Читать книгу Ямочка - Олег Аркадьевич Белоусов - Страница 5

– Простите меня, ради бога, за мою неудачную шутку… Я не хотел вас обидеть… – с трудом выдавил из себя Бурцев. В лагере он понял, что лучше один раз унизиться, чем остаться гордым, но потом терпеть унизительные условия жизни бесконечно долго, как после его скромного молчания на суде. Валерий предоставил суду возможность самому установить его невиновность, без активного доказывания своей непричастности к преступлению.

– Мне наплевать на ваши шутки, они меня нисколько не волнуют, – отказываясь примириться, произнесла раздраженная дама, отвернувшись от Бурцева к боковому стеклу. Он за руку повернул ее к себе и сказал:

– Хотите, я вас сегодня буду всю смену возить бесплатно? Я вас прошу, не пишите жалобу, пожалуйста…

– Не трогайте меня руками! И не надо мне ваших услуг! – решительно ответила женщина. В силу своего возраста Валерий еще не понимал, что для любого человека насмешка с намеком на его сексуальную непривлекательность является трудно переносимой. Бурцев, управляя одной рукой, достал портмоне из внутреннего кармана пиджака, вытащил с трудом три сторублевки – сумму, что он приготовил в очередной раз положить на сберегательную книжку – и опять, потянув за руку отвернувшуюся женщину, сказал:

– Здесь триста рублей! Возьмите, пожалуйста! У меня больше нет! Простите меня!

– Не надо мне ваших ворованных денег! – взвизгнула окончательно обозленная женщина. – Я предупреждаю вас, что если вы еще раз посмеете лапать меня своими руками, то я вас привлеку за попытку изнасилования!

Другой на месте Бурцева молодой мужчина рассмеялся бы только на такую угрозу сорокалетней женщины, но у Валерия на какое-то мгновение потемнело в глазах. Он тут же вспомнил громкий хохот, который услышал давно и который ему запомнился на всю жизнь. Валерий приехал из тюрьмы в колонию отбывать свой долгий срок в декабре, перед Новым годом. Получив спецодежду, матрас, одеяло, подушку, постельное белье и алюминиевую кружку с ложкой, он пришел в помещение отряда. Там ему показали кровать на втором ярусе и место в тумбочке для ложки с кружкой. Когда он все разложил, то к нему, как к новенькому, тотчас подсели соседи с ближайших шконок, которые работали во вторую смену и поэтому ожидали в помещении отряда возвращения первой смены из промышленной зоны. Пожилой заключенный не очень каторжанского вида со спокойным взглядом, спросил, какой у него срок, и какая статья. Бурцев ответил с нежеланием.

– Как? Понравилось? – спросил, улыбаясь, добродушный и с рябым лицом мужчина с короткой и редкой сединой на голове.

– Что понравилось? – переспросил Бурцев, не понимая немедленно, о чем речь.

– Молоденькие девочки хороши в постели?!

– Я никого не трогал… – ответил угрюмо Бурцев.

– А за что дали восемь лет?!

– Не знаю…

– Ты что, ни одной ни разу не макнул?!

– Нет…

– Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!! Ой! Спасите меня!! – кричал, захлебываясь хохотом, рябой мужик на все огромное помещение. – Он рядом полежал и ему впаяли восьмилетку! Дорого полежал! Ха-ха-ха!! За такой незаслуженный срок тебе, как святому, когда-нибудь многое простится в жизни! – Он и все, кто был в это время в комнате, еще долго смеялись и вытирали слезы от искреннего смеха, который невольно перешел в сочувствие. – Вот комуняки дают! Парня на восьмилетку закрыли за то, что он рядом полежал! Ничего, браток, не расстраивайся! Ты молод и должен пережить все… Сейчас заварим чаю и «обмоем» твое прибытие. Привез чаю из тюрьмы?

– Есть немного… – ответил невесело Валерий.

Вот и сейчас Бурцев услышал тот давний хохот заключенного седого мужика, когда пассажирка вдруг сказала, что может посадить его за попытку изнасилования. У него еще судимость не погашена за изнасилование, которого он не совершал, а его опять незаслуженно хотят посадить за изнасилование, хоть и за попытку. Никто, с его криминальным прошлым насильника, не будет сомневаться, что он пытался изнасиловать эту полоумную бабу, и ему опять могут дать огромный срок. Ему с тоской вспомнился вновь весь лагерный, но особенно тюремный кошмар.

Кто-то кричал Бурцеву сбоку, но он не понимал, чего от него хотят. Вдруг он очнулся от минутного забытья и ясно услышал, что рядом сидящая женщина громко требовала остановить машину. Валерий вспомнил, что эта дама хочет его погубить, и что она без колебаний исполнит это, как только выйдет из машины. Он почему-то нисколько в этом не сомневался.

– Остановитесь немедленно! Мне нужно выйти! – В одно мгновение Бурцев огляделся и понял, что рядом нет людей и проезжающих автомобилей. Валерий стал прижиматься к обочине и тут же неожиданно со всего маху, и со всей силы тыльной стороной правого кулака резко со злостью ударил пассажирку по лицу. Козонки пальцев, сжатых в кулак, скользнули по подбородку и врезались в горло кричащей женщине. В одно мгновение она закатила глаза к верху, потеряла сознание и повалилась медленно на дверку. Бурцеву хотелось продолжать бить ее безжалостно, без остановки по лицу и забить непременно до смерти! Такой страшной ненависти к человеку Бурцев давно не испытывал. Невероятно, но он смог осознать, что тогда зальет кровью все сиденье и пол в такси. Трясущимися руками Валерий через пассажирку ослабил крепление спинки ее сидения и разложил его. Теперь женщину стало не видно с улицы. Что с ней делать дальше – он не мог придумать. Вывезти ее за город и задушить, а затем где-нибудь выбросить Валерий не решался, потому что ее видел Вахитов, и, возможно, кто-то еще из ее знакомых или соседей обратил внимание, что она садилась в такси салатного цвета.

Бурцев быстро поехал. Он должен успеть выехать за пределы города, пока жертва не пришла в себя. Валерий летел со всей скоростью, с какой только мог ехать его новый автомобиль. «В загородный дом отца, немедленно, скорее!» – вдруг скомандовал он себе с какой-то спасительной радостью.

От объездной загородной дороги было километра три до деревни, в который отец построил дом, и в котором так и не успел пожить. Ехать через пост ГАИ при выезде на трассу Бурцев не решился. Он знал дорогу лесом, которая в сосновом бору никогда от дождей не теряла своих качеств из-за песчаной почвы. Вот он уже краем объезжает дождевые лужи в бору. Еще пять минут дороги и он остановился, наконец-то, у ворот дома отца. На улице в деревне – ни души. Руки не перестают трястись, сердце колотится в груди с такой силой, что вот-вот выскочит наружу, но Валерий быстро находит в связке домашних ключей тот самый большой ключ от амбарного замка, что висит на высоких воротах. Ворота распахнуты – и автомобиль в ограде дома. Еще минуту Бурцев теряет на открытие дверей в дом, быстро бежит к машине, открывает переднюю пассажирскую дверку, с трудом подхватывает женщину на руки, ему немного мешает дверь машины, которая из-за ограничителя не раскрывается шире, и здесь пассажирка начинает приходить в себя. На крыльце она пытается слезть с его рук, но он ей не препятствует, а ставит на крыльцо и с силой в спину заталкивает в сени. Женщина падает перед дверьми непосредственно в дом. Бурцев за волосы поднимает ее с пола и волоком перетаскивает через высокий порог из сеней в дом. Валерий запирает дверь, и здесь вся накопившаяся злость к этой вредной бабе прорывается из него. С неимоверной силой он начинает бить ее ногами на полу. Несчастная пытается закрыть ладонями лицо и свернуться калачиком, прижимая колени к подбородку. Бурцев бьет ее куда придется, не разбирая, а несчастная, вскрикивая от каждого удара, громко воет.

– Ты, сучка, хотела моей смерти?! Я что, пытался тебя изнасиловать?!

– Я не хотела твоей смерти! – едва слышно доносится ее голос из-под ладоней, закрывающих лицо.

– Не ты, а вы, сучка безмозглая!! Ты что, думаешь, тюрьма с большим сроком санаторий?!! Да это та же смерть, но только в рассрочку и с пытками!! – Каждую свою фразу Бурцев сопровождал безжалостными ударами с обеих ног без разбора – будь то голова или спина.

– Я хотела вас только припугнуть! Правда! – доносился приглушенный голос жертвы на полу. Тут Бурцев обратил внимание на высоко задранную юбку женщины и ему невольно стало жалко увечить это еще привлекательное тело.

– Ты хотела меня припугнуть?! Ты хотела повесить на меня попытку изнасилования?! Никакой попытки не будет! Я буду трахать тебя сколько хочу, куда хочу и где хочу! Вставай, сучка дрянная!! – Бурцев опять взял пассажирку за шевелюру, и она быстро поднялась, чтобы он не вырвал ей клок волос. Валерий подвел ее к разложенному дивану в комнате. Женщина шла за ним, согнувшись до уровня его опущенной руки, в которой он держал ее голову за длинные волосы. – Задом ко мне стой! Коленями залезай на диван! – Женщина встала на диване на четвереньки. Бурцев задрал ей юбку и двумя руками легко разорвал в поясе черные колготки и черные ажурные трусы. В одно мгновение ему открылся большой белый зад жертвы. Валерий со злостью и со всей силы так хлопнул ладонью по ее ягодицам, что женщина невольно вскрикнула от боли. Мгновенно на правой ягодице появилось обширное покраснение. – Шире ноги раздвинь, шлюха! – Женщина повиновалась незамедлительно на каждое его требование. Бурцев чувствовал, что безропотное подчинение жертвы его приказам возбуждает его значительнее, чем обычно. Он просунул ладонь ей между ног, отыскивая влагалище, одновременно расстегивая ремень на брюках. Несмотря на безжалостные побои минуту назад, несмотря на болезненные ушибы, тело от которых у женщины ныло, плоть несчастной быстро стала влажной от грубых прикосновений его крупной руки. Бурцев быстро вставил член и резко, со злостью начал вводить его. После первого проникновения жертва вскрикнула, а потом едва заметно стала подаваться навстречу насильнику. Бурцев нещадно вталкивал до упора в покорное мягкое тело твердый как камень от налившейся крови член, в результате чего на всю комнату раздавались громкие шлепки от ударов тела о тело. Схватив опять ее волосы на затылке, Бурцев почувствовал еще большее удовольствие. Каждый вход в плоть он теперь с наслаждением садиста сопровождал притягиванием за волосы к себе головы насилуемой обидчицы. Как только Бурцев ослаблял натяжение волос, то немедленно видел образование ямочки на стыке затылка и шеи у жертвы. «Именно в это место ей нужно выстрелить, как только я почувствую в следующий раз, что сперма пошла…» – вдруг подумал Бурцев, вспомнив неожиданно рассказ в колонии одного пожилого сидельца и заядлого книгочея из Ленинграда. Тот утверждал, что нацисты в концентрационных лагерях практиковали изнасилования женщин, в которых, стреляли им в голову в момент наступления у себя оргазма. Представив это, Бурцев почувствовал, что у самого вот-вот наступит разрядка. От удовольствия Валерий громко, низким голосом протяжно издал хриплый крик:

– А-а-а-а-а-а!! – Затем Валерий повалился на пленницу и придавил ее к дивану. В таком положении они пролежали несколько минут. Бурцев поднялся с жертвы и надел болтающиеся на туфлях трусы с брюками. Униженная женщина с задранной юбкой и с оголенной нижней частью тела еле слышно рыдала, не поднимаясь и не отрывая лица от дивана. В этот момент Бурцеву стало жаль только что побитую и изнасилованную женщину. Сейчас ему казалось, что он не сможет ее убить, что у него не поднимется рука на эту беззащитную и оскорбленную жертву. «Что она такого сделала, чтобы ее обязательно требовалось убить?.. Она мне не понравилась своей приторной по запаху парфюмерией, но это не повод говорить, что она за это в другой стране могла бы сесть в тюрьму… Естественно, что это ее обидело, и поэтому она не сдержалась и пообещала написать жалобу… Зачем я начал подкупать ее за то, чтобы она молчала?.. Я тем самым оскорблял и унижал ее повторно, но еще изощреннее… Если бы она действительно написала жалобу, то в худшем случае меня бы только уволили… Но самое главное, она сказала, что если вы еще раз посмеете лапать меня руками, то я вас посажу за попытку изнасилования… Она не сказала, что обязательно уже после выхода из машины постарается меня привлечь за попытку изнасилования, а только после того, если я вновь посмею трогать ее руками… Почему я ее угрозу воспринял как решенное дело?.. Это все мои нервы и болезненное воображение. В итоге я сейчас вынужден стоять перед страшным выбором: или сесть повторно за изнасилование на восемь лет, или убить ее и закопать глубоко где-нибудь, и ждать, когда за мной придут и посадят на пятнадцать лет, или тотчас застрелиться самому… Убить человека хладнокровно я, наверное, не смогу. В горячке, здесь же в машине, когда она пообещала меня посадить за попытку изнасилования, о которой я не помышлял, смог бы легко, но тогда вероятность заключения за убийство одного человека на максимальный срок была бы очень высокой…» – рассуждал Бурцев. «Убивая, ты должен быть прежде всего готов к своей смерти!» – вспомнил он одного заключенного за убийство со сроком наказания двенадцать лет. «Но я еще молод! Я, грубо говоря, в своей жизни не наелся досыта хлеба… у меня еще полные яйца… у меня еще нет семьи… у меня еще нет детей, которых с большой надеждой ждет мать. Если меня вновь посадят, то на этот раз этого не переживет и она… Через полчаса я опять буду желать женщину и буду рад тому, что жив и молод… и тогда моя жалость к этой несчастной бабе улетучится сама собой. Но убить ее – значит, надо самому в любую минуту быть готовым к собственной смерти… Если после убийства жертвы хоть малейшее подозрение упадет на меня, то милиция не упустит случая выбить признательные показания. Подозреваемый в убийстве человек для милицейского дознания тотчас переходит в категорию расстрельных преступников, а значит, – совершенно бесправных. Такого подозреваемого несомненно можно пытать без последствий, если на это будет дано молчаливое согласие милицейского начальства. Я слышал от самих убийц в зоне, как именно из них выбивали признания. Ни один реальный убийца не решался заявить на суде о плохом обращении при допросах. Разве ты можешь жаловаться на милицию за отбитые почки и сломанные ребра, если сам лишил человека жизни?.. Милиция не потому выбивает показания у преступников, что там работают одни садисты, как многим кажется, а потому, что милиция перед преступником испытывает праведный гнев. Ты еще только заходишь к ним в кабинет, а они тебя уже ненавидят всеми силами души за твое преступление и готовы прибить на месте… Бывают ошибки, но кто с них спросит, если они изувечат невинного человека?.. Они невиновного человека подозревали по каким-то причинам, поэтому и изувечили. Если милиция наперед знает о невиновности подозреваемого, то избиения практически исключены, потому что неоткуда взяться праведному гневу. Бывает, что милиция истязает невиновного и знает об этом, но это уже не милиция, а преступники в форме, каких не очень много… Я помню, как сам воспротивился побоям в милиции и потом думал, наивный, что вот какой я смелый и крепкий. Но милиция тогда не имела веской причины выбивать показания у меня, несовершеннолетнего. Два моих подельника указали, что я тоже причастен к изнасилованию, и этого для милиции оказалось достаточно. Не только для милиции и суда достаточно свидетельства двух человек, но и Библия считает показания двух человек достаточным признаком правдивости…»

Размышления Бурцева прервала женщина. Она села на диване, потом попыталась опустить задранную юбку, но у нее ничего не получалось. Ей пришлось встать на пол и опустить измятый черный подол. Потом она опять села на край дивана, сняла туфли на высоком каблуке, сняла разорванные колготки и трусы. Только теперь Бурцев разглядел лицо женщины. Несмотря на то, что она закрывала его ладонями во время, когда он пинал ее, лежащую на полу, лицо оказалось опухшим от ударов и от слез. На разбитых губах запеклась кровь, и они сильно распухли.

– Парень, отпусти меня, пожалуйста… Я обещаю тебе, что не пойду в милицию и не буду никому жаловаться… Я понимаю, что сама виновата… – она замолчала и закрыла вновь ладонями опухшее и замазанное тушью с ресниц лицо. Женщина опять плакала…

– Я должен тебе поверить на слово?.. – тихо спросил Бурцев, тем самым подчеркивая абсурдность ее просьбы. – Во-первых, ты не уйдешь отсюда, пока у тебя не останется ни одного следа на теле и на лице от побоев. Во-вторых, ты не уйдешь отсюда до тех пор, пока я не смогу убедиться, что ты не причинишь мне вреда, оказавшись на свободе… Если ты будешь пытаться убежать или обманывать меня в чем-либо, то я тебя живой не оставлю, но и себя, конечно… – Бурцев умышленно давал ей понять, что у нее есть шанс выйти отсюда здоровой и невредимой. Это позволяло жертве не впадать в отчаянье. Бурцев понимал, что человек, знающий, что его непременно убьют, может вести себя непредсказуемо. Бурцев также понимал, что отпустить ее живой – значит, почти наверняка оказаться в тюрьме. Убить ее сейчас Бурцев тоже не мог, потому что не был уверен, что кто-нибудь из ее знакомых в многоэтажных домах не видел, как она садилась в такси. Требовалось время. Человек пропавший без вести – это не обязательно убитый человек. Валерий знал, что ежегодно пропадают десятки тысяч людей в стране, и никто их не ищет. Милиция точно, кроме регистрации без вести пропавших людей, ничего не делает. Потому что у милиции и без этого дел предостаточно. Валерий знал из откровений своих следователей, что каждый из них одновременно ведет больше десятка дел. Откладывая убийство, Бурцев тем самым словно делал выбор между максимальным сроком за убийство и сроком наполовину меньшим за изнасилование. «Оттягивая убийство, – подумал он, – я на самом деле соглашаюсь на восьмилетний срок, если меня вычислят и ее найдут у меня в подвале… Но ведь я не смогу еще раз пережить восьмилетний срок за изнасилование… Зачем тогда я ее ударил в машине и привез сюда? Чтобы не сесть за попытку изнасилования?.. Лучше сразу пулю в лоб!.. Мне нет никакого резона откладывать ее убийство, если восемь лет лагерей для меня тоже неприемлемы… Если Богу угодно, то он погубит меня, независимо от того, немедленно я ее убью, отложу ли я убийство или вовсе оставлю ее в живых».

– Я буду слушать вас во всем, – дрожа, преданно произнесла жертва, переходя опять на вы.

– Как тебя зовут?

– Зоя, – тихо ответила женщина, которая несколько часов назад казалась не знающей страха дамой, которая кричала на Бурцева злобно и с презрением. «Как человек меняется. Честный и достойный человек не может себя так вести… Ей нельзя верить в чем-либо. Еще это ее старушечье имя…» – подумал с огорчением Бурцев.

– Зоя, меня зовут Валерий. Пойдем за мной. – Бурцев повел свою первую в жизни заключенную в подвал, где у отца была баня, туалет, комната отдыха и подполье для варений и солений.

– Я сейчас поеду и доработаю смену, а ты в это время будешь сидеть в подполье. Завтра и послезавтра я не работаю и буду здесь с тобой… Когда я приеду, то затоплю баню, и ты сможешь помыться… Продукты тебе я тоже привезу… Сейчас бери вот этот матрас, подушку, одеяло и спускайся в подполье. – Бурцев повернул на стене выключатель старого образца. «Отец определенно не покупал, а унес с работы этот выключатель…» – невольно подумал Бурцев и поднял тяжелую крышку подполья. – Сначала спускайся без спальных принадлежностей – я их тебе сброшу.

– Мне хочется в туалет… – вдруг несмело, с дрожью в голосе сказала Зоя. – До следующего дня я не вытерплю…

– Пожалуйста, иди. Вон ту маленькую дверь видишь?.. – Бурцев указал на небольшую туалетную комнату в подвале. Отец предусмотрительно сделал туалет не только в доме, но и в подвале на тот случай, если в бане вдруг захочется по нужде и наверх для этого не пришлось бы подниматься раздетым. «Наверное, ей хочется не в туалет, а больше это походит на то, что она желает проверить, не существует ли какое-нибудь окошечко в туалете на уровне цоколя дома…» – подумал Бурцев. Теперь ему казалось, что любой шаг или просьба жертвы связаны с определением возможности побега. В туалете имелась только маленькая вытяжка, а окно отсутствовало. Прошумела спущенная в унитазе вода и спустя несколько секунд женщина вышла.

Зоя осторожно спустилась по деревянной лестнице вниз. Бурцев сбросил ей все, на чем спать, и вытянул лестницу наверх. Подполье было глубокое и все выложено керамической плиткой. Там было прохладно, но не холодно. Бурцев закрыл крышку, вставил в скобу на крышке замок и закрыл его ключом. Крышку можно было не закрывать на замок, потому что без лестницы до нее снизу не добраться, но так ему казалось спокойнее. Кричать из подвала было бессмысленно, а из подполья в подвале тем более ничего на улице не услышать. «Посиди при круглосуточно включенном свете, как в тюрьме… Может быть, тогда ты станешь понимать, что такое неволя… Может быть, тогда перестанешь незаслуженно угрожать ею, хотя эти знания тебе уже не пригодятся…» – непроизвольно подумал Бурцев, отходя от подполья. Он поднялся из подвала на первый этаж, прошел на кухню и достал из стеклянного буфета дальнюю коробку, где стояло несколько таких же жестяных и красных коробок с крупами. Он вынул из нее завернутый в белую хлопчатобумажную ткань пистолет ТТ и одну запасную обойму с патронами. «Если ты купил оружие, то обязательно его применишь…» – подумал с сожалением Валерий. Он положил пистолет и обойму обратно в банку. Бурцев убедился, что его оружие на месте и почувствовал невольно, что у него есть крохотный шанс после убийства жертвы остаться безнаказанным. Закрыв подвал, дом, а после выезда машины и ворота, он обратил внимание, что уже темнеет. Вновь никого на улице в маленькой деревне не оказалось. У Бурцева начиналась новая тревожная жизнь, которая теперь требовала трезвости, расчетливости и осторожности во всем, если он хотел остаться живым, а жить ему хотелось после случившегося особенно сильно. Валерий посмотрел на плохо видимые деревья перед домом и почувствовал, что начал пристально и с любопытством рассматривать всякое растение – будь то травинка, дикий цветочек, одуванчик или большое дерево, словно может так случиться, что этого он долго опять не увидит, как в сплошь заасфальтированном когда-то лагере с высокими бетонными стенами в центре города…