Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том шестой - Нелли Шульман - Страница 6

Письмо написали школьным каллиграфическим почерком, на листах, вырванных из тетрадки в косую линейку.

– Дорогой Павел Наумович, – в Сыктывкаре еще пользовались чернильными ручками, – мама плохо пишет по-русски, а я отличница в школе… – Павел улыбнулся: «Они все учатся на круглые пятерки», – поэтому вам буду писать я. Папа говорит, что мицва поддержать человека в беде, тем более, что вы осуждены безвинно, – Павел, впрочем, пока не считался осужденным.

– Только обвиняемым, – он сидел в комнате для свиданий Бутырской тюрьмы, – но мне дали ознакомиться с материалами дела, – о завтрашнем суде Павел думал спокойно.

– Мы одержали пусть и малую, но победу, – заметил адвокат Ария, – из-за переквалификации дела на Троицкий районный суд рассчитывать нечего, но гражданское судопроизводство всегда, – он пощелкал пальцами, – либеральней военного, а именно военная коллегия на Никольской рассматривает дела об измене родине, – Павел задумался:

– У них нет ни одного доказательства моего знакомства с мистером Циммерманом. Однако вы правы, если они раскрутили дело о моем соучастии в хищениях, то им ничего не стоило бы обвинить меня и в шпионаже. Круг знакомств у меня подходящий, хотя именно по их заданию я устраивал проклятые суаре, – Павел поморщился, – куда ходили дипломаты, – Ария подытожил:

– Коса нашла на камень, то есть товарищ Щелоков в очередной раз поссорился с товарищем Андроповым. Вы проскользнули между жерновов, однако и Московский городской суд может изрядно попортить вашу судьбу, – завтра Павла везли на Каланчевскую улицу.

Ария ожидал, что прокурор потребует для него максимального срока отбытия наказания.

– Виновным вы себя не признали, – заметил адвокат, – я имею виду, в хищениях, – Павел пробормотал: «Которых я не совершал», – однако в надежде избежать высшей меры наказания карагандинская группа валит все на вас, как раньше все валилось на Виктора Алексеевича, – от Витьки пока никаких известий не поступало. Павел и не надеялся на скорую связь с другом.

– Родни у Витьки нет, – вздохнул он, – а пока он пошлет маляву смотрящему, пройдет какое-то время, – Павел понимал, что друга могли отправить куда угодно.

– И вряд ли в Московскую область, – он отпил принесенного адвокатом кофе, – министерство среднего машиностроения отвечает за добычу урана и редкоземельных элементов. Витька где-то в Сибири, а она большая, – Ария объяснил, что в предыдущей колонии друга царили более либеральные порядки.

– Виктор Алексеевич мог переписываться с кем угодно и получать передачи не только от родни, – адвокат замялся, – но что касается его нынешнего, то есть будущего места пребывания, там вряд ли такое возможно. Я все же надеюсь, что вас, Павел Наумович, не отправят на особую зону, – Ария хотел просить для него пяти лет лишения свободы.

– По справедливости вас надо освободить в зале суда, – сказал адвокат, – но чудес не бывает. Мы попросим пятерку, прокурор потребует пятнадцати. Думаю, десять лет станет для нас удачей, – Павел хмуро заметил:

– Они могут превратиться в еще десять. Лазарь Абрамович Бергер, – он указал на письмо, – скоро отпразднует тридцать лет на зоне. С сорок пятого года он едва ли пять лет пробыл на свободе, – Ария развел руками:

– Я защищал отказников, в том числе обвиняемых по так называемому самолетному делу, – Павел кивнул, – но вы не участвовали в диссидентской деятельности, вы играли роль апологета режима. И даже ходи вы на демонстрации, – добавил Ария, – пока надежды на освобождение осужденных отказников нет. Хотя, если в США кого-то арестуют, – он повел рукой, – понятно, по каким делам, то может пройти обмен заключенными, – Павел зажег американскую сигарету.

– На который мне, расхитителю народного благосостояния, рассчитывать не приходится, – Ария утешил его:

– Мы подадим апелляцию и всегда можно надеяться на амнистию. Что касается переписки, – он указал на конверты, – то вы не останетесь без поддержки, – Катерина Петровна уверила, что за него будут молиться все баптисты.

– Я отправила весточки братьям и сестрам, – сообщила женщина, – мой старший сын часто ездит в наши общины. Не волнуйтесь, дорогой Павел Наумович, как сказал псалмопевец, творящие зло истребятся, а праведники унаследуют землю и будут жить на ней вовек, – с письмом из Ярославля прислали колючий шарф из деревенской серой шерсти.

– Думаю, что на этапе у вас ничего не отберут, – заметил Ария, – даже если вас отправят на юг, вещи пригодятся, – Павел на юг не рассчитывал.

– Если я окажусь в Коми, – понял он, – может быть, Фаине Яковлевне удастся меня навестить. Или ко мне пустят Исаака, он скоро вернется в Москву, то есть в Малаховку, – Павел надеялся, что юный Бергер сможет связаться с интуристами.

– Семья узнает о моей судьбе, – Павлу хотелось думать о лучшем, – хотя вряд ли они мне помогут, – по расчетам Павла, родня должна была со дня на день тронуться в путь к границе СССР. Ария принес ему сегодняшнюю газету.

– Четверг, шестое июня, – он бросил взгляд на заголовки, – в едином порыве готовится наша страна к скорым выборам в Верховный Совет СССР. Товарищ Леонид Ильич Брежнев выступил на собрании избирателей Бауманского района Москвы… – Павел узнал отрывок из собственноручной написанной речи.

– Меня завтра судят, а Ленечка читает мои творения с трибуны, – он развеселился, – но теперь я, как Аня, стану законником и займусь защитой прав заключенных, – Павел надеялся на свой хороший слог и бойкое перо.

– Не хочу читать советскую дребедень, – он вернулся к аккуратным строкам, – пошли они все к черту, я больше не баловень режима, – Ария принес ему и передачу из Сыктывкара.

– Я сама вязала свитер, Павел Наумович, – перо скользило дальше, – мама меня похвалила. Павел Наумович, пожалуйста, не теряйте надежды. Мы читаем за вас Псалмы. Царь Давид обещал, что благословенные Господом наследуют землю, а нечестивцы истребятся, – Павел невольно улыбнулся, – так и случится. Павел Наумович, – ее перо запнулось, – это не кошерно, но я прочла все ваши книги в городской библиотеке и все рассказы в «Юности».

Я тоже пишу рассказы, но я не пионерка и не собираюсь вступать в комсомол, – в ее почерке чувствовалась твердость, – поэтому я не посылаю их в «Костер» или еще куда-нибудь. Можно ли показать рассказы вам, только я не хочу вас обременять… – она подписалась с неожиданно изящным росчерком: «Искренне вас уважающая Ривка Бергер». Павел налил себе еще кофе.

– Семен Львович, вы позволите, – он кивнул на конверт, – я хотел бы ответить на письмо, – адвокат отозвался:

– Я все отправлю. Пишите, Павел Наумович, время у нас есть, – Павел аккуратно вырвал листы из общей тетради за сорок восемь копеек. Адвокат принес ему несколько таких.

– Я подумал, что вы хотите, – он неожиданно смутился, – вернуться к литературной деятельности, – Павел хотел.

– Но не сейчас, – понял он, – сначала мне надо очиститься от всего советского. Пусть я и притворялся, но яд должен выйти из крови, – разгладив листы, он принялся за ответ Ривке Бергер.

Серебристый музыкальный центр приветливо замигал зеленым огоньком. Над лазоревой водой еще тихой Москвы-реки, над деревьями Парка играл золотой рассвет. По Крымскому мосту проносились немногие машины. На Воробьевых горах вздымались башни университета, в открытое окно террасы доносился легкий шум просыпающегося города.

– Московское время семь утра, – бодро сказал диктор, – сегодня пятница, седьмое июня. Ожидается теплая погода, во второй половине дня возможна гроза, – на розовеющем небе пока не появилось даже облачка. На раскаленной сковороде зашипел бекон, Саша взялся за лопаточку. С утра он предпочитал поесть как следует.

– Лара с Мотей пусть спят, – он прислушался, – мы вчера засиделись заполночь, с тортом и подарками, – Мотя закончил год на круглые пятерки. Сын был командиром октябрятской звездочки.

– Я стал бы и командиром пионерского отряда, – горячо сказал Мотя, – только в суворовском училище их, кажется, нет, – Саша подтвердил:

– Там взводы и роты. Суворовцы пионеры, но в остальном у них военная дисциплина. Однако не хвались, милый, – ласково пожурил он сына, – ты пока даже не пионер, – Лара подмигнула мальчику: «Но непременно будешь».

Ожидая скорого отъезда на юг, Мотя складывал рюкзачок. В висящем на большом американском холодильнике календаре мальчик обвел красным карандашом десятое июня. Отсчитав еще десять дней, Мотя аккуратно написал: «Сестричка». Саша всегда улыбался, глядя на холодильник.

– Все ждут девочку, – понял он, – Лизоньку. Но если родится мальчик, мы назовем его Марком, Ларе это будет приятно, – Саша, правда, недолюбливал адвокатов. К его неудовольствию, Фокусника защищал звезда советской юстиции, как его звали и в глаза, Семен Львович Ария. Саша терпеть не мог новоявленного Кони и его неизменного помощника, изысканно вежливого адвоката, чью фамилию он запамятовал.

– Бывший военный юрист, – Саша пощелкал пальцами, – он защищал Лопатина на фарсе, устроенном флотскими… – Саша не доверял ни армии ни, тем более, военным морякам.

– Они всегда были себе на уме, – заварив кофе, он устроился за столом индустриальной стали, – взять хотя бы адмирала, едва не изгнавшего меня с корабля, – милицейское ведомство Щелокова тоже стало отличаться независимостью.

– Помножим ее на южную медлительность, – меланхолично сказал Саша, – и получим результат, вернее, его отсутствие, – пока проверка автоколонн, базирующихся в Караганде, ничего не дала. Документы в отделах кадров содержались кое-как. К неудовольствию Саши, тамошнее милицейское начальство не спешило выполнять задание.

Саша, впрочем, не мог их винить. После ареста полковника Эпельбойма, оказавшегося преступным воротилой, в МВД Казахстана полетели головы. Саша не сомневался, что коллеги бывшего полковника сейчас больше обеспокоены сохранностью своих постов.

– Я могу послать еще с десяток телетайпов, – в Казахстане и не слышали о факсах, – но дело не сдвинется с мертвой точки, – Саша был уверен, что мерзавец Фокусник врет о своей ночевке в Караганде.

– Он приехал в город с кем-то знакомым, – Саша нашел на столе сигареты, – и ночевал в их уютном гнездышке, – Саша собирался вернуться к допросам шпионов, пребывающих на номерной зоне.

– Ламбер и 880 что-то знают, – понял Саша, – наверняка, кто-то из той миссии остался в СССР, но только кто… – дело осложнялось тем, что они понятия не имели о составе миссии.

– С острова пропали Мышь и доктор Маргарита Кардозо, – Саша нахмурился, – что, если здесь появился ее жених, мой старый приятель Дракон? – он теперь курил только на веранде.

– Дракон мог выучить русский ради такой миссии – Саша опустился с чашкой кофе в плетеное кресло, – внешность у него подходящая. В Казахстане полно высланных корейцев, никто не станет разбираться, что перед ними за азиат, – искать в Казахстане корейца было тем более бесполезно.

– Но не в Караганде, – подытожил Саша, – на это паспортные столы способны. Ссылку с корейцев сняли, они живут где угодно, но вряд ли Дракон назовется русской фамилией, он должен сохранять легенду, – Саша почти захотел поехать на Лубянку и связаться с Карагандой.

– Где уже начали работать, – он взглянул на часы, – если это можно назвать работой. Ладно, если Дракон там, он никуда не денется. Он мог спасти доктора Кардозо, затаиться с ней по чужим документам и организовать побег с номерной зоны… – Саша выучил карту Казахстана почти наизусть.

– Надо проверить поселки в радиусе, – он задумался, – пятидесяти километров от шахты. Ближе закрытая территория, Дракону туда не пробраться, – сварив еще кофе, Саша нацарапал ласковую записочку Ларе и Моте. Мухтар тоже спал.

– Он у нас стал диванной собакой, – Саша прошел в свою гардеробную, – но на острове он побегает вдоволь, поухаживает за тамошними дамами, – он выбрал костюм серой итальянской шерсти и алый галстук.

– Фокусник расхаживал в похожем, – Саша оценил свое отражение в зеркале, – теперь его ждет бритая голова и ватник… – заседание суда на Каланчевской было открыто для публики. Саша мог не ездить на процесс.

– Это только пара часов, – успокоил себя он, – я все успею, – он хотел в последний раз взглянуть на мерзавца Левина.

– Скоро он сгинет в бараке, – Саша подхватил свой портфель, – я бы его расстрелял, но пятнадцать лет тоже хорошо, – Саша надеялся, что Левин получит по заслугам.

Дежурные по подъезду почтительно привстали. Толкнув тяжелую дверь, Саша полюбовался московским утром.

– Фокусник его больше не увидит, – солнце переливалось на жемчужном лаке «Волги» Лары, – подонок доигрался, – весело насвистывая, Саша пошел к своей машине.

Ради суда Павла переодели в унылый костюм советского производства. Еще в бутырской камере он повел плечами.

– Я человек эпохи Москвошвея. Смотрите, как на мне топорщится пиджак, как я ступать и говорить умею, – он вздохнул, – чур не просить, не жаловаться, не хныкать.. – воротник рубашки оказался тесным, Павел в сердцах сорвал проклятую пуговицу, – вот и не проси, великий поэт всегда прав…

Его привезли на Каланчевскую в сером милицейском фургоне. Заседание суда было открытым, однако Павел не ожидал увидеть в зале знакомых. Смотрящий, по понятным причинам, здесь бы не появился. Он рассеянно оглядывал пустынный зал.

– Мои бывшие так называемые приятели, – Павел скрыл усмешку, – наверняка перезваниваются, сообщая свежие сплетни о моем падении, – Павел, впрочем, предполагал, что его книги не изымут из библиотек.

– У них на такое не хватит ресурсов, – понял он, – Ривка и дальше сможет их читать, – в письме девочке он посоветовал ей читать классику. Ривка призналась, что любит Лермонтова.

– Ей тринадцать лет, – вспомнил Павел, – все подростки предпочитают Лермонтова Пушкину, – увлекшись, он на четырех страницах разобрал для девочки свою любимую «Тамань».

– Я обрадуюсь твоим рассказам, – добавил Павел, – вам, наверняка, выдали список летнего чтения, однако я уверен, что этих книг в нем нет, – он надеялся, что в Сыктывкаре можно найти рассказы Бунина.

– И непременно читай Чехова, – посоветовал Павел, – без него нет русской литературы, – он решил, что сможет преподавать на зоне.

– Я, в конце концов, кандидат наук, – напомнил себе он, – пусть я и не горжусь диссертацией. Аня организовала в колонии что-то вроде вечерней школы, я тоже этим займусь, – смотрящий объяснил ему, что законы воровского мира уходят в прошлое.

– Из поколения Волка почти никого в живых не осталось, – хмыкнул Павел Петрович, – а молодежь вся перемешалась, у них свои порядки, – ворам не полагалось участвовать в работе КВЧ, как по старинке предпочитал говорить смотрящий.

– Но я не блатной, – отозвался тогда Павел, – даже если правила и соблюдались бы, они на меня не распространяются…

Не слушая прокурора, он рассматривал тройку судей, заседающих под советским гербом. Павла охраняли два милиционера, Семен Львович и его помощник Андрей Петрович устроились на первом ряду. Зал блистал пустынными лакированными стульями, от бархатных гардин пахло пылью.

Ария предупредил Павла, что бесполезно собирать, как он выразился, положительные характеристики.

– Никто не подпишется под ходатайствами за вас, – невесело сказал адвокат, – зайди речь о бытовом преступлении, я озаботился бы такими документами, но расхищение народного имущества – другая статья, – он помолчал, – хотя мне неожиданно позвонил начальник Троицкого районного отдела милиции, – Павел узнал имя лысоватого майора только от Арии.

– Алексей Васильевич Исаков, – повторил он, – Семен Львович поблагодарил его от моего имени, – троицкий милиционер настоял на открытом чтении его обращения.

– Он не согласен с решением о переводе судебного заседания в Москву, – Павел удивился смелости милиционера, – он считает, что время телефонного права прошло, – Павел знал, что скажет прокурор.

– Он будет напирать на ваше членство в КПСС и работу в идеологических структурах, – заметил Ария, – тем хуже ваше предательство принципов социализма. Поддавшись на удочку быстрого обогащения, вы забыли о долге по отношению к партии и советскому народу, – адвокат добавил:

– Я со своей стороны, напомню им о так называемом убийстве, – Павел дернул щекой, – и о вашей подтвержденной депрессии. Ваше душевное состояние заставило вас не обратить внимания на преступный характер совершаемых вами действий, – Ария откашлялся, – получи вы своевременную помощь от трудового коллектива, ничего бы не произошло, – Павлу претила ложь, но другого ему не оставалось.

– Скажи я правду, – он рассматривал судей, – и пятнашки мне не миновать. Но я больше не могу лгать, не могу и не хочу, – Павел, впрочем, понимал, что ему не поверят.

– Нет смысла рассказывать, как Комитет искалечил мне жизнь, – дверь зала скрипнула, – но я, по крайней мере, заявлю, что не считаю себя виновным. То есть считаю, – понял он, – я не успел остановить Джошуа, но в остальном моя совесть чиста, – в последние недели он заставлял себя не думать о Лауре и малыше.

– Так легче, – понял Павел, – может быть, я не смогу связаться с ними в будущем, – он решил попросить Лауру чувствовать себя свободной. Павел надеялся, что его сына воспитает достойный человек. Горло дернулось, Павел приказал себе:

– Хватит! Нельзя вспоминать о них, они моя слабость, а у меня не должно быть слабостей, – подняв глаза, он незаметно для милиционеров сжал руку в кулак.

– Проклятая комитетская тварь, – Павел выматерился, – он пришел посмотреть на мое падение. Он словно чернь в Колизее, смеявшаяся над ранеными гладиаторами. Он пожалеет, что явился сюда, мерзкая сука, – лицо Гурвича дышало сытым спокойствием.

– Председатель суда тоже такой, – Павел оценил гладкорожего карьериста с партийным значком, – второй судья – женщина, но не стоит рассчитывать на ее снисхождение, – тетка с халой на голове недовольно поджала губы, – а третий судья постарше, – почти седой человек с интересом рассматривал Павла.

– Он читал мои книги, – Павел узнавал этот взгляд, – по возрасту он мог сидеть, то есть, как сейчас говорят, стать жертвой незаконных репрессий, – как и ожидал Ария, прокурор настаивал на пятнадцати годах лишения свободы.

– Семен Львович попросит семь, – они решили, что пять все-таки слишком мало, – по закону среднего арифметического я могу получить одиннадцать, – Павлу стало горько, – восемьдесят пятый год, до которого надо еще дожить. Сорока лет мне не исполнится, но Паоло станет подростком, а я не увижу, как он вырастет…

Павел очнулся от скрипучего голоса карьериста: «Гражданин Левин, вы признаете свою вину?» Павел поднялся.

– Не признаю, граждане судьи. Я не имел отношения к преступных махинациям, – наклонившись к помощнику, Ария что-то пробормотал. Адвокат укоризненно двинул бровями.

– Не имел, – упрямо повторил Павел, – я виновен только в трагической гибели гражданки Штейнман, убитой мной в состоянии аффекта, а остальное дело сфабриковано Комитетом Государственной Безопасности СССР, – пожилой судья нахмурился, – где я работал, если можно так сказать, на внештатной основе, – Паук яростно взглянул на него, – кстати говоря, в зале присутствует… – ему не дали договорить.

– Последнее слово закончено, – судья повел рукой, милиционеры почти насильно усадили Павла на скамью. Он бросил взгляд на дверь.

– Гурвич, разумеется, испарился, – Павлу стало весело, – черт с ним, имеющий уши да услышит…

Ему опять пришлось вставать. Председатель важно сказал: «Суд удаляется на совещание».

Дальнюю платформу Ярославского вокзала отгородили железными щитами, надежно закрывающими перрон. Заходящее солнце золотило серые крыши вагонзаков. Чемоданы и рюкзаки лежали горой на асфальте, конвоиры держали на поводках рычащих овчарок. Ветер донес на перрон обрывки музыки.

– Солнце в небе светит мудро, молодеет древний край, – знакомый голос Кобзона плыл над путями, – от Байкала до Амура мы проложим магистраль, – над входом в вокзал трепетал кумачовый лозунг: «Приветствуем будущих героев комсомольской стройки!»

Павел заметил транспарант только краем глаза. Автозак из Бутырской тюрьмы остановился прямо у входа на платформу.

– Я мог бы сейчас ехать на БАМ, – понял он, – корреспондентом от «Правды», но вместо этого мне придется прокатиться на восток за казенный счет, – солнце грело бритую наголо голову. Павел еще не привык к новой прическе.

– Если это можно так называть, – он все время проводил рукой по затылку, – зимой нам выдали бы ушанки, но сейчас лето, – конвоиры проверили вещи заключенных, однако свитера и шарфы у них не конфисковали.

– Ясно, что с Ярославского вокзала не возят на юг, – незаметно усмехнулся Павел, – остается узнать, на север мы отправляемся или на восток, – рядом засвистели:

– А я еду, а я еду за деньгами, за туманом едут только дураки, – Павел шепнул:

– Ты ошибся платформой, приятель. Здесь никаких денег не дождешься, – разбитной парень, его сосед по автозаку, оказался в Москве на пересылке.

– Хоть столицу повидаю, – сказал он, – я из Воронежа. Пусть и на вокзале, но подышу московским воздухом, – Павлу с детства нравился дымный запах железных дорог.

– Ленинградский вокзал рядом с нами, – сердце сжало тоской, – я мог бы сейчас ехать «Красной стрелой» на белые ночи. Хорошо, что Иосиф вырвался отсюда, хотя вряд ли мы еще встретимся, – Павел велел себе не отчаиваться.

– Ерунда, я увижу и Иосифа, и Надю с Аней и остальных. Меня могут выпустить по амнистии, – Павел напомнил себе, что Витька еще сидит, что Бергерам пока не дали разрешения на выезд.

– Сейчас и я попал в жернова молоха, – он вскинул голову, – но нельзя сдаваться, – на пересылках книги не позволяли, но адвокат уверил его, что пришлет нужные издания в колонию.

– Зона у меня будет обычного режима, – облегченно подумал Павел, – я могу переписываться с кем угодно, не только с родней, – Павел предполагал, что его библиотека конфискована. Китайские учебники и американская научная фантастика отправились прямиком в соответствующий отдел на Лубянке.

– В квартиру они поселят кого-то еще, – ему было жаль только своих книг, – вся обстановка там казенная и даже на эскизе Кустодиева стоит инвентарный номер, – он обещал отправить Семену Львовичу список.

– У меня есть знакомые букинисты, – сказал адвокат, – без учебников вы не останетесь. В колониях есть библиотеки, но, сами понимаете, что о китайских изданиях там и не слышали, – Ария собирался отправить весточки в Ярославль и Сыктывкар. Павел надеялся, что Фаина Яковлевна свяжется с Исааком.

– Семья узнает, что со мной произошло, – пожелал он, – и, может быть, Семен Львович отыщет Витьку, – в автозаке о зэка Лопатине никто не слышал.

– Погоди, – сказал Павлу воронежский Юра, – у тебя лицо знакомое. Я где-то видел твое фото, – парень нахмурился, – точно, в «Юности»… – Павел улыбнулся:

– Скорее всего, именно там. Они печатали мои рассказы, – Юра обрадовался:

– Отлично. Мне пишет одна девушка, – парень покраснел, – заочница. Она студентка, а у меня только диплом ПТУ и тот с тройками. На моей прошлой зоне с ответами помогал библиотекарь, но теперь. мне самому надо сочинять, – он смутился. Павел кивнул:

– Помогу, разумеется, – он слышал о женщинах, выходящих замуж за заключенных.

– Тогда можно рассчитывать на семейное свидание, – собаки смолкли, ряды зэка в темных робах подтянулись, – оставь, недостойно пользоваться наивностью других людей…

Начальник вагонзаков, крепкий майор в форменном кителе внутренних войск, обходил перрон. Павел слушал голоса зэка.

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, номер, – номер, выведенный на белой тряпице, пришли к карману робы, – со времена гулага в поверке ничего не изменилось, – Павел помнил статьи уголовного кодекса.

– Он сел по моей статье, – воронежский Юра отрапортовал начальнику, – убийство по неосторожности. Интересно, что случилось, – парню на вид было лет двадцать, – но на зонах о таком спрашивать не принято… – собственный голос казался Павлу далеким, отстраненным.

– Гражданин Левин Павел Наумович, – спокойно сказал он, – сорок седьмой год, номер П-947, – совпадение казалось ему счастливым, – статья девяносто третья, часть первая, – Павел помолчал, – двенадцать лет лишения свободы… – собаки залаяли, засвистел подогнанный на перрон локомотив.

– Нас выведут на пути и прицепят к отходящему поезду, – понял Павел, – знать бы, куда мы отправляемся, – черные тени птиц метались в багровом свете заката.

– Какая разница, – сказал себе Павел, – там, где нет людей, надо оставаться человеком, – начальник конвоя зычно крикнул:

– Посадку разрешаю. Граждане заключенные, по моей команде, шагом марш, – колонна зэка поползла к распахнутым дверям вагонзаков.