Читать книгу Сибирские рассказы - Николай Углов - Страница 6

У въезда в нашу деревню, недалеко от Тетеринского кладбища, жил Иванов Данил с бабкой Дусей. Случилось в их избе в эту зиму неслыханное чудо. Я два – три раза был в их избе перед этим по следующему поводу. Моя собачка Шавка никак не хотела принести щенков в то лето, а мне так хотелось поиграть, потискать маленьких щенят. И вот как – то отчим сказал мне, что у Ивановых сука родила щенят:

– Колькя! Какие красивые щенки, ты бы видел! Просил у Данилы для тебя одного! Знаю, что мечтаешь о щенках. Вроде промычал он, что даст, пообещал.

Я тут же побежал к Ивановым, прихватив, как обычно, за собой Шавку. Привязал её в их дворе, обмёл пимы и тихонько вошёл в избу. Увидев сурового деда, сразу заробел.

– Тебе чего, малец? Поиграть с щенками? Ну, давай, только недолго.

На чистом выскобленном полу смешно играли три толстых неповоротливых кутёнка. Они были такими красивыми, что просто заворожили меня. Я присел у порога и молча, раскрыв рот, долго наблюдал за ними, пока дед не сказал:

– Ну ладно! Посмотрел – хватит! Давай иди домой!

Второй, третий раз я решился и приходил смотреть на красивых кутят, но так и не осмелился попросить одного у деда, а тот и не предложил. Жадный дед!

Так вот, уже к весне по деревне прошёл слух, что у Ивановых ночью был домовой. Якобы, исчезла сука с кутятами. Она жила под печкой, где обычно живут в деревнях домовые. Но ещё страшнее было известие, что домовой якобы оставил свои следы на полу в хате. Вся деревня ринулась к ним. Мы с Гришкой Круковцом и Верёвкиным Колькой тоже пришли посмотреть. Из избы выходили какие – то бабки, крестясь и охая. Зашли и мы в хату. От ужаса обмерли. Прямо по центру комнаты кровавые красные следы от печки – вроде человек босой прошёл! Дед и бабка стоят на коленях перед иконой с лампадой и неистово молятся, кланяются. Выбежали мы перепуганные, навстречу другие идут. Гришка захлёбывается:

– Видели, какие огромные следы? Кровью смазанные. Ужас, здоровый какой домовой! К чему бы это, ребята? Как он не задушил деда и бабку?

– Вы знаете, мне кажется, что дед с бабкой разыграли деревню! Уж больно следы похожи на стопу деда, обмазанную в краске.

– Да что ты за ерунду говоришь, Колька? Это не краска, а человеческая кровь, ведь видно же! Да и дед не похож на шутника. Угрюмый всегда. А собака куда делась с щенками?

– Тут что – то не то! Страшно всё это! Вон, все бабки говорят – к худу это!

Мы ещё долго обсуждали это событие. Но всё вроде прошло, и забываться стало, как уже в апреле опять вся деревня толпилась у хаты Ивановы. Они оба угорели насмерть. Бабки крестились и шептали:

– Это домовой закрыл им заслонку печи! Чем – то обидели они его.

Набух водой, почернел снег, пошла вода в низины, затопила речку. Исчезли под водой наши тропки, дорожки, каталка, прорубь – штольня. Снег осел, и сразу распрямился, стал выше чёрный лес, весело застрекотали сороки, зачирикали уцелевшие воробьи. Мы с братом носились как шальные – ладили скворечники. Идя из школы, я высмотрел у Тольки Горбунова в дровах трухлявую берёзу. Выпросил на дуплянки. Вместе с Толькой распилили его. Получилось два великолепных высоких скворечника – ему и мне. Дома выдолбил внутри, прибил снизу и сверху по доске, вырезал круглое отверстие – леток и скворечник готов. Шурка тоже собрал из досок два скворечника – теперь у нас их было всего девять! В деревне девять скворечен ни у кого не было! Развесили мы их на доме, воротах, на заборе, а новую дуплянку я повесил на ветле у колодца. И вот 4 апреля раздался долгожданный посвист – на ветле сидел чёрный скворец! Сердце тревожно и радостно забилось. Наконец – то! Кричу:

– Шурка! У меня скворец у колодца! Ни у кого ещё нет их в деревне! У меня первый скворец! Я знал, что дуплянка им понравится. Как там здорово им будет жить! Ветла раскачивается на ветру, внизу колодец с водичкой, пашня рядом. А скворчатам как хорошо будет в дуплянке! Раскачивается ветла, убаюкивает их…

С Шуркой мы могли часами рассматривать этих великолепных птиц. Смотреть, как они знакомятся с будущим домом, без конца ныряя в отверстие, поют, веселятся и ссорятся, прилетают и улетают то поодиночке, то стаей. Особенно хороши были вечерние концерты, когда парочками на каждом из скворечников идёт состязание и соревнование – кто лучше и звонче поёт.

Талая вода заполнила всё вокруг, но наводнения, как в прошлом году, не было. Мы десятки раз бегали на речку, гадая, когда же начнётся ледоход. И вот лёд тронулся! Жуткое это зрелище! Широкий Зыкинский омут вдруг ожил на наших глазах! А надо сказать, что перед ледоходом вода в речке покрывает его метра на два, так что и не узнаешь, есть ли внизу лёд или нет. Но вот вода вдруг зашевелилась, забугрилась, закрутились огромные воронки. Вдруг что – то чмокнуло, раздался страшный гул, а затем треск. С шумом вынырнула льдина полутораметровой толщины, затем другая, а третья стала на попа и с грохотом раскололась. И пошло, поехало! По всей реке всплывал лёд. Стоял неимоверный шум, грохот, треск. А нам – то веселье! На другой день лёд пошёл по реке сплошной стеной. Афонька кричит мне:

– Колька! Айда кататься на льдинах! Я в прошлом году уже пробовал. Здорово! Только багор бери!

Добежали до Силаевского омута – это в километре от деревни. С берега наметили крупную льдину, и Афонька вскочил на неё, понёсся по реке. Кричит:

– Давай, не бойся! Вон идёт крупная льдина и близко к берегу. Прыгай!

Кажись, и у меня получилось! Успеваю только отталкиваться от соседних наглых льдин, которые норовят наскочить, раздавить, обрушиться, поднырнуть, опрокинуть и стряхнуть в холодную воду. Проехали на льдинах до деревни – выскочили счастливые на берег. Шурка увидел, кричит:

– Что вы делаете? Колька, вернись! Это очень опасно! Поскользнёшься, упадёшь в воду, затянет, убьёт льдиной! Матери, Филиппу скажу! Вернитесь!

Но мы вошли в азарт! И второй раз проехали удачно. В третий раз Афонька выбрал себе здоровенную льдину, а следом за ним плыву я на другой. И вдруг он весело кричит мне:

– Я с…ь захотел!

Я хохочу, а Афонька снял штаны, уселся и тоже заливается от счастья. Смотрю – вдруг прямо у него между ног трещина побежала. Испугался за него, ору:

– Афонька! Лёд у тебя под ногами расходится! Прыгай!

А он не сразу сообразил, схватился, когда раскоряченные ноги оказались на разных льдинах. Голая задница, одной рукой за штаны, другой за багор – падает в воду! Я зажмурился. Ну, думаю – конец Афоньке! А льдины резко развернуло и сблизило опять. Успел Афанасий вскочить на одну из них, только багор булькнул и утонул, да ноги до колен в ледяной воде вымочил. Выскочили мы на берег испуганные. А тут вдруг отчим налетел на меня:

– Я тебе дам, мерзавец! Я тебе дам кататься на льдинах! Матер не жалеешь! Получай, гад, получай! Ах, ты, паскуда!

Как начал меня драть пучком прутьев по спине, заднице, рукам, ногам. Я кричу, перепугался, а он свирепеет, бьёт нещадно, сам орёт, матюкается, приговаривает. Насилу оторвался от меня. Так разошёлся, что в кровь исхлестал всего. И в дальнейшем не раз жестоко избивал меня отчим, но тот ледоход я запомнил на всю жизнь.