца.

– Но если это рак печени, – ему на мгновение стало страшно, – тогда все тщетно. Пересадки печени остаются экспериментальными, выживает едва ли четверть пациентов и те умирают в течение года, – он потушил сигарету.

– Нечего сейчас об этом думать, – Эмиль вернулся в палату, – надо дождаться завтрашнего консилиума, – кабинет оборудовали автоматической связью.

– Дома все ждут новостей, – он набрал номер Мон-Сен-Мартена, – сейчас ранний вечер, я застану Аннет, – к его удивлению, трубку сняла Надин.

– Папа, – обрадовалась дочь, – что Элишева? Я приехала помочь с Ладой. У Мишель экзамены в школе, ей надо заниматься… – Гольдбергу показалось, что в трубке раздался какой-то шум.

– Прямо сейчас все ему и скажи, – шепотом велела сестре Аня, – нечего затягивать… – Эмиль отозвался:

– Все хорошо, милая. Сегодня родился мальчик, – Надин ахнула, – больше четырех килограмм весом. Он рядом со мной, – Гольдберг улыбнулся, – дремлет. Элишева тоже устала, она отсыпается… – Надин попросила:

– Поздравь ее от нас. С Ладой все по-прежнему, – сестра толкнула ее в бок, Надя невольно положила руку на живот.

– Еще почти ничего не заметно, – поняла она, – хотя мне нечего стесняться, я замужем. Шахтерские кумушки не будут трепать языками насчет меня, – Надя глубоко вздохнула:

– Папа, я вышла замуж за Ворона, – Эмиль едва не уронил трубку, – еще в Америке. Мы ждем ребенка, он должен родиться в августе. Папа, – почти испуганно добавила дочь, – ты не сердишься… – мальчик Судаков недовольно запищал. Гольдберг поднялся.

– Я счастлив, милая, – нежно сказал он, – передайте Ладе, что я ее люблю и скоро буду дома. Мне пора, парень проснулся, – внук закричал громче, Гольдберг взял его на руки.

– Пойдем к маме, – он покачал ребенка, – у тебя скоро появится еще один кузен, мальчик Судаков. И я обещаю, что твой отец вернется домой…

Воркуя над внуком, Гольдберг понес его в палату дочери.

Холщовые занавеси, закрывающие вход в столовую кибуца, заколыхались.

– Все собрались, – повернулась Хана к девушкам, – давайте мальчика, – пока безымянный младенец дремал на знакомом Хане серебряном блюде. Джеки и Элишева тоже уложили вокруг ребенка фрукты.

– Ты совсем не волнуешься, – заметила Джеки подруге, – я тряслась на скамейке, пока мальчишкам делали брит, – Элишева ласково коснулась пальцем щечки младенца.

– Я все-таки будущий врач. Хорошо, что тетя Рита и мадам Симона присматривают за твоими парнями, а потом мы позавтракаем вместе, – Шауль и Гидеон оказались на редкость спокойными.

– Мой мальчик тоже тихий, – вздохнула Элишева, – Иосиф рассказывал, что и Моше рос таким, – деверь улыбнулся:

– Зато Фрида была крикливая, словно сирена. Иногда ее голос был совсем не с руки, летом сорок пятого на нашем пути попадалось много разной швали. Мы со Шмуэлем давали ей сахар, чтобы она замолчала, – из-под связанной крючком шапочки мальчика выбивались рыжие кудряшки. Элишева шепнула:

– Тебе перепадет капелька вина и ты успокоишься, мой милый, – на завтрак она приготовила любимый отцом иерусалимский кугель. Мадам Симона пыталась уложить Элишеву в кровать, однако девушка пожала плечами.

– Мне давно можно вставать, а у вас много дел. Мальчика я возьму на кухню, у меня есть перевязь, – заведующая столовой невесело кивнула:

– Лучше занять руки, чтобы не думать только об одном, но я уверена, что малыш увидит отца, милая, – мадам Симона и Джеки на удивление спокойно говорили о болезни Лиоры.

– Господь о нас позаботится, – заявила пожилая женщина, – мы считали, что Джеки и Микеле никогда не вернутся домой, а теперь у меня появились правнуки. С Лиорой тоже все будет в порядке, тем более, что за дело принялся твой отец, – доктор Гольдберг объяснил дочери, что диагноз пока проверяется. Анализы Лиоры послали по факсу в Лувен.

– Я связался с профессором Блюмбергом в Пенсильвании, – добавил отец, – он не онколог, однако он лучший в мире эксперт по гепатитам, – в разговоре с Блюмбергом Эмиль заметил:

– Случай сложный. На фоне обыкновенного гепатита, передающегося, что называется, через грязные руки, пациентка заразилась и через кровь, – Эмиль предпочел не рассказывать коллеге всю правду, – однако непонятно, что это за форма. Я ее называю гепатитом C, однако официально такой болезни пока не существует, – Блюмберг задумался:

– Не А и не Б, так мы говорим в Америке. Ты прав, – они знали друг друга по заседаниям ВОЗ, – австралийского антигена у нее нет, значит, речь идет о другой форме гепатита, – профессор помолчал, – ты понимаешь, что есть риск развития гепатоцеллюлярной карциномы… – Эмиль отозвался:

– Да. Печень у нее увеличена. Аппендицит еще больше смазал клиническую картину. Я считаю, что ее надо отвезти в Лувен и оперировать до того, как рак войдет во вторую стадию, – Блюмберг заметил:

– Я не бывший партизан и не хирург, но я поступил бы точно так же. Трансплантация – огромный риск, но лучше пойти на него, чем допустить смерть ребенка, – Гольдберг настаивал, что они справятся и с частичной трансплантацией.

– У взрослых печень хорошо восстанавливается, – сказал он на консилиуме в Хадассе, – надо проверить ее мать на совместимость и начинать химиотерапию, которая не помешает и при лейкемии, – Элишева тоже не хотела думать о самом плохом.

– Лиора выздоровеет, – сказала она Джеки, – и ваша мама поведет ее к хупе, – Элишева вспомнила свою хупу.

– Мы были счастливы, – на глаза навернулись слезы, – но всего две недели, – на рассвете она проснулась от стука ставни. Элишева устраивалась на топчане с мальчиком. Отец вселился в пустующую комнату Иосифа по соседству. Доктор Гольдберг никогда не жаловался на слух.

– Спи, – слышала по ночам Элишева, – ты его покормила, а остальным займусь я… – забыв о шарфе, валяющемся на стуле, Элишева, как была, с распущенными волосами, высунулась наружу. На нее повеяло запахом роз.

– Цветочники открывались, – улыбнулся майор Шахар-Кохав, – я решил завернуть в Иерусалим по дороге домой и не прогадал, – на его светлых волосах блестели капельки росы.

– Ты нырнул в кусты, – хихикнула девушка, – чтобы тебя не услышали. Спасибо за букет, – она ахнула, – извини, мне надо покрыть голову.. – Эмиль заметил за занавесями расшитый серебром синий шарф.

– Несколько прядей все равно видно, – ради церемонии он переоделся в свежую форму с боевыми нашивками, – а сегодня я видел не только волосы, но и ее грудь, пусть и немного, – год назад он видел Элишеву на пляже в бикини.

– Та жизнь ушла, – он думал о девушке со сладкой болью, – Элишева теперь совсем другая. Она станет моей и я никому ее не отдам, даже Моше, – майор был уверен, что Моше Судаков давно мертв. После осенних праздников Элишева организовывала еще одну демонстрацию.

– Пусть митингует, – хмыкнул Эмиль, – когда арабы отдадут его тело, мы поженимся…

Рав Бергер махнул Хане, женщина внесла в зал серебряное блюдо. Мальчик потянулся, поморгав серыми глазками.

– Скоро все закончится, – шепнула Хана, – не бойся, мой маленький, – она передала блюдо Аарону.

– Я тебя люблю, – одними губами сказал рав Горовиц, – скоро увидимся, милая, – доктора Гольдберга усадили в старинное кресло, обычно хранящееся на складе. Кроме обрезаний, его выставляли в столовой только на Пурим. На праздник в кибуце всегда разыгрывали спектакль.

– Здесь сидит царь Ахашверош, – вспомнила Хана, – я обещала помочь им с постановкой в следующем году. Мальчику или девочке к тому времени исполнится три месяца, – она думала о будущем со спокойной уверенностью.

– Аарон прав, – муж нес блюдо к креслу, – все в руке Всевышнего. Никогда нельзя терять надежду, – Хана скользнула за шторы, рав Бергер откашлялся:

– Благословен входящий во имя Всевышнего, – он налил вина в серебряный кубок, – кто займет место отца? – Эмиль вспомнил неловкий голос Элишевы:

– Папа предложил сказать благословения, но он сандак. Это заповедь… – девушка смутилась, – может быть, ты не откажешься? Мы хотели назвать мальчика Авраамом…

Майор Шахар-Кохав уверенно шагнул вперед: «Я займу».