Читать книгу Второй шанс - Нинель Лав - Страница 12

Исчезновение девки-гадалки из Петушков заметили на следующее же утро.

Продавщица тетя Клава, придя в палатку, удивилась, что «сменщица», не дождавшись ее прихода, ушла, оставив палатку без присмотра: закрыла дверь на ключ, сунула его под козырек и убежала.

Но еще больше она удивилась, когда увидела на столе нетронутые бутерброды – как бы не уставала Эрика, как бы ни сыта она была, но от дармового угощения никогда не отказывалась.

Тетя Клава удивилась, но шума поднимать не стала – мало ли какие дела с самого утра могут быть у девки-гадалки: договорилась с какой-нибудь пассажиркой встретиться на первой электричке, вот и усвистала чуть свет.

В это утро всех в округе волновала другая новость: о найденном под платформой трупе молодой женщины, наполовину обглоданном бродячими собаками.

Не то чтобы это было из ряда вон выходящее событие – случались и худшие и более шокирующие убийства, но именно этот случай явился последней каплей, переполнивший чашу терпения городской администрации.

– Все! Эти собаки меня достали! – придя на работу и не церемонясь с подчиненными, орал мэр города на своих вицемэров и замов, после того как, дома за завтраком от домработницы узнал передающуюся из уст в уста новость. – Совсем обленились, козлы безрогие – уже и мышей не ловите!

И, как круги на воде от брошенного в нее камня, недовольство и агрессия власти держателей, набирая обороты, пошли вниз по инстанциям.

– Собак бездомных развели – по городу не пройдешь!

– Собаки бездомные трупы обгладывают! Как нам после этого с этими трупами работать?

И недовольство вышестоящих дошло до самого низа – до исполнителей и естественно виновников. Ловцы собак вооружились веревками и отравой и заколесили по улицам города, в поисках истинных виновных…

Все вокруг судачили только об этом.

И продавщица тетя Клава не стала исключением – обсудив со всех сторон эту новость и заодно перемыв косточки всей администрации города, она, наконец, вспомнила, о работе и заспешила к своей палатке.

У двери сигаретной палатки ее ждал Колька-Прыщ.

– А, Коля, – засуетилась продавщица, чувствуя свою вину – приглядывать за «девкой-гадалкой» была ее обязанность (за это она получала от Кольки пусть небольшие, но деньги, а к деньгам помоичная братия относилась серьезно и трепетно – это тетя Клава знала по опыту). – Я тебя хотела с утра найти, да вот с бабами заговорилась… Хотела пожалиться тебе: девка твоя меня сегодня не дождалась. Ты уж ее, мил друг, поругай – усвистала, товар без присмотра оставила и все такое…

– Как не дождалась? – насупился Колька-Прыщ, почуяв неладное. – Куда это она могла на ночь глядя из палатки смыться? Ей что – жить надоело?

Сжав кулаки, он сосредоточенно смотрел себе под ноги и, не слушая продавщицу, вспоминал прошлую ночь.

Вот они с Митяем идут на станцию, вот подходят к платформе, вот смотрят, как вытаскивают из-под платформы полуобглоданный труп молодой женщины…

– Когда ты ее последний раз видела? – недобро спросил Колька-Прыщ, стараясь отогнать прочь тревожную мысль о трупе под платформой. «– Если ее кто тронул – убью! – подумал он и, сунув руку в карман, нащупал выкидной нож».

– Дык, как темнело, она и пришла.

– И ничего странного не заметила?

– Не-а… – тянула свое продавщица, боясь признать свою вину. – Все, Коленька, как обычно: пришла, села в уголок, а как я ушла, дверь на засов закрыла.

– Точно закрыла?

– Вот тебе крест – закрыла, – истово закрестилась тетя Клава. – Да не волнуйся ты так, милок – что первый раз, что ли она на первой электричке уезжает…

– Труп под платформой нашли, слыхала?

– А как же, слыхала, – подобострастно закивала головой продавщица сигарет. – Бабы говорят совсем молодая девка была, только вот лицо собаки напрочь обглодали… Ой, батюшки! Чего это я так испугалась то, Коленька?.. Аж сердце захолонуло!.. Ты думаешь… Думаешь, это наша Эрика там, под платформой?..

Колька-Прыщ тупо смотрел в землю, ничего не видя под ногами – эта страшная мысль еще раньше пришла ему в голову, и он никак не мог от нее избавиться.

– Может, она ночью выходила куда? – игнорируя ужасное предположение продавщицы, спросил он, надеясь услышать уверение в обратном.

– Да зачем ей выходить то?!

– Не знаю, – давясь безысходностью, пожал плечами Колька-Прыщ и, сплюнув под ноги, потащился на станцию.

Он спрашивал об Эрике торговок газетами и пирожками в электричках, спрашивал нищенок и контролеров и даже наряд железнодорожной полиции – может ее, вопреки договоренности, просто забрали в ментовку, и она сидит себе преспокойненько в обезьяннике, но сегодня его «девку-гадалку» никто не видел.

Никто не видел!

Думать о том, что Эрику убила, раздела и бросила на съеденье бездомным собакам своя же помоичная братия (они давно точили на нее зубы) Кольке-Прыщу не хотелось: слишком трудно будет найти в этой истории виноватых – вряд ли кто-то из них по своей воле сознается в содеянном. Но разобраться во всем этом было необходимо – не столько уже из-за Эрики (ей теперича все равно), сколько из-за своего собственного авторитета – спусти одному такое неуважение, на тебя потом вся свора набросится. Так же, как на его «девку-найденку»…

Но чем дольше Колька-Прыщ ходил из халупы в халупу, от бомжа к бомжу, от торговки к торговке спрашивая о своей «девке-гадалке», тем все больше убеждался в непричастности помоичной братии к ее исчезновению (о ее смерти он думать не хотел) – никто из бомжей не был ранен, поцарапан, укушен, а просто так, без борьбы, жизнь свою Эрика не отдала бы: Колька сам учил ее орудовать ножом, который всегда был у нее под рукой. К тому же, неслышно подойти к Эрике было невозможно – она обладала отличным слухом и отменным зрением и могла убежать и спрятаться от любой погони.

Правда, в жизни всякое бывает (шел человек, споткнулся, ударился головой о камень, очнулся – а он уже в раю), но верилось этому с трудом.

Всю ночь он гадал, что могло произойти, а утром взял часть спрятанных денег и пошел в морг. Пошел, чтобы посмотреть на труп молодой женщины, найденный под платформой – Колька знал каждый сантиметр кожи своей «девки-гадалки», каждую родинку на ее теле (пять дней растирая ее водкой он только и делал, что пялился на ее обнаженное тело) и надеялся, что сразу же узнает – она этот труп или не она.

Он заплатил служителю морга, посмотрел тело и… не узнал.

Если говорить честно, то узнавать-то было нечего – голодные собаки постарались на славу: мало что осталось от женского тела, но то, что осталось никак не могло принадлежать его «девке-гадалке».

Никого и ничего не замечая вокруг, Колька-Прыщ потащился к свалке на краю города, не желая верить, что Эрика не умерла, а просто сбежала.

Сбежала от него!

– Лучше бы она сдохла, – шептал он потрескавшимися, корявыми губами, чувствуя в душе закипающую злобу. – Учил ее, кормил, а она, сука…

Когда показались первые хибары свалочных бомжей, Колька-Прыщ остановился, посмотрел на картонно-тряпичное поселение и зло сплюнул себе под ноги сквозь гнилые зубы.

– Молодец, девка! – неожиданно для самого себя похвалил он Эрику. – Хорошо усвоила мои уроки – не упустила свой шанс вырваться из этого дерьма.

Колька-Прыщ высморкался, вытер о штаны липкие пальцы и пошел в другую сторону от свалки, в лес подальше от людей, знавших его как «делового и злого мужика», способного пырнуть ножом обидчика и вцепиться зубами в горло насильнику, что нередко случалось в его беспризорном детстве. В лесу его одиночество становилось не таким страшным, как среди людей.

Он шел, спотыкаясь о жухлую траву и сучья, не замечая этого, и его мальчишеское сердце разрывалось от горя – никогда он не думал, что в свои четырнадцать лет так привяжется к другому человеку, что будет трудно дышать, сознавая его отсутствие. Жгучие слезы текли по его впалым щекам, оставляя на них чистые дорожки – горе поглотило его целиком.

Зайдя подальше в лес, Колька-Прыщ повалился на траву и зарыдал в полный голос. Худенькие мальчишеские плечи вздрагивали под толстой добротной курткой – его одиночество стало невыносимо тяжелой ношей для детской души, и надо было каким-то образом избавиться от нее.

– Каждый сам за себя! Каждый сам за себя! – снова и снова выкрикивал он сквозь рыдания хорошо усвоенный закон жизни, но облегчения это не приносило – он чувствовал, что его предали, бросили, почти убили…

Выплакав свое горе, мальчишка твердо пообещал себе больше никогда никому не верить и ни к кому не привязываться, и, вытирая слезы и сопли грязными ладонями, пошел обратно к станции, в глубине души надеясь, что Эрика одумается и вернется к нему на следующей же электричке.