Читать книгу Небесный лыжник - Нина Савушкина - Страница 14

Осенний ветер мне в лицо впитался

подобно косметическому крему.

Я чувствую: во мне заряд остался

на три стиха или одну поэму.

Но как мне поступить с таким зарядом,

когда я вас не ощущаю рядом?

Я поднимаю взгляд на занавески,

что росписью своей подобны Гжели.

Наверное, причины были вески

меня не принимать там. Неужели

я с ваших губ отныне буду стёрта,

как жирный крем от съеденного торта?

Возможно, я поддерживать некстати

пыталась груз чужого разговора —

так сломанная ножка у кровати

порой трещит, не выдержав напора.

И, чтобы успокоить треск в затылке,

я присосалась лишний раз к бутылке.

Я поломала умную беседу,

чем вас повергла в состоянье злости.

Пускай сюда я больше не приеду.

А как же ваши нынешние гости,

чьи думы, величавы и мудрёны,

безмолвно зреют, словно эмбрионы?

Приятели, что могут быть приятны

лишь тем, что в эту жизнь в иную пору

вошли, невыводимые, как пятна,

а также дамы, что любезны взору

задумчивостью несколько судачьей, —

неужто лучше справятся с задачей?

Вы с ними будете почти счастливым

в гармонии молчания и звука,

пока заплесневелым черносливом

из ваших глаз не вывалится скука.

Вы захотите «Спрайта», спирта, спорта

и дискомфорта, Боже, дискомфорта!

И вот тогда я не отдам вас пресным

гостям, забившим место рядом с вами.

Я заявлюсь, как прежде, днем воскресным,

пусть не телесно – мыслями, словами.

Я впрыснусь, как инъекция под кожу,

и вашу душу дивно унавожу…

Мальчик душою, телом не слишком юный

ночью в июне застигнут в своей постели

сном, от которого нервы его, как струны

арфы Эоловой, скорбно зашелестели.

В гулкой пещере тела сердечный клапан

затрепетал крылами летучей мыши.

Мальчик лежит, предательским потом заляпан,

и, приходя в себя, аккуратно дышит.

Мальчику снилось, будто его всосало

в бездну, где нам зачтется за каждый промах, —

в небо ночное, что летом белее сала,

даже белее сладких плевков черемух.

Видел, как в раскаленной вселенской пицце

тело его растворялось, как ломтик сыра,

и, пробудившись, думал, во что вцепиться,

чтобы остаться частицей этого мира.

Надо сказать, он не то что боялся Геенны,

но одинокому, не отраженному в детях,

сложно продвинуть в грядущее бедные гены,

ибо не знаешь, в какую лакуну продеть их.

Как он в ребяческом страхе мечтал прислониться

к людям известным – актёрам либо поэтам.

Сколь куртуазно склонялась его поясница

к ним за обедом, когда за неведомым бредом

Он устремлялся вослед, как за тем крысоловом,

что неразумных детей увлекает в глубины.

Званым гостям – нелогичным, сумбурноголовым —

сложно постигнуть, за что они были любимы.

Как замирало нутро в сладострастной щекотке,

обожжено, словно искрой, внезапным созвучьем,

как откровенья, что были нетрезвы, нечетки,

он собирал со стараньем почти паучьим.

Кем он себя окружал на любительских снимках,

вспышке навстречу лицом расцветал, словно астра.

Но никогда не узнают стоявшие с ним, как

он их выстраивал в столбики, в строчки кадастра,

чтобы взыскать с них в грядущем, когда они канут —

раньше ли, позже ли, в кущи ли, в пламень адов, —

строфами, главами, где наш герой упомянут.

Ибо зачем он тогда привечал этих гадов?

Мальчик спокойно уснул, ибо выход был найден

из лабиринта пугающей абракадабры.

Вечность застыла, как рыба в густом маринаде.

Он не упустит теперь ее скользкие жабры.