Читать книгу Сибирские рассказы - Николай Углов - Страница 8

Однажды пошёл в больницу, где мать работала поваром. Захожу – в палате много больных, а в центре разгорячённый китаец Ли смешно что – то рассказывает, сюсюкает, лопочет, а все покатываются со смеху. Оказывается, Ли работал на Дальнем Востоке в тайге с какой – то партией старателей или лесорубов. Была суровая снежная зима, они работали далеко от людей и из – за бездорожья им долго не подвозили продукты. Люди просто голодали. Дядя Ваня, как мы звали Ли, был у них поваром. И вот как-то Ли пошёл заготавливать дрова. Попался толстый, здоровенный трухлявый пень. Дядя Ваня решил содрать берёзовую кору на растопку. Повалил его, а внутри оказалась целая колония оцепеневших от холода летучих мышей. Ли собрал их и наварил к обеду из них много пельменей, благо мука ещё была. Когда пришли из леса голодные люди, Ли подал к столу эти пельмени, приговаривая:

– Кусайте, кусайте! Холёсие пельмени! Моя двух зайцев петлями поймала, обед кусный вам плиготовила!

Все были в восторге, т. к. давно не ели мясное, все хвалили искусного Ли, но так и не узнали правду.

Кроме рабочих Хасана и Ли, медсестёр Калерии и Риты, в больнице я дружил и с врачом Марией Леонидовной. Маленькая весёлая женщина всегда приветливо встречала меня. И всегда меня смешила её манера подёргивать крошечным носиком и верхней губой, на которой росли маленькие усики. Так мы её и прозвали – Усик. Она была очень брезгливой. Из чужой посуды никогда не ела, всегда ковырялась на кухне у матери и варила себе отдельный обед в своей кастрюльке или сковородке. Воду из реки Шегарки она цедила через марлю, всегда кипятила и всё удивлялась, что мы пьём её прямо из речки:

– Нюсечка! Разве можно пить сырую воду? Можно подхватить инфекцию и опасно заболеть. Только неграмотные люди пьют сырую воду. Там же всякие бактерии, козявки, червяки, рыба и, извините, могут быть трупы всяких животных, птиц, насекомых. А люди сколько гадости бросают в речку? Нет, нет, Нюсечка! Запретите детям пить такую воду! Недолго до беды – дети могут отравиться!

Однажды, разыскивая свою ложку, она потянулась в ларь с мукой и перевернулась туда, смешно дрыгая ногами. Спас её отчим Пастухов, сразу схватив и вытащив за ноги. Вся в муке, она была смешна до невозможности. Хохот сбежавшихся сотрудников не смущал ее, и она продолжала икать свою ложку.

В это лето в больнице появился бойкий, весёлый, чернявый, больной узбек Сабарбай, ставший другом отчима.

Помнится всё отчётливо. Знойный июльский день, марево над сенокосными лугами, стрекочут кузнечики, гудят шмели, пауты, слепни, пахнет свежим сеном. Я привёз на подводе, запряженной любимым быком Борькой, продукты на обед и воду. Все собираются в тени обедать. Я распрягаю и отпускаю Борьку пастись. Все оживлены, шутят, смеются, впереди час отдыха. Пастухов – весь внимание к бойкой чернявой молдаванке Маруське Ротарь, и это очень злит повара Любку. Пообедав, лежат, балуются, заигрывают, щекоча, соломинками друг друга. Отчим весело рассказывает всякие притчи. Все хохочут, он балуется, липнет, щиплет и мнёт счастливую Маруську. Любка убирает со стола, хмурится. Готова расплакаться. Пастухов нагло изменяет ей! Ни с того, ни с сего, раскричалась на Сабарбая:

– А ну, пошёл отсюда! Чего мешаешь мне? Хватит скалиться! Что уставился на меня? Отойди! Я тебе говорю, не лезь ко мне! Вот репейник!

Но Сабарбай, скалясь в белозубой улыбке, весело хватает её за руку, игриво щиплет пониже спины:

– Не кирчи, не кирчи, Любочка! Вечером я пирду, пирду к тебе!

Все хохочут, а Любка тоже не выдерживает, смеётся:

– Я тебе пирду так, что дорогу забудешь! Ишь! Ухажёр выискался!