Читать книгу Цифры нации - Николай Александрович Старинщиков - Страница 2

Кошкин весь день торчал за компьютером. За окном вечерело, а он всё старался забросить удочку в запретный чужой водоём. Однако бесстрастный компьютерный голос снова и снова возвращал его к трезвой реальности. У вас нет доступа к банку данных… У вас нет…

После введения нового кода, казалось, заветные ворота непременно откроются, но подлый шифр неминуемо ускользал, и не было никакой возможности за него уцепиться. Под конец Кошкин отодвинулся от стола вместе с креслом, потянулся, хрустнув суставами. И вдруг подумал, что надо бы бросить эту затею. Бросить и наслаждаться достигнутым. Ездить на пикники, навещать друзей. На худой конец, допустим, можно уехать на дачу, потому что зарабатывать деньги можно и там.

За дверью раздался шорох. Опять эта Машка. Довелось же связаться.

– Ужинать будешь, дорогой?

– Что за вопрос, Машка?! Конечно, буду – я же все-таки человек!

– Вот я и спрашиваю, дорогой…

Она подошла к Кошкину, присела ему на колени и стала целовать в губы, щеки и лоб. Со знанием дела. От нее пахло женщиной – желанной, доступной и близкой, так что Кошкин немедленно отключился от недавних забот. От нетерпения он шевельнулся в кресле.

А Машка вдруг давай перечислять:

– На сегодня у нас котлеты из филе индейки – с овощами и куриным желтком. Готовится очень быстро. К тому же, не очень дорого…

– Понятно, понятно! Но сначала секс, потом душ, потом ужин.

– Но, может, сначала котлеты, а потом, если что…

Но Кошкин не дал ей долго рассуждать.

– Нет! Бегом в постель! А я за тобой, Марусенька…

И та, покорно отпрянув от своего повелителя, поднялась и пошла из кабинета. У двери остановилась, обернулась и ласково проговорила:

– Милый, я тоже могу искать: я вся твоя от ворот магазина.

Выйдя из кабинета, она скользнула в соседнюю комнату, освободилась от платья, сняла трусики, затем нырнула в постель и накрылась тонким одеялом. Именно такое прозрачное одеяло почему-то любил Кошкин.

А вот и он. Вошел. Сбросил с себя одежду и прыгнул в кровать, угодив Машке как раз куда надо – в скользкий и трепетный мир.

Машка божественно всхлипнула и стала под ним шевелиться, ритмично работая задом. А когда всё закончилось, она всё еще шевелилась под ним.

– Ты доволен мной, милый? – донимала она. – Ну скажи, не томи!

Однако тот молчал, вспоминая Машкины слова. «Милый. Я тоже могу… Я вся твоя от ворот магазина…» Допустим, от ворот магазина, это понятно, но к чему эти слова – могу искать? Откуда в железной башке подобные мысли?

Однако следовало всё же ответить, и он сказал ей, что всё было на уровне. В этом и заключался алгоритм их отношений, в противном случае Машка осталась бы в постели, исходя слезами до посинения. Такова была ее природа, которую Кошкин так и не перестроил на собственный лад.

Он выбрался из постели и отправился в ванную, потому что лежать раздетым уже не было никакого смысла. Он встал под воду и, не торопясь, ополоснулся. А когда вернулся в спальню, то оказалось, что Машка не только приняла душ, но уже накрыла на стол.

– Забыла спросить, как твои успехи? Есть подвижки?

– Опять ты за старое? Допустим, есть успехи. Но тебе-то какое дело?

– Я просто спросила…

Машка замерла среди комнаты.

– Спросила она… Пишу помаленьку…

– Писатель…

– А ты у нас богиня любви.

– Да, я богиня…

Может, они так и зубатились бы, забыв об ужине. Но в кабинете громко запел телефон.

– Кошкин слушает…– сказал Кошкин, оставаясь на месте. В голове у него теперь звучал голос матери, в то время как в кабинете телефон замолчал.

– Гони трахинею, пока не поздно! – гудело в голове. – Избавься от железяки!

– Она мне почти что жена…

– А ты мой единственный сын, Володенька! У тебя не будет от нее детей!

Кошкин молчал. Мать была абсолютно права.

– Неужели тебе не понятно? – продолжала Софья Степановна. – У нее электронные мозги, а мне хочется внуков. Но если ты не можешь решить проблему, то я сама за тебя решу – вот увидишь! Налажу ее из квартиры…

– Ты не можешь этого сделать! – опомнился сын. – Ты не имеешь права!

Но мать стояла на своем:

– Ты знаешь, к чему это приведет? Ты будешь старый, больной, ни на что не способный дед, к которому никто не придет… Потому что меня к тому времени не будет…

– Пойду, прогуляюсь, – оборвал ее Кошкин. – Опять ты за старое…

Он щелкнул зубами, и голос матери оборвался. Эти звонки – сущее наказание, причем в самый неподходящий момент. Кошкин подошел к шкафу и стал одеваться. Надел серые летние брюки, светло-зеленую рубаху и двинулся в прихожую, где у него была тумба для обуви.

– Ужинать, – спохватилась Машка. – Ты же голоден, дорогой!

– Обойдусь…

– Действительно. Какой уж тут аппетит, – в тон ему согласилась Машка.

Кошкин обулся, вышел из квартиры, затворил за собой дверь, а вскоре уже брёл косогором вдоль чугунного парапета. Потом он повернул в сторону площади Независимости, с трудом соображая, для чего туда идет. Группа быстрых моноциклистов обогнала его и ушла на перекрестке за угол дома. Возле супермаркета длинноногая, тонкая и гибкая женская фигура, затянутая в ослепительно белое трико, крутилась высоко в воздухе на трапециях. Она плавно взлетала вверх к концам стальных мачт, мягко и точно подтягивалась на трапеции, а потом, раскачав её, обрывалась вниз головой, успев ухватиться стопами за перекладину. Потом она снова всё повторяла, но только совсем по-иному, в нарастающем темпе. Она старалась вовсю, однако прохожие не обращали на нее внимания, потому что дама-андроид «висела» в этом месте давно и порядком всем надоела.

А дальше, в загоне из обглоданных жердей, стоял в полудрёме здоровенный козёл со сплющенными рогами и длинной бородой. Через ограждение к козлу тянулся с микрофоном худой мужик в футболке.

– Как вы относитесь к федеральному президенту? – спрашивал он у козла.

Козел встряхивал головой, осовело водил глазами.

– А к нашему председателю?

Козел недовольно вертел головой, гортанно орал, затем, улучив момент, вскакивал на забор и, под хохот зевак, плевал в лицо репортеру. Другой мужик снимал всё это на видеокамеру.

Из супермаркета вышел человек в папахе, навстречу ему, вразвалку, шагали казаки с шашками в ножнах.

– У тебя шляпа из горного козла или степного? – прилип один из них к «папахе». Казаки были явно под мухой и никуда не спешили.

– Не просто горного, а козла-скалолаза, – ответил степенно владелец папахи.

– У-у-у, – загудели казаки. – А где ты его добыл?

Дальше Кошкин не расслышал. Он повернул за угол здания и снова наткнулся на группу моноциклиствов, один из которых теперь лежал плашмя на асфальте. Над ним склонился полицейский и снимал его на видео. Одноколесное средство передвижения валялось рядом. В асфальте виднелось углубление с металлической решеткой – это углубление, по всей видимости, и стало причиной падения. Еще двое полицейских стояли поодаль, возле служебной машины, и смотрели по сторонам.

– Понастроили тут, – ворчал моноциклист. – Я взыщу с этих гадов по полной… Они у меня попляшут.

– Город не виноват, – произнес полисмен. – Данное углубление является допустимым. Вы превысили скорость движения, предусмотренную для вашего средства передвижения.

– Ну, ты загнул, бедняга, – моноциклист стал подниматься. – Углубление, говоришь? Для одного колеса?

Кошкин не стал дожидаться, чем закончится дело. Он шагал теперь в сторону одинокой громадной колонны, на которой стояла каменная женщина. Это был памятник Победе, случившейся очень давно. У женщины на голове был каменный венок. Правой рукой она указывала в сторону проспекта. Каменное платье облегало стройные ноги, под которыми, у основания колонны, толпился народ и гремел мужской голос.

Кошкин подошел поближе. Оратор, стоя на ступенях, кричал в мегафон. Говорил он, между прочим, о близком конце света и просил народ опомниться.

Владимир пробрался ближе. Бородатый мужик в пятнистой одежде и военных ботинках, продолжал орать в мегафон. Рядом с ним стояла девушка – на ней была точно такая же куртка – серая, с пятнами, а также ботинки с заправленными в них брюками. За спинами у обоих висели рюкзаки.

– Разве же это общество?! – орал мужик. – Это не общество! Это сплошной дом терпимости! Это говорю вам я – Пульсар, пришедший из леса! Со мной моя дочь Екатерина, она выросла в лесу, не зная вашего мира!

Народ с любопытством слушал Пульсара.

– Вы забыли, для чего приходил к нам Господь! Он пришел сохранить старые принципы, построенные на равенстве! Он говорил нам о том, что закон Моисея забыт! Что изменилось с тех пор?! А я вам скажу, что изменилось! Вам насадили закон «О защите толерантности». Но это закон для избранных, поскольку одних он угнетает, вторых превозносит до небес, включая андроидов…

Мужик обвел взглядом толпу. Народ оглядывался по сторонам. Человек из леса мог быть кем угодно, в том числе провокатором.

– Зато у нас, – сказала из толпы тощая дама в джинсах, – восстановлен язык прошлого века. Мы говорим теперь точно так, как говорили наши предки…

– Именно! – поддержал ее мужик лет пятидесяти. – Благодаря закону, мы помним Даля, Толстого и Чехова…

Однако эти доводы не сбили с толку Пульсара.

– У тебя есть дома андроид?! – спросил он в микрофон, бегая глазами поверх толпы. И добавил: – Для сексуальных услуг?!

– Ну, допустим, – ответил ему оппонент. – С кем хочу – с тем и сплю…

– Я тебя поздравляю! Ты умрешь под забором! Потому что никто не подаст тебе кружку воды! У тебя не будет детей, уважаемый!

– И что ты мне предлагаешь?

– Не лезть хотя бы под шкуру, а просто слушать! – ответил оратор. – Задумайся, куда ведет такая политика!

Мужик замолчал, тараща глаза.

– Ведет она туда, – продолжал Пульсар, – где таким, как ты, не будет места – там будет место для искусственного интеллекта! Именно к этому всё идет! Сейчас я обосную свою точку зрения, но только не перебивайте меня. Просто выслушайте… У нас в лесу…

Продолжить оратору не дали. Из толпы выдвинулись двое в штатском, взяли говоруна под руки и, приподняв, понесли со ступеней к асфальту. Пульсар, работая ногами, пытался шагать, хотя ноги у него не доставали до пола. Получилось подобие бега в состоянии невесомости. В толпе возник хохот. Пульсара опустили плашмя на пол, и он стал извиваться, пытаясь вырваться из цепких рук, однако, как ни старался, ничего не мог поделать. Чем больше он прилагал усилий к освобождению, тем сильнее становилась хватка железных рук на запястьях. Другой человек поднес к лицу Пульсара своё удостоверение в виде круглого белого жетона с цифрами и стал говорить о правах задержанного.

– Уважаемый, – бормотал полицейский, – ты имеешь право знать, в чем обвиняешься, иметь защитника в административном процессе. Защитник может предоставить твои интересы в суде, а ты лично можешь извиниться перед судом за допущенное нарушение. Кроме того, учитывая доказанность деяния и неотвратимость наказания за его совершение, ты имеешь право на свое освобождение по месту своего задержания, прямо здесь, при условии выплаты административного штрафа в сумме полутора средних месячных единиц оплаты труда. Норма нарушенного административного права – статья пять-тридцать восемь. Нарушение законодательства о собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетировании…

– Отпусти! – Пульсар корчился от боли. – Ты сломал мне кости! Будь я хакер, от вашей системы давно ничего не осталось бы! Но я не хакер, и даже не программист! Я строитель, который построил машину! Опомнитесь, пока есть время!

Его дочь металась рядом.

– Отпустите его! – просила она, стараясь освободить отца. Полицейский, читавший права, остановил ее тем же манером, ухватившись рукой в запястье. Лицо у девушки исказилось от боли.

– Помимо того, – продолжил полицейский, державший Пульсара, – штраф может уплатить любой уважаемый.

Он обвел взглядом толпу и, остановившись на Кошкине, строго спросил:

– Что?! Уважаемый желает внести деньги?!

Кошкин удивился до крайности, однако промолчал.

– Что-то не понял я, – продолжил полицейский. – Вы кем им приходитесь – кум, сват?!

– Брат, – ответил Кошкин, пугаясь собственных слов.

– Ваш кошелек, – сказал полицейский, протягивая к нему руку. – Прошу ценить наше время и не задерживать. У вас две секунды… Раз…

– Вот мои деньги! – опередил его Кошкин, доставая из кармана пластиковую карту.

Полисмен оживился при виде карты, взял ее свободной рукой, сунул себе в карман, затем вынул и возвратил Кошкину. Однако отпускать девушку он не спешил. Первый полицейский тоже не торопился.

– Штраф не прошел регистрацию. Надо ждать, уважаемый.

Кошкин на чем свет ругал себя. Прогулялся, называется! Он мог тихо смыться, оставив этих двоих один на один с полицейскими. Он мог бы, да что-то удержало его – может быть, слово «машина», которое произнес перед этим задержанный.

Железные клещи разомкнулись, мужик с дочерью оказались на свободе, после чего толпа зевак моментально схлынула вместе с полицейскими.

– Спасибо тебе, добрый человек, – говорил Пульсар, тряся бородой. – Ты не прошел мимо. Остановился…

Слово за словом, они разговорились и тихонько пошли втроем от площади. Бородатого звали дядей Федей, по отчеству – Ильич, а девушку – Катенькой. Федя массировал запястья, проклинал систему и тех, кто ее построил.

– Вначале мы даже думать боялись, – гремел он, не стесняясь, – что какой-то андроид заменит не только, допустим, кассира в банке, но и женщину в кровати, что местное самоуправление докатится до такой вакханалии… Раньше, когда только все началось, и то терпеть не было никаких сил.

Они подошли к Волжскому косогору и возле чугунной ограды остановились. Кошкин большей частью молчал, с трудом переваривая информацию. Кассир в банке, женщина в кровати… Существо, от которого могут быть дети. Для чего всё это надо знать, когда всё давно устоялось и принято за основу?!

– Потом супруга у меня умерла, – рассказывал Федор Ильич, – мы остались с дочкой одни. А потом мне зарубили военную пенсию. Они сказали, что такого человека не существует. Меня нет. И дочки моей тоже нет, хотя она – вот она, со мной рядом…

– Такого не может быть, – не верил Кошкин.

– Еще как может! Это лишь видимость, что я есть! – утверждал мужик. – Вначале я тоже удивлялся, правду ходил искать…

– Но есть же федеральный центр, – напомнил Кошкин.

– У Центра свои проблемы.

Мужик пристально посмотрел Кошкину в глаза, потом отвел взгляд и продолжил, глядя в низину:

– Дело даже не во мне. И не в центре. Дело в этой вот агломерации… – Он ткнул пальцем в заросли крапивы под косогором. – Ей отведено не так много времени. Будь я хакер, можно было хоть на что-то надеяться. Впрочем, Катенька не даст мне соврать. Скажи, Катя!

А та вскинула к небу глаза, тяжко выдохнула и промолчала.

– Что ты думаешь об этом?

– Мы помрем с голоду. Это я точно знаю.

Она вдруг стала часто моргать, достала из кармана платок, приложила к лицу и затем отвернулась. Отец тронул ее за плечи. Дочь обернулась к нему и продолжила:

– Агломерация, говоришь? Я сыта ей по горло за эти три дня. Мы уйдем в лес и не вернемся сюда никогда.

– Я понимаю тебя, Катенька. Но мы обязаны…

– Уходим…

– Уже вечер. Нам не добраться назад…

Кошкин живо соображал. Не добраться – значит, погибнуть. Может быть, этой же ночью, нарвавшись на волчью стаю, о которой недавно писали в сети.

Тем временем солнце садилось всё ниже, от городских строений тянулись под гору громадные длинные тени.

– Я бы не советовал в ночь, – сказал Кошкин.

Взгляд у него скользнул по груди девушки. Потом застрял у нее на шее – там, где билась едва заметная усталая жилка. Кошкин давно мог быть дома, потому что ничто его не связывало с этими людьми, но жилка под тонкой кожей не отпускала его. Она просила решения быстрого и точного. Как тот пароль, который не давался в последнее время.

– Обещали похолодание, – продолжил он. И тут же добавил: – Вы можете заночевать у меня.

– Мы и так вам обязаны, – оживился Федор Ильич.

От напряженного разговора Кошкина слегка лихорадило.

– У нас есть, где жить, – говорила девушка. – У нас дом в лесу. Пусть живут себе. Видит бог, мы пытались, но нам не дали вразумить эти головы.

– Назад, к природе… – соглашался отец. – Будем собирать там грибы…

В сумерках, шагая косогором вдоль чугунного ограждения, они подошли к двухэтажному кирпичному дому с двумя подъездами.

– Вот и жилище мое, – сказал Кошкин, останавливаясь слева от здания.

Он взялся за ручку двери, собираясь пропустить впереди себя своих новых знакомых, и услышал за спиной шорох автомобильных шин. На углу бокового проезда остановилась машина со световым маяком, за ней еще одна.

– Не двигаться! – гремело над улицей.

На дорогу из машин выскочили не менее дюжины человек. Яркая желто-зеленая форма на них зловеще светилась. Подобное свечение не сулило ничего хорошего.

– Руки верх! Я Татьяноха!

– Черти тебя принесли, рыжая сволочь…

Не успел Кошкин еще что-нибудь сказать, как его облепили со всех сторон, ухватили за руки и с хрустом надели наручники.

Новых знакомых прижали лицом к стене и, заведя руки за спину, надели наручники.

– Кто вы?! – орал Федор Ильич. – Я буду жаловаться прокурору! Я пойду к губернатору!

– Пойдешь! – соглашался рыжий мужик в форменном чепчике. – Но ты запишись к нему для начала, потом ори! Взяли моду – пугать…

Он замолчал, отворачиваясь, и в тот же миг, словно бы передумав, вдруг уцепился пальцами в Федину шею. Ноги у Феди при этом подкосились, он сначала как будто повис у стены, а потом повалился боком в асфальт.

– Что вы делаете! – кричала Катя. – Вы не имеете права!

Дальше ей не дали сказать. Один из милицейских прижал к ее шее дубинку и так стоял у стены, пока другой из них шарил у девушки по карманам.

– Вы не имеете права! – хрипела Катя. – Это вам не пройдет…

– Да, не пройдет, – тихо и зло говорил Татьяноха. Он приблизился к девушке, ухватил за плечо и развернул лицом к себе. Затем, ухватившись пальцами за подбородок, проговорил:

– Это не пройдет никогда, потому что мы не позволим…