Читать книгу Изменяя Игру. Почему битва за освобождение животных так трудна и как мы можем её выиграть - Норм Фелпс - Страница 8

Эксплуатация животных – наиболее распространённая и устоявшаяся форма угнетения из всех, что когда-либо осуществлялись людьми. В нашей психике и культуре она закреплена прочнее, чем любой другой произвол.

Эксплуатация животных – это общечеловеческое преступление, несправедливость, не ограниченная временем или пространством. За полтора миллиона лет до возникновения homo sapiens, 1,8 миллиона лет назад, наши предки в ущелье Олдувай в Танзании охотились на животных и убивали их для пропитания7. Мы не пали из мирного рая и не деградировали из золотого века ненасилия. Мы были хищниками ещё до того, как стали людьми, и в дорогу по пути эволюции взяли с собой и хищнические повадки.

Не было времени в истории нашего рода, когда мы жили, не убивая своих соседей. И нет ни одного человеческого сообщества, древнего или современного, в Азии или Европе, в Африке, Америке или на тихоокеанских островах, о котором мы можем сказать: «Это сообщество никак не связано с убийством животных»8. С первых дней неолитической революции – а она произошла 12 тысяч лет назад, когда люди занялись земледелием и начали строить города – история и археология не знают такого общества, которое не порабощало и не убивало бы животных ради пищи, шерсти и физической силы, не использовало бы их для перевозки груза, развлечений, жертвоприношений или исследований.

Теории о причинах эксплуатации животных, которые обвиняют в этом ту или иную религию, философию или экономическую и политическую систему, не замечают главного. Мы всегда и везде использовали животных – вне зависимости от того, какая религия, философия, экономическая система или культура влияли на нас в тот момент.

Эксплуатация животных выходит за пределы верований, времени, места и культуры. Это всеобщая несправедливость, потому что она зиждется на наших выгодах, настоящих и воображаемых, а не на идеологии, общественных устоях или религиозных догмах. Как пишет Кэтрин Уиллс Перло в книге «Родство и убийство: животные в мировых религиях», скорее стремление порабощать и убивать животных формирует наши системы верований, нежели наши представления побуждают нас к порабощению и убийству.

Движимые потребностью и впредь наслаждаться плодами рабства и убийства животных, мы искажаем нашу религию и этику так, чтобы защитить и оправдать свои желания. Религия и философия предоставляют рационализацию наших желаний постфактум. При этом желания возникли прежде любой религии или философии; они оправдывают убийство и эксплуатацию животных, а не служат их причиной.

Истинная причина, почему мы порабощаем и убиваем животных, настолько проста, что обычно мы не обращаем на неё внимания в поисках более «сложных» оправданий. Мы эксплуатируем и убиваем животных потому, что нам нравится результат, и потому, что нам за это ничего не будет. Вот так всё просто. Нам нравится вкус и текстура мяса, сыра, яиц и мороженого, нам нравится удобство и красота кожаной обуви, шерстяных свитеров, шёлковых блузок и галстуков. Мы надеемся, что истязание и убийство животных поможет найти лекарство от рака, эмфиземы и СПИДа. Мы с нетерпением ждём, когда сможем отвести детей в цирк, где на арене танцуют слоны, и в тематические парки, где в воде кувыркаются дельфины.

Все сводится к тому, что мы можем потакать этим соблазнам и не беспокоиться о последствиях. Порабощение и убийство животных – преступления без наказаний. Мы, люди, будем делать все, что нам нравится или выгодно, и можем не расплачиваться за это. Поэтому белые притесняют цветных, мужчины притесняют женщин, а все мы угнетаем представителей других видов.

Капитализм, религиозные доктрины превосходства и другие идеологии, которые обычно становятся мишенью для обвинений в порабощении и убийстве животных, – не главная причина всех преступлений против животных. Их отношение к животным – это проявление эгоизма, глубоко сидящего в человеческой психике. Опыт прошлого показывает, что, устранив эффект, невозможно подействовать на желание, лежащее в его основе. Оно просто порождает новые свои проявления, чтобы беспрепятственно удовлетворять эгоистические нужды. В прошлом веке отказ от капитализма ничего не изменил для животных в России, Китае, Юго-Восточной Азии и Восточной Европе.

Нельзя утверждать, что мы можем добиться освобождения животных, не перестроив институты и идеологии, которые поддерживают их рабство и убийство. Мы не можем. В конце концов, они были созданы с расчётом на поддержание этих практик. Скорее всего, исправление или замена этих институтов и идеологий не прекратит наших преступлений. Желания, которые участвуют в этом, могущественны и свойственны всем людям: они прорастают в любых институтах или идеологиях, какие бы мы ни создали. Более сложная задача для нас – сделать так, чтобы застаревшая несправедливость не проникла в новые структуры.

Это везде! Это повсюду!

Наши мотивы и побуждения присущи нам по природе, но их можно направлять в жестокое и хищническое русло, а можно – в сострадательное и созидательное. И на то, куда мы их направляем, сильно влияют институты нашего общества. Как ещё поколение назад отмечал бразильский просветитель и философ освобождения Паулу Фрейре, все общественные институты играют важную обучающую роль. Какими бы ни были другие их функции, они говорят нам, как быть «хорошими» членами общества, учат принимать и поддерживать статус-кво. Как мы узнали из Вступления, общественные институты приучают нас участвовать в порабощении и убийстве животных посредством наставлений, примеров и открытого запугивания. Куда ни повернись, эксплуатировать и убивать животных нам внушают именно те структуры, которые поддерживают наше общество и позволяют нам находится в нем на своём месте.

Взять, например, нашу одежду. «Хорошая» обувь, даже повседневная или спортивная, сделана из кожи. За исключением нишевых продуктов, вроде топсайдеров и шлёпанцев, обувь из парусины, резины и синтетических материалов воспринимается как дешёвая и некачественная подделка.

Хлопковые блузки и платья подходят для повседневного ношения, но для выходных или деловых нарядов многие – особенно те, кто жаждет особого статуса в обществе или повышения на работе – предпочтут шёлк и шерсть. Мучительно трудно найти подходящий для деловой встречи костюм (и мужской, и женский), в котором не будет шерсти, или галстук, который будет не из шёлка. Шерстяные и шёлковые вещи считаются стандартом качества. Поэтому и одежда становится формой воспитания, в ходе которого общество учит нас считать нормой и участвовать в порабощении и убийстве животных.

Медицинские организации убедили нашу общественность в том, что жизни и здоровье американцев зависят от эксплуатации животных. Они напоминают нам, что вакцина от полиомиелита – в первой половине 20 века от него пострадали поколения детей в Северной Америке и Европе – была создана посредством экспериментов над животными, и почти все американцы положительно оценивают этот обмен жизней обезьян на жизни детей. В нашем западном сознании уже укоренилась вера в то, что лекарства от рака, СПИДа, повреждений позвоночника, рассеянного склероза и других не столь известных заболеваний можно найти только с помощью опытов на животных.

Большинство родителей лелеют свои вспоминания о восторге, который они испытали будучи детьми, впервые увидев выступающих в цирке львов, тигров и слонов. Не говоря уже о дельфинах и косатках в SeaWorld, куда родители обязательно везут детей по дороге в Волшебное королевство9. Отказать детям в этих радостях многим кажется едва ли не жестоким обращением.

Еда! Прекрасная еда!

Все, о чём мы говорили до этого, меркнет в сравнении с силой пищи. Весь наш пищевой комплекс от фермеров и их торговых ассоциаций до супермаркетов, ресторанов и кафе учит нас принимать порабощение и убийство животных и участвовать в этом. Магазины, где не продают продукты животного происхождения, и рестораны, где не подают блюда из них, всё ещё такая редкость, что открытие нового вызывает в груди любого вегана сердечный трепет.

Эмоциональная сила мяса, яиц и молочных продуктов исключительна и абсолютна. Нас всегда учили воспринимать мясо как источник силы, в то время как овощи кажутся бесполезными. Когда мы больны, напуганы или расстроены, то начинаем есть мясо, яйца и молочные продукты, чтобы успокоиться. Целебные свойства куриного бульона стали легендой. Когда мы идём в ресторан, именно мясо определяет всё блюдо. Овощи – лишь довесок к плоти, безликие аккомпаниаторы, тогда как звезда вечера купается во внимании и аплодисментах. Одна нью-йоркская писательница, известная своим остроумием, заметила, что «овощи интересны, но в них нет никакого толка без хорошего куска мяса»10.

Мясо – это энергия, движущая сила и успех. Это то, чего нам хочется, в то время как плоды и овощи – просто дополнение, то, что родители заставляли нас есть, потому что «они полезны». Нередко мы стремимся съесть как можно больше мяса и как можно меньше плодов и овощей. Эту привычку описал Джордж Буш-старший:

Я не люблю брокколи. Мне она не нравилась с детства, когда мать заставляла меня есть её. Теперь я президент Соединённых Штатов и больше не собираюсь есть брокколи11.

Эмоциональная сила еды увеличивается, поскольку это материал, из которого создаются дорогие нам ритуалы – от радостных семейных ужинов на День благодарения и Рождество до молитвенных завтраков, деловых обедов и банкетов во время предвыборной кампании – и каждая из этих трапез построена вокруг мяса. Бейсбольные матчи невозможно представить без хот-догов. Ни одна семья, живущая в пригороде, не обходится за лето без нескольких трапез на природе: они готовят хот-доги, бургеры и стейки на свежем воздухе. Пища – центральный элемент ритуала свидания, и только в редких случаях схемы «ужин и кино», «ужин и спектакль» или «ужин и танцы» не будут включать в себя мясо. Поразительно, сколько событий, содержащих самые счастливые воспоминания, надежды и мечты (об укреплении семейных уз, о карьерном повышении, о романах, о знамени Американской лиги), вращаются вокруг пищи – и как повсеместно этой пищей становится мясо.

Это осознание пришло ко мне максимально жестоко, когда я стал веганом. Внезапно присутствие мяса, яиц и молочных продуктов на неформальных церемониях, которые укрепляют и поддерживают наши связи с семьёй, друзьями, любовниками, коллегами и товарищами по команде, стало мешать мне полноценно участвовать в ритуале и в равной мере не позволяло наслаждаться этим так, как мне хотелось бы.

Хуже того, присутствие кого-то, кто не ест мясо из сострадания к животным, заставляет всех остальных чувствовать себя неловко. Даже если я ничего не говорил, одно моё присутствие было порицанием ритуала и молчаливым осуждением всех присутствующих. Мы были по разные стороны пропасти, через которую невозможно перекинуть мост. Ничто не отдаляет тебя от семьи, друзей и коллег больше, чем выбор этического вегетарианства или веганства. И эту пропасть можно преодолеть только усилием воли с обеих сторон, что может быстро утомить и вызвать негодование. Вы можете быть баптистом среди евреев без каких-либо проблем. Можете быть пожилым белым гетеросексуальным мужчиной в компании чернокожих лесбиянок и хорошо ладить. Можете родиться и вырасти в Бруклине и прекрасно дружить с каджунами12 в Луизиане. Но вы не можете быть веганом и поддерживать с мясоедами какие-либо отношения, не омрачая их тенью животных, которых мучают и убивают ради мяса, яиц и молочных продуктов.

Это не значит, что дружба между этическими веганами и мясоедами невозможна. Но это значит, что вопрос о порабощении животных всегда будет её омрачать. Убийство животных и употребление мяса настолько прочно укоренились в нашем культурном и эмоциональном сознании, что, если мы отказываемся от этих практик из сострадания к животным, наши друзья и родственники расценивают это как порицание лично их и всего, что для них дорого. Некоторые мясоеды утверждают, что вегетарианцы – злобные, лицемерные фанатики. Так они выражают неудобство, которое испытывают, находясь в обществе того, кто отказывается быть подельником в их преступлении.

C другой стороны, когда мы понимаем, что мясо – продукт убийства живого существа, невозможно смотреть на мясоедов (как бы мы их ни любили) как раньше, с тем же безусловным и ничем не омрачённым принятием. Единственные люди, с кем у нас могут быть совершенно комфортные отношения, – это другие веганы. И точно так же справедливо утверждение, что у всеядных могут быть ничем не омрачённые отношения только с другими всеядными. Веганство в современном мире подобно ереси в Средневековье или коммунизму в 1950 годах: это вызов священным символам, которые объединяют общество.

7

McKie.

8

В 1970 годах большую шумиху вызвало обнаружение в филиппинском лесу племени Тасадай – небольшой группы людей, живших, как утверждалось, фактически в культуре каменного века, Они были вегетарианцами и существовали, обходясь без насилия. Последующие исследования установили, что в действительности Тасадай поддерживали значительные связи с внешним миром, а заявления о них были выдумкой. Несколько представителей племени позже признались, что за участие в обмане им давали футболки, шорты, кепки и сигареты.

9

Первый тематический парк в составе Диснейуорлда, открытый в 1971 году – прим. ред.

10

Lebowitz.

11

Слова Джорджа Буша на неформальной пресс-конференции в марте 1990 года.

12

Каджуны – франкоязычные жители штата Луизиана – прим. ред.