Читать книгу Гардемарины, вперед! - Нина Соротокина - Страница 37

В четверг, в назначенный день, дуэлянты собрались у храма Святого Андрея.

– Рад тебя видеть, – сказал Лядащев вместо приветствия.

– Спасибо вам, – начал Белов, но Лядащев опять, как в гостиной графа Путятина, мотнул головой, и Белов умолк.

Ждали Вениаминова, он задерживался, но это никого не удивляло. Ночное дежурство во дворце могло сулить всякие неожиданности.

Ягупов на этот раз был благодушен, как-то даже залихватски беспечен. Он расхаживал вдоль чугунной ограды, шумно восхищался погодой, «красавицей Невой» и «прелестным лазурным небом». Легкий сивушный дух тянулся за ним, как шлейф бального платья.

– Уже набрался, – ворчал Бекетов.

– Одна маленькая бутылка в отличной компании…

– Где ты нашел ее с утра, компанию-то?

– Отчего ж с утра? – вмешался, подходя, Вениаминов. – Он пьянствовал всю ночь.

– Как это беспечно – накануне дуэли, – не удержался Александр.

– Дуэли… Ах ты, фухры-мухры! Уж не трусите ли вы, юноша?

Александр обидчиво вскинул голову, но Ягупов миролюбиво рассмеялся, обнял Белова за плечи и прошептал на ухо:

– Я уж Ваську простил давно, а ему и вовсе на меня обижаться не за что. Но ты никому не говори, ду-э-эль ведь!

– Господа, все в сборе. Пошли, – сказал Лядащев. – Лодка у Биржи. Грести будем сами.

Лядащев сел за руль, остальные на весла, и лодка медленно поплыла вдоль пеньковых складов, обходя высокие парусники, струги с красными флагами и прытко снующие рябики. На корме лодки позвякивали бутылки, торчали дула ружей, замаскированных сумками с провизией. Кто-то прихватил дыню, и она перекатывалась по дну лодки, распространяя легкий аромат.

Драться решили до первой крови и больше к этой теме не возвращались. Видно было, что предстоящая охота и пикник занимают всех несравненно больше, чем бой во славу дворянской чести.

Как уже говорилось, дуэль в ту пору еще не стала для русского человека необходимым способом удовлетворения обид. Когда рыцарская Европа вынашивала понятие чести и изыскивала способы ее защиты, Россия стонала под татарами, ей было не до рыцарских турниров. Вместе с немецким платьем, куртуазным обращением и ассамблеями пришло в Россию, как это принято в культурных государствах, и запрещение дуэли, хотя таковой не было в русском обиходе.

Но раз что-то запрещают, то необходимо попробовать, и нет-нет, а завязывались кое-где шпажные бои, хотя дуэлянтов, равно как и секундантов, по русским законам ждала виселица. Вешать на общее устрашение рекомендовалось не только оставшихся в живых, но и трупы, если «таковые после дуэли окажутся».

Но и этот страшный закон не привил уважения к дуэли. Это была некая игра, в которую по этикету следовало играть, но ежели по-серьезному, ежели действительно надо было удовлетворить обиду, то обиженный с сотоварищами подкарауливал обидчика и избивал дубьем и кулаками до смерти.

Можно было и другим способом свести счеты. Страшный выкрик «Слово и дело» утратил свою первоначальную прелесть и не был уже в ходу так, как, скажем, лет тридцать назад, но ведь можно и дома в тиши кабинета написать донос на обидчика. С точки зрения государственной и даже личной морали это было делом вполне естественным и отнюдь не бесчестным. А дуэль… Красиво, романтично, но… не по-русски.

Каменный остров был тих и пустынен. На небольшой лужайке, окруженной зарослями шиповника и жимолости, они обнаружили старые кострища, лежалое сено и срубленные ветки елок. Видно, здесь действительно стоял цыганский табор.

Офицеры выгрузили провизию. Ягупов отправился на поиски чистой воды: «Обмыть раны», как он с улыбкой пояснил Александру. Бекетов таскал хворост и хвастался тульским ружьем с узорной чеканкой. Вениаминов рубил дрова и с азартом вспоминал достоинства рыжей суки, которая живьем брала зайца и приносила к ногам хозяина. Потом все вместе ругали хозяина суки, полкового майора, человека недалекого, педантичного и ревностного служаки, который даже в нестроевое время требовал от солдат и офицеров, чтобы они «втуне не разговаривали», а «ходили чинно, ступая ногами в один мах». Потом опять говорили про охоту. Потом пили вино.

Наконец встали в позицию. Лязгнули вынутые из ножен шпаги, и у Белова привычным восторгом откликнулось сердце. Ягупов фехтовал великолепно. Пропала его медвежья неуклюжесть, тело подобралось, ноги переступали легко, пружинисто, словно в танце. Лядащев тоже недурно владел шпагой, но дрался сдержанно.

– Дегаже… Удар! – не выдержав, воскликнул Александр.

Шпага царапнула камзол Лядащева, он отскочил назад и упал, зацепившись ногой за кочку. Ягупов опустил шпагу и яростно ударил себя по щеке, прихлопывая комара. На ладони его отпечаталось кровавое пятно.

– Вась, кровь! Тебе этой крови недостаточно?

– Не дури, становись в позицию, – сказал, поднимаясь, Лядащев.

– Да брось ты в самом деле. По такой жаре шпагами махать! – обиженно проворчал Ягупов. – Если обидел – извини. Сам знаешь – Надька в крепости сидит. – Он забросил шпагу в кусты и пошел в тень промочить горло.

На этом дуэль и кончилась. В охоте Белов не принимал участия. Он разложил костер, вскипятил воду, вздремнул, хотя пальба стояла такая, словно брали приступом шведскую крепость. Подстрелили, против ожидания, мало – всего одного зайца и несколько крупных, отъевшихся на поспевших ягодах куропаток. Щипать дичь никому не хотелось, и Лядащев принялся ловко жарить на вертеле вымоченное в уксусе мясо. Разговоры велись вокруг последних событий во дворце.

– Какой штос? Помилуй… Сейчас не до карточной игры, – убежденно говорил Вениаминов. – Я всю ночь бродил по дворцу как неприкаянный. У каждой комнаты солдат с ружьем. Тем, кто у покоев государыни, платят по десять рублей за дежурство.

– Я тоже хочу к покоям государыни. Три ночи, и я бы покрыл свой долг у канальи Винсгейма.

– Придержи язык, Ягупов, – серьезно сказал Бекетов. – Сейчас так не шутят. Сам знаешь, охрана во дворце усилена именным указом. Все на цыпочках ходят. Фрейлины спят только днем, ночью боятся.

– Если я что-нибудь понимаю во фрейлинах, – Лядащев усмехнулся, – они всегда спят днем и никогда ночью, и вовсе не потому, что боятся.

– Сегодня никого не отравили? – делано невинным голосом осведомился Ягупов.

– Не болтай вздор. Пей лучше.

– Истина, святая истина. – Ягупов лег на спину, и вино, булькая, полилось в его широко раскрытый рот.

– Господа, а кто такая Лопухина? – не удержался от вопроса Александр.

Гвардейцы оживились. Каждому хотелось просветить простодушного провинциала.

– Наталья Федоровна Лопухина, – начал Вениаминов назидательно, – была красавица.

– Была?

– Да, лет двадцать назад.

– Брось, Вениаминов, она и сейчас, то бишь месяц назад, была окружена вздыхателями.

– Да, да, – подтвердил Лядащев. – Знаете эту историю? В прошлом году государыня на балу собственноручно срезала розу с напудренных волос Натальи Федоровны и отхлестала по щекам.

– За что?

– По правилам придворного этикета на бал запрещено появляться в платье одного цвета с нарядом государыни. А Лопухина повторила туалет императрицы один к одному.

– И еще имела наглость быть в нем необыкновенно привлекательной. Несоблюдение этикета – тоже политическая игра.

– Брось, Бекетов. – Ягупов принялся за новую бутылку. – Государыня просто не могла простить своей кичливой статс-даме ее красоту.

– Муж ее, Лопухин Степан Васильевич, камергер, генерал-кригс-комиссар…

– И двоюродный брат царицы Авдотьи Федоровны, неугодной жены Петра…

– Авдотью Федоровну государь не любил, это правда, но двоюродного брата весьма жаловал и осчастливил красавицей-женой, да, говорят, против его воли.

– Наталья Федоровна тоже была не в восторге от этого брака.

– А сердцу женскому нужна любовь, – стрельнул горячим глазом Бекетов, – и она нашла ее с графом Левенвольде.

– С бывшим гофмаршалом?

– С ним… Ох, что за человек был!

– Щеголь! – крякнул Ягупов.

– Игрок! – вставил Вениаминов.

– Ради тщеславия и выгоды мог продать и друга, и родителей, – воскликнул Бекетов, и гвардейцы дружно засмеялись. Видно, тема эта обсуждалась не раз и за краткими характеристиками вспоминались пикантные подробности.

– Потом судим, приговорен к смерти, помилован и сослан, – подытожил Лядащев.

– Как интересно вы все рассказываете! – восторженно воскликнул Александр. – Господа, позвольте мне быть совершенно откровенным.

– Ну уж уволь, – буркнул Ягупов.

– Отвыкай от этой привычки, если хочешь понять Петербург, – обронил Вениаминов.

– Совершенно откровенным нельзя быть даже с самим собой, – присоединился Бекетов.

– Он это и без вас понимает, – прошептал Лядащев.

– Тогда сочтите это притворством, – продолжал, нимало не смущаясь, Александр, – но я прибыл в Петербург в надежде попасть в гвардию.

– Для этого нужно не надежду иметь, хотя это никогда не мешает, а заслуги!

– И связи при дворе!

– И рекомендации!

– За этим у него дело не станет, – усмехнулся Лядащев.

– У меня нет ни первого, ни второго, – Александр скосил глаза на Лядащева – тот флегматично жевал травинку, – ни третьего. Но вы забыли назвать четвертое – Их величество Случай! Ведь не зайди я тогда в трактир… Знакомство с вами – величайшая честь для меня, а советы ваши – это посох на пути к цели, фонари на дороге и ветер, раздувающий пламя надежды.

– Тебе не в гвардию надо, а в поэты.

– В гвардию идут не с посохом, а на арабском скакуне с саблей наголо.

– Не робей, братец, – сказал вдруг Ягупов сердечно. – Меня ты можешь найти каждую среду и пятницу в Летнем дворце, а прочие дни в Преображенских казармах. Это в Пантелеймоновой улице в Литейной слободе.

– Я квартирую у немца Фильберга, его дом около аптеки на Исаакиевской площади, – присоединился Бекетов.

– А меня, курсант, – добавил Вениаминов, – можно найти в Лейб-кампанском дому. Это бывший Зимний дворец. У этого дома трепещи – в нем скончался Петр Великий. Да не спутай двери, когда ко мне пойдешь. А то попадешь к придворным актерам, они тоже в том доме обитают. Хористки обожают хорошеньких курсантов навигацких школ!

– Что ж ты не принимаешь участия в судьбе будущего гвардейца? – прищурившись, спросил Ягупов у Лядащева.

– Я знаю, где найти Василия Федоровича, – поспешил с ответом Белов.

– Вот как? Я еще в трактире догадался, что вы знакомы. По долгу службы?

– Нет, мы познакомились потом, – пробормотал Александр и, чтобы уйти от щекотливой темы, решил вернуться к прежнему разговору. – А где сейчас гофмаршал?

– В Соликамске на выселках, – буркнул Ягупов. – Хорошее место, отдаленное…

– В Соликамске? – насторожился Белов. – Прошлый раз, если мне не изменяет память, вы говорили…

– Она тебе изменяет, – строго сказал Лядащев.

– Что ты, Василий, все рот людям затыкаешь? Любознательный юноша… Хочет все знать.

– Иногда надо умерять свою любознательность! – ожесточился Лядащев.

– Ха! – Ягупов лихо закинул порожнюю бутылку за спину. – У них, Белов, такими любознательными все камеры забиты.

– У кого это – «у них»? – прошипел Лядащев. – Рубанут тебе когда-нибудь твой болтливый язык!

– Сам рубанешь или палача пригласишь? – Ягупов вскочил на ноги и выхватил из рук Бекетова наполовину пустую бутылку с венгерским.

– Прекрати, Ягупов! – закричали офицеры, но тот вылил остатки вина в костер и с криком: «Не будем мы с тобой пить!» – замахнулся бутылкой на Лядащева. Бекетов привычно вцепился в правую руку Ягупова.

– Ну что вы в самом деле, господа! – чуть ли не со слезами закричал Александр. – Кто же дерется бутылкой? Это совершенно противу правил! Бутылки… и дворянская честь!

– Кто тут про дворянскую честь? – прорычал Ягупов. – Это опять ты, щенок? Зализанная душа! Я тебе покажу «дуэль»!

Огромный кулак нацелился на Сашино ухо, но бдительный Вениаминов повис на левой руке Ягупова.

– Белов, уйдите с глаз! Идите к лодке! – кричал красный от натуги Бекетов, пытаясь вырвать из руки Ягупова бутылку.

– Рубанут язык! – вопил Ягупов. – Надька в крепости сидит… Дворянская честь… мать твою!

– Поверь, Павел, я все делаю, чтобы помочь Надежде Ивановне, – тихо произнес Лядащев.

– Ничего не понимаю, – причитал Саша. – Зачем кричать, ругаться, когда можно выбрать позицию и удовлетворить обиду, смыть оскорбление кровью…

– Помолчи, курсант, – грустно сказал Лядащев.