Читать книгу На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин - Страница 15

– Это было давно, – начал Сафар, начал и замолчал, задумался. Все затаили дыхание и плотнее сжались в кружок. Сторож совсем сполз с бархана и сел на корточки, рядом с Батоговым.

– Да, это было очень давно, – продолжал рассказчик, – так давно, что если бы прадед моего прадеда прожил бы двести лет, то все-таки это было бы много прежде, чем он родился. У большого озера, где две реки сходятся вместе, стояла большая кибитка из настоящей, самой лучшей белой кошмы, а подбита эта кибитка была золотым адрасом¹, – и в кибитке этой жил хан, и такой богатый хан, что если бы собрать со всего света самых ученых мулл, то все вместе они во всю жизнь не сосчитали бы и половины его богатства…

– Ой! ой, сколько! – прошептал один из слушателей.

– Это больше, чем у эмира Музафара², – заметил так же шепотом другой.

– «Как Ак-Тау – весь белый от горного снега, так вся степь на востоке была белая от овец ханских, а если взойти на самую высокую гору и посмотреть на закат солнца, то и земли не было видно под ханскими верблюдами. Лошадей же у хана было…» тс… ты слышал?..

– Ничего не слыхал.

– «Лошадей же у хана…»

Протяжный, жалобный рев ясно донесся до ушей этих детей природы… Лошади встрепенулись, подняли морды и стали беспокойно поводить ушами.

– Джульбарс³ на том берегу ходит.

– Ну, пускай его ходит.

– А сюда придет?

– Не придет.

– Ну, Сафар, рассказывай.

– «Все люди, – продолжал Сафар, – сколько их есть на земле, все платили дань хану, и такая скука была ему, что воевать не с кем, что и сказать нельзя. Уж он ко всем посылал послов сказать, чтобы перестали ему дань платить и самих послов бы непременно перерезали. Что он тогда опять пойдет их наказывать войною, да никто не слушает, а возьмут да нарочно еще больше пришлют ему парчи, хлеба, девок, меду, денег целые куржумы, а послов напоят, накормят и на руках принесут к самой ханской ставке…»

– Хитрые, – заметил узбек, – знают тоже, что для них лучше.

– «А тут еще другая беда пришла: сколько жен ни было у хана, все родят одних девочек…»⁴

– Ишь ты, дрянь какая, – вставил кто-то и даже плюнул презрительно.

– «Уж хан совсем рассердился на своих жен и велел, как только кто из них родит девку, сейчас резать: и мать резать, и приплод ее поганый, все не слушают хана…»

– Да это не от них… Они бы и рады, – заметил узбек.

– Мало ли что, да уж как хан рассердился, так уже тут ничего не поделаешь.

– «Только раз вечером, как уже подоили кобыл, приходит к хану человек чужой. Пришел он с самого Востока, из-за больших гор, сам весь желтый, борода белая до земли, на голове круглая шапка, на шапке шарик, на шарике птица с зеленым хвостом… Приходит и говорит хану: „Здравствуй!“ – „Здравствуй и сам, – отвечает хан, – откуда пришел и куда идешь, что принес нового?“ – „А вот что, – говорит человек с птицею, – вели всем откочевать от твоей ставки на день пути, а сам один со мною останешься. А завтра к вечеру, об эту пору, вели опять всем сюда собираться, да вели зарезать тысячу баранов, тысячу жеребят, тысячу верблюдов, чтобы все ели – не наелись и пировали бы великую ханскую радость. Я им всем покажу такое диво, что, сколько бы они ни ели ганаши (вроде опиума), ни в каком сне им этого не приснится“.

Хан послушался чужого человека и велел всем сниматься и идти в степи, а к завтрему, об ту пору, как доить кобыл пора будет, чтобы опять все собирались.

Поднялся весь народ, сняли свои кибитки и разошлись в разные стороны, только одна ханская белая ставка осталась на берегу, а в ней только сидели два человека: сам хан и желтый человек с птицею.

На другой день к ночи вокруг ханской ставки собралось столько народу, что хан и не знал до сих пор, сколько может быть народу на свете. Огней разложили столько, что не так как вон там, – он кивнул в ту сторону, где теплилось далекое зарево, – а все небо горело и звезд на нем не было. Сошлись все, ждут, что будет…»

Рев тигра, сильно напоминающий издали мяуканье кошки, только увеличенное до несравненно больших размеров, послышался снова в том же месте. Ему отозвался другой, только значительно дальше, этот второй звук едва-едва донесся по ветру, и только чуткое ухо киргиза могло безошибочно определить, в чем дело.

– Их двое.

– Да, перекликаются.

– Один-то как будто на нашем берегу.

– Да, только за косым озером.

Лошади начали беспокоиться и храпели почти непрерывно.

– Подойди кто-нибудь, осмотри приколы: как бы не сорвались.

Один из слушавших интересную сказку Сафара встал, потянулся и, придерживая рукою широкие шаровары, пошел к лошадям.

– «Вдруг выходит хан из кибитки», – продолжал Сафар.

Киргиз, шедший было к лошадям, махнул рукою и поспешил занять свое прежнее место.

– «Выходит хан и велит позвать одну из жен своих, что недавно привезли ему из-за Яксарта. Жену эту звали Ак-алма[10], и у ней были такие красные щеки, такие глаза светлые, волосы черные, длинные, что все, сколько ни было народу, глядят и слюни рукавами обтирают. Пришла Ак-алма и села на корточки перед ханом. Тогда взял хан у желтого человека золотую чашку, достал оттуда пальцами щепотку чего-то и сунул в рот жене, та проглотила… и вдруг, видят все, что ее начало пучить… дулась, дулась она и стала уже толще ханской кибитки. Тогда хан велел точить ножи…»

Словно по сигналу, все пять лошадей рванулись разом, вырвали приколы и, с треском ломая камыши, понеслись в разные стороны. Не успели с земли вскочить оторопелые барантачи и увидели, как какая-то длинная, полосатая масса с хриплым ревом вылетела, словно вынырнула из тумана, и обрушилась на что-то большое, белое, усиленно дрыгавшее своими четырьмя ногами, обрушилась и поволокла в чащу бедную, заморенную лошадь.

– Джульбарс! – крикнули все в один голос. Только узбек бросился к Батогову и насел на него, боясь, что он вздумает бежать, воспользовавшись общею суматохою.

– Пропали наши лошади, – произнес, задумавшись, Сафар, – теперь они далеко забегут со страху, и нам, пешим, надо держать ухо востро…