Читать книгу Керенский - Николай Королев - Страница 6

Александр любил своего родственника – брата Ольги Львовны Барановской, обаятельной жены своей. Всегда хотел видеть его, кадрового офицера, фронтовика-артиллериста, подполковника. Держал его подле своей персоны, возвел в чин полковника, затем – генерала. Для соответствия положению. Поручал ответственные дела. Вот и накануне, и весь сегодняшний день генерал-квартирмейстер выполнял не свойственную ему работу – уточнял расположение верных Правительству боеспособных войск. Войск, на которые еще можно положиться, чтобы бросить их на защиту революции. Или! Или… Надеяться на чудо? Только это и оставалось у Правителя…

– Вы, Барановский, мне докладывали, что у большевиков – наших недругов, не в пример изворотливых и коварных, появился лозунг применительно к сегодняшней ситуации. «Промедление смерти подобно»! Кто это у них так жутко констатирует ситуацию? На Ульянова это похоже. Он что, неужели все еще в подполье, носа не кажет, мечет оттуда свои записки. Помню, помню его озлобленные глаза, большой и красный от крика рот. Меня пугали его глаза, когда я был еще ребенком. Тогда наши семьи водили дружбу. Не от нас ли он ныне смерти ждет? Да он сумасшедший! Скорее своей ложью сами себя погубят. Не сегодня, не завтра, но погубят. Ложь вечно не живет! Мы же не варвары. А намек большевистский больше нам сейчас кстати. Вероятно, время «Ч» у них уже пошло! Нам также пора поспешить. Владимир Львович, готовьте отъезд. В Гатчину или в Псков, будем иметь пока в виду и то и другое. А там…

Керенский не высказал до конца противную ему трусливую мыслишку, уйти в подполье, скрыться, отказаться от самого себя. Но такое дело ему не по нутру. Он трибун, публичный политик. Оратор. Перед ним должны тесниться народные массы. Первыми брошенными в неуправляемую людскую гущу фразами он подчиняет ее себе и тут же обращает толпу в несокрушимую силу. Его могучий баритон, пожалуй, один на всю Россию такой убеждающей силы, и эту его силу знают и помнят в окопах, на площадях, в стихии митингов, собраний. Его знали и знают, он надеется, как своего, как несгибаемого борца за правое дело.

– Выехать из Столицы вам будет не просто: все пути перекрыты. Александр Федорович, ну поручите мне хотя бы определить или подыскать безопасный маршрут следования, способ маскировки? Чтобы без эксцессов. На дорогах патрули, толпы пьяных…

– Нет! Категорически нет. Никаких тайных троп! Никакой подделки внешности! Маскарада! Слышите!? Без переодевания. Я в своем военном френче. Все как всегда. – Резко выговорился Правитель. – Мы у себя дома. К тому же мы – законная власть. Двух правых властей в одном месте не бывает. Вторая – преступная. Да меня самого просто невозможно сделать незаметным, сам видишь, Владимир, каков я ростом. Бывало, только приближаюсь я на авто к фронту, а войска уже узнают меня за версту. Встречу устаивают волнующую. Так-то вот, генерал. А вы советуете мне ряженым походить. Это паникеры и трусы в страхе готовы влезть в чью угодно шкуру. Да что далеко ходить, вспомни, когда за Ульяновым, нашим так сказать, главным провокатором, по пятам гнались наши сыщики, готовые арестовать его. А он выказал ловкость незаурядного вора – под покровом ночи в шубейке и в платке с узелком в руках пробрался к платформе Финляндского вокзала. Так и скрылся под личиной старухи, чем осквернил святой образ пожилого человека.

– Есть в одном посольстве авто, не отступался от своего Барановский.

– Вот это, пожалуй, может нам пригодиться. – Вскинулся Александр Федорович. – Автомобиль-вещь, необходимая, к тому же, говоришь, посольская. Принимаю, Владимир, твое предложение. Только одно непременное условие: мы едем в одной колонне с этим посольским авто. На своей автомашине. Сделайте именно так! Время подберите сами. Без дрожи и боязни делайте все, ничего не упустите. Враги наши должны бояться, но не мы, законная власть. То, что мы в данный момент переживаем, это всего лишь эпизод борьбы. Хотя и драматический…

Глава правительства фактически отстраненный от государственных дел, как и его кабинет, произносит свой монолог не для шурина-генерала, но для себя. Убеждает, внушает, вживается в несвойственную ему новую роль. Ее, эту роль, ему предстоит исполнять возможно уже завтра. Но он не может не произносить речи, не может остановить внутренний монолог. Изменить направление мысли, ход самоанализа, поиска единственного верного способа решения школьного уравнения с одним неизвестным: что делать?

Думать. Решать. Думать. Как это привычно стало. Вот оно, горе от ума, пришло, само явилось тут же. Много думаешь, много на себя берешь. Горе…

А Россия-страна!? На чьи плечи она возложит свою судьбу. Нашей Революции приходит конец? А какое ликование, а кому-то и горькие слезы несла она с собой. Царь неугоден был! Подавай иных! Не разобравшись, кто такие вошли во власть, новые голоса громче прежних выкрикивают: долой министров-капиталистов. Поют с чужого голоса, но все равно им приятно на душе. Надо же так подладиться большевикам к народу, к солдатам? Потому и подметки рвет народ, не жалея ни обувки, ни глоток своих. А как с целой страной быть. Спасать или бросить. Бери, владей, кто хочешь, так или не так…

Он, Керенский, отступается от нее? Или верит еще, сорвется у большевиков их авантюра. Новые государственные переустройства и порядки не привозят издалека в пломбированных вагонах в страны, помеченные воровским значком, как возили когда-то Бурбонов в фургонах, видимо примеряя их на себя. Метко подмечено. Ульянов употреблял эти формулу неспроста. Это его критические измышления в адрес политиков, утверждавших, что революции можно экспортировать из страны в страну. А не так ли это?.. Да, он Керенский верит в провидение. Не пойдет Россия по ложному пути. Не пойдет! Никогда! Пусть не он, Керенский, другой Русский – вон их сколько на неоглядных просторах, не в это, в другое время развернет Россию на правильный курс. Это неизбежно, как восход солнца.