Читать книгу Круги от камушка - Нибин Айро - Страница 21

***

Вот такая же ее улыбка полтора с лишним года назад остановила меня посреди школьного коридора – будто на стену мордой налетел. Бывает так, что человек улыбается только губами, бывает – глазами и лицом, а бывает – вообще всем, что у него есть. Включая каштановый ёжик на макушке и левый… всмысле, большой палец левой ноги. Вот Шу – она как раз из таких последних. Сверкнула – и свернула на лестницу, а я стоял очумелый и думал: приглючилось? Или это вообще не мне?

Она потом говорила, что весь девятый класс на меня засматривалась. Врать не буду, не припомню: и сейчас-то Леночка неприметна на фоне прочих девчонок, а тогда вообще была на пацана похожа. В пацана она и переоделась, когда шла на первую нашу встречу.

Вообще, ни с кем никогда такого не испытывал, и больше уже не испытаю: неожиданно найти в кармане записку, написанную явно шифром, незнакомым почерком; просидеть два дня за расшифровкой, забив на школу и поругавшись с предками; прийти на указанное место и вытащить из тайника приглашение на свидание… тоже зашифрованное, уже по-другому. Еще день. Зашифровать ответ, в темноте, вздрагивая и оглядываясь, вложить его в тайник. Ждать три дня, считая не то что часы – минуты. Залезть на чердак незнакомого дома, не попадая от волнения руками по перекладинам.

…Когда из люка соседнего подъезда осторожно вылез стриженый пацаненок в футболке и драных трениках, я чуть не взвыл. Разыграли, сволочи! И только когда «пацаненок» робко вышел из темноты на свет и улыбнулся в закатном солнце – тогда меня и прошибло второй раз от пяток до макушки.

Заговорили мы с ней только часа через два, нацеловавшись и натискавшись до головокружения. Почему-то в тот раз даже мысли не было о чем-то большем. Потом она подтянула треники, заправила в них футболку размера Икс-Эль, обняла меня до хруста в ребрах, шепнула «До встречи!» – и нырнула обратно в люк.

Сколько потом было таких встреч, я не считал (хотя и можно: все ее шифрозаписки бережно хранятся в моем личном сейфе под кроватью). Осень выдалась теплая, бабье лето затянулось аж до середины октября, мы притащили на «свой» чердак одеяло и тюфяк… Опыта у нас обоих было – кот наплакал, но это совершенно не мешало. Потом до самой Нельки я ничего подобного не испытывал. Качать на себе легкое и гибкое тело Леночки, смотреть, как она двигается, дышит, закидывает руки за голову… гладить ее, целоваться притянув к себе – глаза в глаза – смеющиеся, сияющие, бездонные; потом перекатываться наоборот – и снова раскачиваться в такт, лаская все, до чего дотягиваются руки и язык, урча и взвизгивая от того, что в свою очередь вытворяют ее ладошки… кто бы заподозрил столько страсти и нежности в этой невзрачной пацанке!

(Был, конечно, еще тот случай с подлым китайским изделием. Нервам нашим досталось изрядно, зато сколько потом было радости…)

После всего мы вылезали на крышу, сидели за трубой – чтобы из окон напротив не увидели – и смотрели на закат (случалось, впрочем – и на рассвет); читали стихи – сначала только она мне, а потом уже и друг другу; разговаривали – о звездах, о мире, да вообще обо всем. Шу – изумительная собеседница, с ней никогда не соскучишься. Сколько она мне открыла нового за время нашей дружбы – больше, наверное, чем вся школа за все годы.

Иногда случалось, что в день встречи шел дождь, тогда мы вообще не вылезали из-под одеяла: лежали, обнявшись, слушали шорох и стук по крыше, возню голубей под застрехами; тихонечко что-нибудь сочиняли на двоих – или просто целовались, нежно и сонно. Или все же вылезали и сидели возле слухового окна, завернувшись в одеяло, рука в руке, смотрели на бегущие по стеклу капли… Люки все закрыты с нашей стороны, бояться некого и нечего, торопиться никуда не надо: это действительно был тогда наш дом, пыльный, просторный и ласковый. Редко где мне потом бывало так хорошо.

Тогда же я придумал ей это прозвище: сначала «Шумка», когда она слишком уж расходилась на тюфяке, а потом из этого получилось мягко-присвистывающее «Шу». Шшшууу. Как ветер в чердачных щелях. Больше ее никто так не зовет, это только наше с ней. А в школе она – Ленка-Ёжка, с самого своего появления в шестом классе.

Наверное, в том, что все так быстро кончилось, есть и положительная сторона: мы совершенно не успели друг другу надоесть. Я вообще сомневаюсь, что надоели бы когда-нибудь, настолько нам хорошо рядом. Не то чтобы во всем совпадаем, скорее наоборот; просто мы не цепляемся друг за друга, а складываемся, как головоломка – линия к линии. Даже ее внешность, из-за которой она до девятого класса не ходила на школьные вечеринки и дискотеки – меня, что называется, «цепляет». Скрытая, нездешняя красота – как у марсианок в «Аэлите». Или как кошка-сфинкс: поначалу шарахаешься, а потом на другую не согласишься. Тохин мне объяснял как-то, что это «обратная связь»: типа, мне нравится сама Леночка, как девчонка, поэтому и лицо ее кажется красивым. И сам же тут же проговорился, что ему «как бы тоже». Целых пол-литра потом разбирались, к чему это он… а что я на Шу «запал» в свое время, еще даже словом с ней не обменявшись – это проглядели, естественно. Я потом сам решил, что дело в той самой улыбке. Прямо как у Гагарина: увидишь – и сразу настроение улучшается и жить хочется.

В общем, когда однажды, после очередной встречи, моя девочка – в мыслях уже почти невеста – сказала мне, что долго выбирала между мной и Ромкой… и – «прости меня, Коська, все-таки я – с ним» – я на нее даже обидеться или рассердиться не смог. На мир обиделся, это да. Если в нем такое происходит – нахрена он сдался вообще? Издевательство одно. Попрощался с ней, сказал «спасибо за все», и ушел. Сбежал из дома, в первый раз с восьмого класса, четыре дня бухал с кем попало, дрался, трахался с какими-то совершенно жуткими девками, ночевал в подъездах, на свалке на вонючем матрасе… Потом Тохин и Шу меня нашли, набили морду и отволокли к нему домой. Еще день они попеременно меня отпаивали и лупили, потом я пришел в себя, сказал Витьку: «Ну, кроче, брат ты мне теерь, поял? Блля буду!», и отбыл домой у Леночки на буксире. Предки были в полном ахуе, мать слегла с сердцем, а потом еще неделю по десять раз за вечер в комнату заглядывала – проверяла, что я не сбежал опять. Димка меня, наоборот, очень зауважал с тех пор. А с отцом мы так и не помирились, по факту. Одно слово не так скажешь – и сразу чуть не до драки. За мать он тогда испугался, и так мне и не простил.

Но если б не этот загул – не знаю, что бы между мной и Шу осталось. Видимо, правда: что ни делается, все к лучшему. Она мне тогда в перерывах между самогонкой и побоями втолковывала, что все равно друга ближе, чем я, у нее нет и не будет, что если со мной что-то случится – она вены порежет, и что секс и любовь – разные вещи. Не знаю, что там причиной – она ли была убедительна, или самогон хорош – но я ей поверил и успокоился. С тех пор так и дружим, на грани платонического романа. Леночкин «полумуж» и не подозревает до сих пор, что у нас что-то серьезное было, он ее вообще боготворит. Да и никто не подозревает: в школе мы с ней даже не всегда здороваемся. Конспирация, а то ж.

И тут вот, понимаешь, выясняется…