Читать книгу Фараоново племя. Рассказы и сказки - Ника Батхен - Страница 7

История эта, как многие другие истории, началась в поезде. Я ехала в N-ск, на финал «Серебряного пера». Роман о приключениях маленькой половецкой княжны в суровом мире приглянулся высокому жюри и теперь вместе с девятью другими везунчиками мне светило работать писателем на фестивале, гвозде программы большой книжной ярмарки. Победителя ждал гонорар, пятитысячный тираж в твердой обложке и, собственно, серебряное перо – элегантная ручка в черненом корпусе. Оставался сущий пустяк – вообразить себя актрисой, выступить перед почтеннейшей публикой, доказывая, что именно мой роман – гениальное творчество всех времен и народов. Честно сказать, шансов было немного, но в N-ске я не была давно, а номер в гостинице оплачивало издательство.

Ехала я плацкартом, питая плебейскую страсть к шумным вагонам, забитым разнообразным людом. В купе, как правило, попадаются или чересчур чопорные или слишком разговорчивые соседи, и деваться от них некуда. А плацкарт всегда оставляет простор для наблюдений, мелких деталей, драгоценных любому уважающему себя писателю. Точеные ноги, невесомые щиколотки и страшные, стертые пальцы красавицы балерины, концлагерный номер наколотый на руке старухи, беззащитная улыбка мальчика-дауна, его невнятное «здастуйте» всякий раз, как мимо полки проходит чужой. Мимолетный роман – смазливый комми обихаживает пестро крашенную зрелую фею, ненароком пробегая ладонью по загорелому плечику, подливая в паршивый кофе дешевый коньяк. Бригада животноводов-узбеков переезжает из области в область под водительством золотозубой хатун – она решает по телефону цену будущего контракта, диктует условия – и тут же бежит за чаем для своих закутанных в халаты мужчин.

В этот раз мне почти повезло. Треть вагона занимала харьковская команда по самбо – широкоплечие, бритоголовые, наделенные тяжеловесной грацией украинские Геркулесы. Я любовалась тугими икрами и упругими ягодицами, мясистыми затылками и могучими прессами, шутливой возней молодых здоровых мужчин. При иных обстоятельствах это соседство могло бы быть не слишком приятным, но у резвого стада был суровый вожак. Их тренер, одышливый, полный, пожилой мужчина в неуклюжем советском костюме, с медалью на лацкане, держал своих «мальчиков», словно свору собак на тугих поводках. Видно было, что июльская жара и душный воздух вагона не идут ему впрок, но он сидел, не меняясь в лице. И командовал – спокойным, раскатистым и при этом негромким голосом – заправить постели, разуться, сменить рубашки, достать провизию, убрать пиво и чтоб я его больше не видел. Здоровенные «мальчики» порхали вокруг него, как не всякий сын хлопочет вокруг отца – подносили воду, платок – утереть пот со лба, подставляли к усталым ногам тапочки – и всё это без унизительного подобострастия. Похоже, парни действительно любили своего тренера.

Я лежала на боковушке, укрытая простыней, делала вид, что читаю пестрый журнал, и искоса наблюдала. Пережевывая неизменных жареных курочек, аппетитно хрустя огурцами и пахучим зеленым луком «мальчики» обсуждали соревнования. Медлительный Санек, красуясь синяками на волосатых предплечьях, все вздыхал, что проведи он бросок через ногу вместо захвата, привез бы «золото» вместо «серебра». Совсем юный, улыбчивый богатырь Гриня, наоборот шумно радовался «бронзе» – как я поняла, он вез первую серьёзную награду. Крутоплечий Илья жался в угол, подпирая унылую физиономию здоровенной ладонью – похоже, ему не повезло. Тренер поддакивал, скупо хвалил, недоверчиво щурился, иногда двигал руками, показывая «так надо». Он походил на старого медведя, уже потерявшего мощь, но ещё грозного опытом многих выигранных боев. Интересно, когда он в последний раз выходил на ринг? Или татами – как у них называется эта площадка. Я присмотрелась внимательней – и увидела распухшие губы и следы захвата на запястьях тренера, различила желтеющий кровоподтек на скуле и неловко вытянутую ногу. Если я правильно вижу, синяку два-три дня. Интересно, откуда… я вслушалась в разговор.

– А тебе, Костя, этот клоун тоже предлагал деньги? – настороженно спросил тренер.

– Не, Николай Иваныч, я ж за сто кило тяну, а в ём и семидесяти не будет, – ответил розовощекий Костя, явно гордясь.

– В Шалашкине тоже сто было – и взял, – буркнул смуглый парнишка с верхней полки. – Я ещё когда говорил – берет, змей бесстыжий, а долю судье отстегивает…

Коротким взглядом тренер прервал щекотливую тему:

– Станешь судьёй, тогда и будешь других судить. А пока молод ещё болтать.

– Полюбасу ничего больше не возьмет тот Шалашкин, – встрял в разговор ещё один смуглый, узкоглазый борец с грузным торсом восточного пехлевана. – Доигрался он в Мончегорске, на «Белом медведе». Слил бой, шел по улице злющий, сцепился с местными гопами. Одному руку выдернул, другого башкой об асфальт уложил – и готово превышение обороны. Скучает теперь на нарах.

– Помню я того клоуна, – угрюмо пробормотал Санек. – Всю жизнь буду помнить. Он Данилу Щуренка порвал. Мы с Данилой дружили, даром, что тот за Львов выступал. Дело было на Киевском чемпионате в две тыщи восьмом ещё. Я тогда первый раз на взрослый ковер вышел. И в раздевалке ко мне Даня подходит, смеется – мол, прицепился какой-то богатый чудик, три штуки баксов сулил, чтобы под него лег. Я, – говорит, – сперва отшучивался, потом послал подальше. Тот взбеленился, глаза бешеные стали – ну, я его и поприжал малех. Мы посмеялись, а потом этот гад против Даньки на ковер встал. Минуты не прошло – свалил его болевым. Данька руку поднял, что сдается – а гад его жах и плечо из сустава напрочь. Врачи год бились, не починили.

– Я тоже слыхал, – свесился с полки парнишка. – Клоун этот к армянину подкатывал… как его бишь?

– Сароян? Петросян? – спросил тренер.

– Петросян. Смешной такой, всегда с крестом на шее выходил драться. Говорили, чемпионом Украины станет. И тут проиграл бой бог весть какому ботану – болтали, тот взятку дал, чтобы не в свой вес пойти, а выше, и армянину тоже деньги совал зазря. А вышел на ковер – отмутузил громилу Петросяна, как пацана из Жмеринки. Все ахнули, судью потом коньяком отпаивали. А Петросян из самбо ушел. В семинарию вроде подался, а сперва вообще в монастырь хотел.

– Теперь понял? – тренер тронул за плечо хмурого Илью. – Понял, олух царя небесного, почему я тебя с соревнования снял?

– Нет, – отстранился Илья, по-детски дрогнув обиженным ртом. – Не понял, и понимать не хочу.

Мосластые кулаки тренера сжались, казалось, он вот-вот шарахнет по столику – нет. Медленно взял воды, глотнул, поставил на место маленькую бутылочку, тщательно прикрутил крышку.

– А ты все же попробуй понять, дружок – чай не боксёр, чтобы в голову есть. Коломийца Петра, донецкого мастера, помнишь?

Понурый Илья кивнул. Тренер продолжил:

– Коломиец – взял деньги, овдовел, спился. Иванов Юрка – взял, под машину попал. Шабанов – не взял, проиграл бой, покалечил колено. Олег Липинский – чемпион Харькова, богатырь – проиграл, получил гематому в мозгу, умер. Он у меня учился, Олег, ещё мальчишкой. Я за этим клоуном давно следил, да все никак он мне под руку не попадался. Так что скажи богу спасибо, что ты ко мне сразу пришел. И я скажу, а как доедем – в Лавру схожу.

– Это к нему «скорая» приезжала, Николай Иваныч? – догадался Илья.

– Нет, – поморщился тренер. – Ко мне. Ему врач как мертвому припарки… Да что вы, как маленькие?

На лицах спортсменов проступила одна и та же громкая мысль. Но тренер от неё отмахнулся.

– Не убивал я клоуна. Он сам умер. По правилам. Знаете, что говорят японцы?

– Что именно? – осторожно спросил молчавший до сих пор Гриня.

– Что учитель в ответе за своих учеников. Я клоуна поутру ещё в клубе приметил – щуплый, рыжий, волосы до плеч, глаза яркие-яркие, зрачки широкие, взгляд плывет. Подумал ещё – наркоман. А потом Илья подошел и пальцем ткнул – вот, мол, покупает победу неопознанный гражданин. Ну, я дождался, пока отборочный тур прошел, подобрался к нему в коридоре – и вызвал. Раз, мол, мой ученик, нынче не готов к бою, так, простите великодушно, я за него. Рыжий аж побелел. А я ему улыбаюсь – вопросы? Нет вопросов, по правилам, говорит, биться будем. Условились на девять вечера, благо ключи от зала достать невелика проблема. Посудить я с Кондратьевым Михал Юричем договорился – он калач тертый и приятельствуем мы давно. Пообедать сходил, вас, дураков, проведать, размялся, попрыгал – и никак вникнуть не мог, что не так. Понял, только когда мы с клоуном на ковер вышли. От живого человека всегда пахнет. Табаком, потом, одеждой, одеколоном каким ни есть. Бывает, куртка за день так пропитается, что хоть соль соскребай и разит от неё за версту, и стирка не помогает. А от клоуна вообще ничем не пахло.

Под пристальными взглядами учеников тренер снова глотнул воды, отер со лба испарину и продолжил:

– Гонга не было. Михал Юрич в ладоши хлопнул, мы поздоровкались, разошлись – и тотчас я почуял: зал полон. Знаете этот шорох дыхания, вздохов, шарканья ног, шороха глупых бумажек, шипения газировки, убегающей прочь из бутылки? Я спиной чувствовал взгляды, обернулся даже – а вокруг ни души. Михал Юрич тоже, смотрю, озирается, протирает глаза, как сонный, потом говорит: бой. И тут клоун меня по лбу щелкнул, сволочь такая – обозначил, какой он быстрый. И пошел лупить в голову с обеих рук. Я ухожу, а перебивать не пробую – вижу, удар у него как копытом у лошади, того ему и надо, чтобы кости перешибить. Но по правилам. Все – по правилам.

Я раскрылся, он, как муха на сало, вперед полетел – и тут я ему подсечку-то и закатил. И сам сверху на спину норовлю. Он-то шустрый, да легкий, а мои девяносто кило поди скинь. Давлю его к ковру со всех сил, аж нога скользит – я босиком вышел. И вдруг – встает клоун. Со мной на спине встает. Ррраз – и уже я на ковре лежу, дурак дураком, а рыжий у меня на груди сидит и плюхами угощает. Словно куски льда в морду вколачивает. В глазах у меня потемнело, ещё чуть-чуть и сознание потеряю. И тут Михал Юрич как ангел над нами рисуется – все, расходимся товарищи, первая схватка закончена. Победа в схватке присуждается… кому её присудить-то? «Мне!» – смеется рыжий. Смех у него неприятный, как ножом по стеклу. «А по имени-отчеству вас как?» «А неважно». И ускакал в свой угол.

Во второй схватке я ещё осторожней пошел плясать. Учитесь, пока я жив – самое главное в бою силы беречь, чтобы одним ударом их выложить. Особенно если немного сил-то… Сделал круг рыжий и с места меня ногой – жах под ребра. Я ему ногу перехватил, чтобы бросить, он выворачиваться пошел. Спиной чувствую – зал орет, свистит, хлопает, аж кипит от восторга. Глядь – а рыжий свой сустав рвет, словно боли не чует, колено выкрутил как кузнечик – ушел. И тут же меня через спину бросил, сам навалился, болевой на руку норовит закатить. Я в захват «треугольником», ногами шею ему охватил, душу. А ему хоть бы хны – даже щеки не покраснели. Лезет и лезет, сволочь, глазами блестит, улыбается сладенько – так бы и вбил гада. Понимаю, что злит он меня специально. Выхожу из захвата, бросаю его, держу – и тут снова Михал Юрич над нами. «Один-два-три…». Чувствую, рыжий уходит – и тут у него куртка развязывается. Все, вторая схватка кончилась. Стою в углу, вдохи считаю, чувствую – колени трясутся, руки свинцом налиты, дыхалку перехватило, во рту кровищи полно – словно целый день дрался. Не взять мне клоуна силой, никак не взять. И такая меня горечь одолела – этот поганец, этот хихикающий убивец надо мной, Николаем Подгорным, куражится будет, что меня взял и учеников моих взял, как щенков. И судачить пойдут, вот как ты, дружок, давеча, мол, победу купил клоун, за баксы продался старик Подгорный. Хоть стреляйся потом… Дай-ка выпить, сынок! Знаю, у тебя есть.

Смущенный донельзя Санек достал откуда-то из большой сумки маленькую, прячущуюся в ладони фляжку. Тренер сделал большой глоток, охнул и вытер рот.

– Смачно. Перцу переложил, с медом поскупился, а так дюже смачно.

– А дальше что было, Николай Иваныч? Кто победил? – подал голос Гриня.

– Дед Пихто, – ухмыльнулся тренер. – Стариков надо слушать, да и своим умом жить. Вспомнил я, что мой учитель, Симон Бурячек – а он в свое время у Харлампиева поучиться успел, рассказывал. Мол, когда фашисты Киев взяли, жил там одесский борец Ефим Дуконя – и наших и ненаших, всех клал, что на арене что на стадионе. И решили фашисты вроде как матч устроить. Взяли своего Ганса, мастера по французской борьбе, взяли Ефима, жителей в цирк нагнали. И сказали – мол, покалечишь, красная сволочь, нашего бойца, уронишь его – расстреляем. А Ефим не из тех был, кого напугать можно. Вышел он бороться – и давай так бой вертеть, что Ганс об свои же приемы падал, сам себя, получается, оземь бросал. Раз упал на спину, два упал, три упал, на четвертый раз за ковер выкатился и назад идти отказался. Делать нечего, присудили Ефиму победу.

– А потом? – спросил Гриня.

– Суп с котом. Расстреляли. Слышу: «бой» кричит Михал Юрич. Выхожу так неспешно. А рыжий скачет, захват проводит, меня за шею взять хочет. Ну я и подмогнул – пригнулся (спина-то широкая), довел движение – он и вылетел с ковра, как миленький. Сам себе поражение сляпал. По правилам, спрашиваю? Все тебе, гражданин дорогой по правилам? Будешь ещё людям деньги совать, к моим ученикам подкатываться – с землей смешаю! А он молчит. И зал молчит, как опустел. Глянул я – а клоун белый, как смерть стал, глаза раскрыл и не дышит. Испугаться не успел – вонь пошла. Чуял кто, как лежалая падаль пахнет? Оно и было, только раз в двадцать сильнее. Я-то не евший был, а Михал Юрич успел поужинать, ему хуже пришлось – стравил ужин и бац в партер отдохнуть. Там где клоун лежал, туча мух собралась вдруг, тело червями вскипело. Я «Отче наш» вспоминаю, а у самого зуб на зуб не попадает. Черви схлынули, косточки проступили, череп показался, чистенький, словно сахарный. Ухмыльнулся в последний раз, челюстью клацнул – и рассыпался прахом. Тут у меня сердце-то и захолонуло. Думал, инфаркт. Обошлось. Врач укол в пятую точку поставил, велел не нервничать – и конец. Теперь всё поняли?

Тренер обвел взглядом примолкших «мальчиков», кто-то смотрел на учителя с восторгом, кто-то недоверчиво хмурился, кто-то прятал глаза.

– Добро. Кому охота гадайте – в самом деле оно было или я вам, дружочки, сказку на ночь решил рассказать. Вроде байки от Миямото Мусаси – жил когда-то такой японец, горазд болтать был. Эх, вы, мальчишки… Спать всем!

Не обращая внимания на шушуканье парней, тренер отлучился в конец вагона, вернулся в спортивных штанах и белой футболке, принял три разных таблетки, запивая каждую коротким глотком воды, лег и спустя пару минут захрапел – тяжело, с присвистом. Кто-то из «мальчиков» – кажется Илья – бережно поправил на старике одеяло.

Я отвернулась к окну, прокручивая в памяти услышанное. Байка выглядела занятно, стоило запомнить её, записать, а потом и собрать рассказ. Пусть читатель гадает – был ли на самом деле рыжий клоун, умер ли он или не жил никогда. Закрутить бы финал… не успев додумать, я задремала почти мгновенно – мерный стук вагонных колес, наконец, допел колыбельную.

Видимо поэтому проспала и окончательно открыла глаза, когда поезд медленно тормозя подъезжал к перрону. Команда самбистов уже толпилась у выхода, могучий Шурик нес сумку тренера, Илья и ещё один парень поддерживали его самого. Остального я не отследила, лихорадочно запихивая в рюкзак пожитки.

Первое ощущение от суетливой вокзальной площади – сытный запах, словно врезаешься носом в душистый, час назад испеченный пирог. Я обожала увесистые плюшки и посыпанные мукой паляницы, которые продавали сдобные бабоньки в киоске у вокзального рыночка. И е не удержалась, как голодная девочка вонзила зубы в хрустящую корку. Приметы дороги хранились в памяти, словно колода заигранных карт, на которых выучена каждая черточка – круглая площадь, маленький мостик, а за ним совсем рядом – уже цветущий Ботанический сад. Удержаться от удовольствия полюбоваться отмытой до блеска утренней зеленью и набрякшими, грузными стволами старых каштанов, я не смогла. И с полчаса перечерчивала шагами дорожки, вспоминая, как ходила здесь за руку с чудным юношей, как нежны были его губы и настойчивы пальцы… молодость, молодость. Завершив обход _наших_ тропинок, я собралась было на Бульвар и в окрестные улочки – снять шляпу перед бронзовым памятником, насладиться пышным модерном фасадов. Но увы – настырный звонок мобильного напомнил, что в четыре начинается фестиваль. Меня ждала маленькая гостиница. Не теряя времени, я заселилась в номер, пахнущий свежими простынями, сполоснулась с дороги, бросила вещи в голодные двери шкафа, и, уже завязывая шнурки, услышала стук в дверь.

Незнакомый, рыжекудрый мужчина в клетчатом костюме и желтых носках, бесстыже маячащих над штиблетами не стал тратить время на реверансы.

– Анжелика, вас так зовут?

– Да, – согласилась я, хотя так меня не называли с детства.

Рыжекудрый склонился в нарочитом поклоне, норовя поцеловать мне ручку. Я увернулась. Он преувеличенно широко улыбнулся.

– Позвольте отрекомендоваться – писатель Сушкин. У меня к вам, прекрасная Анжелика, одно пустячное дельце. Понимаете, мне чертовски необходимо серебряное перо. В смысле первое место конкурса.

– Вы шутите? – раздраженно поинтересовалась я. – К сожалению, не смешно.

Выразительная физиономия рыжего скривилась.

– Что вы! Я человек состоятельный и готов заплатить за него любые деньги. Любые разумные деньги, конечно же. Постарайтесь выступить скромно, без особых изысков – и вашему гонорару позавидуют даже в Москве. Устроит?

Словно из воздуха в пальцах клетчатого возникла упругая пачка зеленых бумажек, украшенных брюзгливой физиономией Франклина.

– Не отвечайте сразу, мадемуазель! Все знают – в литературных играх не существует правил, все места давно куплены, проданы и подсужены. Я всего лишь хочу подстраховаться от возможных проблем, а заодно дам заработать приличному человеку. Встретимся вечером, дорогая моя! Адью!

Дверь захлопнулась. Я выругалась, витиевато и зло. Так меня не оскорбляли с тех пор, как мне было семнадцать и Лешка Японец, наглый гаденыш, обозвал меня шлюхой. Он отделался чашкой кофе в физиономию. Этот клетчатый клоун определенно заслужил большего. Я задумалась, не позвонить ли в издательство, рассказать о причудах товарища конкурсанта. Даже набрала номер, но, услышав гудок «занято» не стала перезванивать. Зерно истины в словах рыжего визитера определенно было – премии в нашем ремесле присуждались самым парадоксальным образом, и ни малейших иллюзий по поводу никто кроме наивных новичков не испытывал. Случалось, и покупали призы и проталкивали своих, и валили перспективные вещи. Ходила байка, как один ушлый автор получил «цацку» потому, что поставил всему фестивалю пару ящиков коньяка. Почему бы и мне не заработать деньжаток, раз они сами пришли в руки? Наверняка все уже решено, и имя победителя изящной гравировкой украшает серебряное перышко. …Мы подпишем союз и айда в стремена и ещё чуток погрешим…

Я смачно плюнула в пепельницу, заботливо выставленную на тумбочке и вместо оплаченного обеда осталась в номере – перестраивать выступление заново. Даже если победы мне не видать, я устрою этим ленивым сычам Монти Пайтонов со святым Граалем подмышкой – черта с два кто из них рискнул бы выставлять на посмешище свой драгоценный текст, гениальную, трепетную не-тле-ноч-ку. А я привыкла – опыт аскера и уличного актерства не стереть приличным костюмом и не купить за серебряное перо. …Значит не шутят оне. Тогда я немножечко пошучу.

Препарирую текст, как вивисектор – стальную крысу. Разложу беззащитную тушку на атомы. Вытащу со страничек наружу всех блох и поштучно швырну их в зрителей. Вывернусь вон из кожи, чтобы партер поднялся и хлопал стоя. Я хочу победить. И сумею.

Вместо скромного черного платья я выбрала красное кружевное с яростным декольте. Вместо удобных ботинок – острые как ножи шпильки. Села на пол, сделала кувырок через голову, хорошенечко потянулась, оттягивая носки. И напоследок распустила волосы – густо-медную, закрученную в пружинки тяжелую гриву. Кого бы ни рассчитывал встретить этот клоун, вряд ли он ожидал шута.

Поиграем, коллега?