Читать книгу Ямочка - Олег Аркадьевич Белоусов - Страница 2

Ветреное и холодное окончание августа напугало обитателей областного сибирского города. В одно утро люди предали лето, и все разом сдались в плен еще не наступившей по календарю осени, надев шляпы, шапочки, шарфы, плащи, пальто, закрытую обувь. Бездомные собаки, кошки, прожорливые городские птицы и хвостатые крысы, за редким исключением, вдруг перестали скапливаться около переполненных и омерзительно вонючих баков с гниющими отбросами человеческой жизни. Уродливые черные емкости без крышек, как наглядный укор порядку в стране, стояли неровно на большом расстоянии друг от друга посреди рассыпанного вокруг мусора, возле серых и мрачных панельных домов на неухоженных улицах. Несмотря на солнце, что иногда проникало лучами на землю через быстро летящие низко облака, влажная, переросшая трава, вдоль дорог, уже не успевала просохнуть до полудня после студеных ночных дождей. Раннее похолодание на фоне всюду господствующего беспорядка невольно усиливало подавленность и тоску у жителей от безысходности. В такую пору люди ощущали себя проклятыми, оттого что вынуждены проживать в суровом краю и при суровом несменяемом советском режиме, который просуществовал без малого семь десятков лет, и казался незыблемым и вечным как преисподняя. Только беззаветно преданные своему единственному в жизни лету бабочки-капустницы, доживающие отмеренный срок, удивляя, продолжали наперекор северному ветру взлетать ненадолго под деревьями в скверах. Под стать бабочкам и мухи, сопротивляясь тому же холодному ветру, с трудом ползали по теплым заплеванным чугунным кругам на люках канализации, среди тротуаров. Крылатые насекомые словно не теряли надежды, что ласковое тепло при их жизни еще вернется. Однако горожанам безошибочно стало понятно, что короткое сибирское лето ушло бесповоротно.

Два водителя на новом такси бесшумно подъехали к гаражу смениться. Молодой и суетный под чужим взглядом татарин Вахитов, стриженный просто и дешево, словно мальчик дошкольного возраста, с небольшой русой челкой на голом темени, отработал двенадцать часов и привез своего напарника Валерия Бурцева для передачи ему автомобиля на ночь. Недавно созданное, а потому не обустроенное, второе в городе предприятие таксомоторных перевозок расположилось на окраине. С тыльной стороны организация примыкала к объездной дороге и отделялась от нее забором из криво приваренных к ржавым металлическим столбам грязных железобетонных плит. За дорогой начинались сельские поля со скошенной накануне кормовой кукурузой, и оттого уборочный запах из смеси срезанных злаков и пашни распространялся по всему таксопарку. Некоторые автомобили, что заехали на территорию, стояли с открытыми для вида капотами и багажниками в окружении нескольких озирающихся человек, подальше от административного здания таксопарка и от глаз руководящего персонала. У таких машин, как по ритуалу, уходящие на выходные дни таксисты тайком и с удовольствием распивали водку, которую закусывали традиционно жареными цыплятами. По тому, как наглядно хмурые молодые водители быстро превращались в веселых и шумных балагуров, становилось понятно, что вся нелегкая многочасовая работа делалась этими людьми благодаря единственной в жизни радости – радости выпить и закусить.

В подобных компаниях, прежде чем приступить к выпивке, разорванную на куски курицу, свежие помидоры, зелень, мягкий хрустящий хлеб, бутылки, стаканы и сигареты укладывали на дно багажника поверх старых газет, чтобы весь этот «праздник» можно было быстро закрыть, в случае внезапного появления поблизости какого-нибудь начальника. Потом часто все происходило по известному сценарию. После первых ударных ста грамм (половина граненого стакана) на голодный желудок еще теплые цыплята табака, купленные навынос в переполненном всегда кафе, на воздухе приносили дурманившее наслаждение и ощущение восторга от кажущейся особенно ненасытной закуски после обжигающей нутро водки. Тут же немедленно разговоры заходили о «кормилицах» – о машинах и их проблемах. Затем захмелевшие шоферы обязательно начинали рассказывать друг другу случаи о том, сколько каждый удивительно много «чаю» за короткую поездку получил от какого-нибудь хвастливого клиента. Постепенно пьянея все основательнее, таксисты незаметно и обязательно переходили в разговорах на женщин, и заканчивалось все непременно тем, что полупьяные молодые люди рассаживались по выезжающим из гаража в ночную смену такси и направлялись в центр города на поиски еще «беленькой» и подружек. Жизнь решительно брала свое: накопительство чаевых, собираемых монотонно и нудно за неделю, повеселевшим водителям вдруг начинало представляться презренным делом, и деньги, пришедшие от неразумных пассажиров, также неразумно, без сожаления начинали тратиться напропалую без остатка в ресторане с музыкой и танцами. К закрытию питейного заведения вконец охмелевшие и разгоряченные друзья с танцевальной площадки бросали по-барски в музыкантов скрученные ладонями в шарики денежные купюры достоинством в пятьдесят, а то и в сто рублей и громко требовали не останавливаться, а повторять и повторять какой-нибудь заводной шлягер, под который отплясывать было легко и весело. Именно таксисты, официанты и торгаши в советской стране чувствовали себя как у Христа за пазухой, вопреки желанию и старанию идеологов коммунизма. Поведение молодых людей во все времена схожее, меняются только декорации времени. Подобным образом вели себя давным-давно при царях когда-то пьяные молодые извозчики в дешевых кабаках после трудных, унизительных и холопских будней. Те же таксисты, только на лошадях, тогда и представить не могли, что придет такая власть, которая сделает их ни за что ни про что наиболее обеспеченными гражданами по сравнению с остальным населением.

Таким образом в этом таксопарке часто заканчивалось желание выпить водки в гараже после смены и перед выходными. Советская власть вопреки человеческой природе своими ограничениями во всех сферах жизни не могла и не стремилась ограничить только одного – повального пьянства. Власть советов зачастую возглавлялась психически больными или много пьющими хамами, которые невольно превращали в больных и пьющих от беспросветности уже четвертое поколение большей части народа. Любой здравомыслящий и трезвый человек неминуемо критически относился к царившему сюрреалистическому порядку вещей, но таких в стране мнимо господствующего пролетариата было мало. И все же что-то было от Бога в этой безбожной и преступной власти, раз она не умерла тотчас после преждевременного рождения.

– Сегодня слышал в машине по приемнику, что разбилась в самолете американская девчонка! Как же ее?.. – Вахитов опустил голову и почесал правую бровь указательным пальцем с уродливым и желтым от никотина ногтем, вспоминая иностранное имя. – Ну, та, которая написала письмо не то Горбачеву, не то Черненко?! – с шутливым возмущением обратился Вахитов к Бурцеву, протягивая в его сторону открытую ладонь, ожидая подсказки, будто тот безусловно должен знать, о ком идет речь. Бурцев молчал, слушая со спокойным видом, какое имя назовет Вахитов, у которого во время разговора в уголках губ скапливалась загустевшая белая слюна. «Как же его отвратительные губы целует жена?» – подумал Бурцев и невольно вздрогнул от неприятного ощущения, представляя на миг мысленно картину поцелуя слюнявого Вахитова с женой.

– Черт! Забыл!.. А!! Вспомнил! – вдруг выкрикнул Вахитов, широко раскрыв при этом глаза. – Саманта! Смит Саманта, точнее!.. Или Саманта Смит? – угасая, начал гадать в сомнениях нерусский, говоря сиплым прокуренным голосом. – Ну, ладно, неважно! Передали, что она погибла вместе с отцом! Тринадцать лет было девчонке! – Вахитов говорил эту новость с тревожным лицом, и кто не знал его, то мог бы подумать, что это событие потрясло его искренне и глубоко. Однако через несколько минут он разговаривал на совершенно противоположную, смешную тему и так же искренне и неподдельно заливался хохотом от анекдотов среди таксистов, стоящих в очереди к диспетчеру за путевыми листами. Вахитов вспомнил и объявил эту новость, чтобы прервать неловкое молчание с недавно посаженным на его новую машину сменщиком. Вахитов определял про себя Бурцева, как человека со связями в гараже и как «шибко грамотного», а значит, не своего круга, но нужного для разрешения возможных проблем по работе в будущем.

Советские таксопарки отличались от всех других транспортных контор своей неоднородной публикой. Здесь могли трудиться не только пожилые водители, не закончившие начальной школы из-за того, что их детство выпало на нищие и голодные годы второй мировой войны. Люди молодые и более образованные тоже иногда от отчаяния приходили и садились за руль такси. Эти люди теряли всякую надежду заработать деньги после института для нормальной семейной жизни на заводах и фабриках, куда их, как крепостных, распределяли на три года отрабатывать бесплатное высшее образование. На предприятиях молодым специалистам платили сущие копейки, чтобы можно было только покупать немудреную еду и далекую от моды и качества советскую одежду. Однако не каждый мог работать в такси, так как не каждый мог брать плату за проезд и нагло, не моргнув глазом, «забыть» отдать причитающуюся сдачу пассажиру. Иное поведение лишало смысла работу в такси. Перед таксистами пассажиры часто чувствовали себя неловко и виноватыми за то, что требовали расчета строго по счетчику. Все-таки советская идеология осуждала хамоватых людей сервиса, а наплевать на это осуждение мог не любой человек. Объединяло всех разных по возрасту и образованию таксистов то, что все они были людьми прошлого, но не потому, что советская мораль изменит их, как наставляла власть, а потому, что нудная профессия таксиста (извозчика) скоро отомрет с приходом новых технологий.

Бурцев, задумчиво глядя в боковое стекло на очередь машин перед опущенными навесными воротами, тихо произнес:

– Никто не защищен… Эта девочка два года назад приезжала по приглашению Андропова погостить в Союз, а когда возвращалась домой в Америку, то на прощание, говорят, сказала с надеждой по-русски, что «будем жить». Кто-то неведомый подсказал ей именно эту фразу, хотя это милое дитя верило без сомнений в сказанное при расставании. – Мрачный Валерий молчал почти всю дорогу, потому что плохо выспался. Он не жаловал ночные смены оттого, что никак не мог привыкнуть укладываться спать в шесть утра, а в шестнадцать уже выходить из дома и уезжать с приехавшим сменщиком на оформление путевого листа. До выходных дней у него не имелось времени не только почитать книгу или газету, что Бурцев привык делать в зоне для заключенных и в чем чувствовал нужду, но и включить телевизор. Это являлось для него существенным неудобством от денежной работы в такси. В лагере в воскресный день, а в будни вечером после работы Бурцев часто ходил в библиотеку. В зоне находилось чуть больше одной тысячи заключенных, но библиотека почти всегда оставалась тихим и безлюдным местом. Именно в библиотеке Валерий часто брал по несколько томов Большой советской энциклопедии 1951 года издания с обилием портретов Сталина и просиживал с ними почти до отбоя ко сну. Именно лагерная библиотека приучила Бурцева к запойному чтению книг, чего он не мог себе привить на свободе из-за отсутствия времени. – Много пожившие люди, – продолжал Бурцев, – после гибели детей от отчаяния вопрошают, глядя на небо, мол, что же ты, Господь, если ты есть, наравне с людьми взрослыми не хранишь невинных детей, которых любишь?! Христос, сын твой, говорил, что детям принадлежит Царство Божие. Что он имел в виду?.. Если человек погибает на земле в детском возрасте, то непременно попадает в Царство Небесное, а хранить жизнь младенца или ребенка «в миру» он поручает его родителям?.. А если родители не справляются с этим и не могут уберечь свое дитя, то в этом есть наказание за какие-то родительские прегрешения или за грехи более дальних предков? – завершая размышления, спрашивал Бурцев, отвернувшись опять от Вахитова к дверному стеклу. Вахитов глянул на Бурцева, как на человека со странностями, но промолчал. Бурцев для Вахитова не походил на обычного таксиста, но Бурцева не волновало отношение Вахитова к нему.

Бурцев вспомнил Библию, что брал читать в лагере у осужденного за отказ служить в армии молодого парня ровесника из семьи старообрядцев. Таких толстых книг Валерий не видел до тюрьмы, и только по этой причине Библия вызывала тогда у него интерес. «Какой же связный сюжет можно поместить на таком огромном количестве страниц?» – спрашивал он себя, когда попал в колонию и ему было только восемнадцать лет, впервые удерживая увесистый и толстый фолиант в руках. Позже ему стало понятно, что Библия – это собрание многих древних книг под одной обложкой. Своим началом Ветхий Завет казался Бурцеву – бывшему октябренку, пионеру и комсомольцу – какой-то неведомой ранее сказкой с идеями, похожими на идеи морального кодекса строителя коммунизма. Новый Завет ему виделся собранием описаний забавных чудес, которые творил Богочеловек по имени Христос. В Бурцеве так естественно и прочно сидел атеизм советской школы, что все верующие люди казались малообразованными или мошенниками. Он старался понять, насколько искренен в своей вере его сосед через две шконки, который одного с ним возраста и который всегда безропотно давал читать ему Библию, помогая при этом Бурцеву понимать старинные слова и тексты. Ровесник-старообрядец не требовал, а только робко и стеснительно просил об одном – не загибать страницы, пряча от смущения глаза, словно чувствовал себя виноватым за эту просьбу. Эту Библию старообрядцу пропустил в лагерь заместитель начальника колонии по воспитательной работе, который часто присутствовал на приеме этапа из следственного изолятора. Кто-то в колонии знал дело этого молодого арестанта и рассказывал, что тот не пошел в военкомат на призывную комиссию, потому что служба в армии противоречила учению Христа. Верующий юноша не хотел принимать присягу, а значит, вопреки Нагорной проповеди, давать клятву и брать в руки оружие, чтобы убивать по приказу. Этот молодой человек без колебаний согласился отсидеть два года в тюрьме вместо двух лет солдатской жизни. Чем чаще Бурцев перечитывал Библию, тем меньше содержание ее виделось ему во всем несуразным и утопическим, несмотря на очевидную сказочность сюжетов книги. Валерий не принимал на веру все то, что написано в Библии, а пытался как мог найти объяснение изложенным в ней фактам и утверждениям с высоты своего небольшого опыта жизни. Другими словами, он сначала читал Библию в большей мере, как критически настроенный и любопытный исследователь, а не как безусловно верящий написанному тексту человек. Однако со временем он почувствовал, что, возможно, пять заповедей Христа, несмотря на нереальность немедленного и строгого исполнения их всеми людьми одновременно, все-таки содержат в себе правила жизни, которые определенно дают людям большую возможность сохраниться и иметь будущее. Бурцев так часто и тщательно перечитывал Библию, что невольно на все события в своей жизни и в мире старался найти объяснение в ней. Вот и сейчас, после рассказанной Вахитовым трагической новости, он по обыкновению попытался найти толкование этому в Новом Завете Христа.

Осознав, что не очень образованный иноверец Вахитов будет вынужден что-то отвечать на его вслух произнесенные слова, Бурцев продолжил рассуждать молча: «Эта американка не только дитя, а дитя-миротворец, если верить тому, что о ней пишут. У Матфея Христос говорил, что миротворцы блаженны и будут наречены сынами Божьими. Следовательно, теперь погибшее юное существо наравне с Христом будет наречено Богом-отцом своим чадом… По всей видимости, Бог-отец своим нареченным детям не дает долгой жизни на земле, а после смерти дарует им восторг и славу среди людей, что и есть, наверное, поселить их навечно в Царстве Небесном, и что сейчас должно исполниться в отношении погибшей девчонки. Подтверждение тому в том, что Вахитов, я и многие другие люди с разной степенью глубины переживания впредь будем невольно о ней вспоминать в годовщину ее гибели и не только. Если Библия истинно божественная, а потому правдивая книга, то память об ушедшем сегодня подростке должна будет сохраниться. Этот Богом с рождения помеченный человечек был послан препятствовать вражде людей из-за ослепления взаимной ненавистью. Она – эта с большими искренними глазами худенькая девочка – после поездки по Советскому Союзу сказала, пораженная увиденным, что они такие же, как мы, то есть советские люди такие же, как они, американцы! Это вслух произнесенное и подхваченное всеми откровение ребенка, хотя мало кто это осознавал, сыграло невидимую, но великую роль умиротворения, так как немыслимо воевать против таких же людей, как они сами, и неминуемо убивать этих людей, а дело, по-Божьему разумению, неумолимо шло к этому. Ребенок не мог лгать, поэтому его невозможно было опровергнуть противостоящим и воинствующим правителям, всегда готовым с родственниками отсидеться в безопасном бетонном бункере, а также на обман и на жертву простого люда…»