Читать книгу Небесный лыжник - Нина Савушкина - Страница 5

Однажды, совершая променад,

случайно забреду в пансионат

заброшенный, поскольку сзади он

являет заржавевший стадион.

На финише дорожки беговой —

без шеи, но с квадратной головой

изображён стремительный спортсмен.

А в глубине, среди бетонных стен

столовой – надломившийся плакат,

где повар, красномордый, как закат,

спешит сказать невидимой толпе

курортников: «Приятного аппе…» —

и воздух рядом, кажется, согрет

полузабытым запахом котлет.

Вот корпус. Он захлопнут, как сундук.

Внутри лежит невыветренный дух

застоя с лёгкой примесью тоски.

Разрезан этажами на куски,

он вытек, как рассол из огурцов.

Там в глубине знакомое лицо в

пурпурной рамке, вытертый ковер с

пятном от швабры, кресел пыльный ворс.

Здесь хочется застыть и замереть

и, жизнь свою поворотив на треть,

купить путевку в давешний покой,

остаться здесь – ничьей и никакой…

Так гипсовый олень без головы

уже не слышит запахов травы,

но, к постаменту намертво прибит,

обломком горла в небеса трубит.

Воздух тёплый, как безумие,

как плевок в лицо зиме.

Сосны, словно рыбьи мумии,

греют кости на холме.

В ожиданье стынут супницы

параллельных двух озёр,

но в руке весны-отступницы

скоро треснет их фарфор.

Под лучами непокорными

в муке выгнется дворец

и взорвётся окон зёрнами,

как сопревший огурец,

потечёт слоёной охрою

с яйцевидного холма…

Ах! Такой весною мокрою

хорошо сходить с ума!

Мне не прорваться через сон,

он опечатывает жилы,

и пустота со всех сторон

меня, как вата, обложила.

Как видно, далеко зашла

судьбы неумная насмешка.

Я загадала на орла,

а мне в ладонь упала решка.

Был горизонт мой как стекло,

а ныне пятнами залапан.

И ты, как будто бы назло,

мне перекрыл последний клапан.

Какое право ты имел

совать пронырливые пальцы

в тайник прошедшего, где мел

воспоминаний осыпался?

Твоё лицо мне застит свет,

как будто яблоко гнилое.

Его я сбить пытаюсь с ветки,

и припорошить золою.

Ты, впрочем, был со мной знаком

так мало, что не стоит вякать,

когда хрустит под каблуком

недораспавшаяся мякоть.

Я читаю громко – из своего,

когда нужно шёпотом – из чужого.

Все вокруг обратились в слух, но его

так же сводит, как челюсть от долгого жёва.

Девочка с глазами бассет-хаунда,

нетерпеливо покачивая носком ботинка,

ждёт окончания первого раунда,

но я сдамся ещё до конца поединка.

Ибо мозг мой вял, словно чайный гриб,

что осел на дне запотевшей банки.

Замолчать бы, но имидж ко мне прилип,

надоев, как струп на подсохшей ранке.

Как бессильны комнату отразить

зеркала, что гаснут под чёрным крепом,

так и я навряд ли смогу сразить

ваши души слогом своим нелепым.

И поскольку оно ничего не даст

вам, услышать это почти хотевшим,

ваши лица крошатся, как пенопласт

в кулаке реальности запотевшем.

Где ты – полузабытая подруга,

в теченье года слывшая такой,

с кем дружба, словно конская подпруга,

порвалась, перетёртая тоской?

Прозрачным и неясным, как медуза,

бывал твой взор к двенадцати часам.

Душа была раскрыта, словно луза,

и странный ток бежал по волосам.

И ты, прижав своё цыплячье темя

к холодной неокрашенной стене,

всё слушала, как уплывает время,

сверкая, как лосось на быстрине.

Оконце заволакивало тиной,

а лампочек осталось только две.

Приятель твой отсвечивал щетиной

на абсолютно круглой голове.

Плохой портвейн в неподходящих чашках

темнел, как передержанный фиксаж.

Все вспоминали о каких-то Сашках

и тут же посылали на фиг Саш,

Валериков, Марин и прочих с ними,

чуть позже говоря о них тепло…

И на губах задерживалось имя,

а время между тем текло, текло

из этих стен, как будто бы из плена,

не ведая, длинна ли, коротка

бывает жизнь. И коридор колено

сгибал, как для прощального пинка.