Читать книгу Античность сквозь призму иронии (сборник) - Олег Ернев - Страница 4

Гуляя, Аристотель размышлял,

Чем киник-Диоген народ свой удивлял,

В чём суть кинизма (а по-нашему, цинизма).

Как сами киники твердили: это клизма

Для умников. Платон – пусторечив,

Стратон – слезлив, Стробоций – молчалив,

Сократ – гордец, а Гераклит так тёмен,

Что кажется другим: глубок он и огромен.

На деле же – пустая болтовня.

А интересно, про меня,

Что говорят они? Чем киник уникален?

Лишь тем, что он парадоксален?

Сбивает с толку неожиданный ответ?

Где ожидаем «да», там слышим «нет»,

И – ум в смятении. О, хитрый Диоген,

Ты пробиваешь крепость стен

Не лбом своим, а каверзным ответом.

Хвалю тебя, ты мастер в деле этом.

Что ж, я оружие твоё

Возьму в свой арсенал, острее, чем копьё

Оно. Вот он идёт, однако.

Задумал что-то Диоген-собака:

Ухмылочка и потиранье рук.

Но я сегодня парадокса друг.

– О, Аристотель, ты?

– Привет, лукавый киник.

– Тебе принёс я в дар вот этот финик.

Ты, правда, не берешь…

– (Ага, готов к тому,

Что финик, как обычно, не возьму,

И острое словцо, небось, уж заготовил,

Иронию к словцу тому пристроил.

А я устрою каверзу ему:

Я вместо «нет» поставлю «да» – возьму).

Спасибо, Диоген. Как вкусен финик, право…

– Ты взял?

– Как видишь. Ты растерян? Слава

Оружью твоему.

– Ты никогда не брал…

– Теперь вот взял. Что ж: финик твой пропал,

А с ним ирония, и – что не мало —

Циничное словцо твоё пропало.

Один борец (он ростом был не мал,

Широк в плечах, с мускулатурой

Довольно развитой, с хорошею фигурой)

Попасть на игры Олимпийские мечтал.

Участником был всех он состязаний.

Но вот беда:

Борцам проигрывал всегда,

И, не имея ни наград, ни званий,

От олимпийца был далёк весьма,

Примерно, как от осени – весна.

Он тщетно занимался физкультурой,

Пред зрителем играл мускулатурой,

Вступая в схватку, через миг

Соперником к земле прижат был крепко,

И хоть силён был, но противник цепко

В замке держал его. И тут же – крик

Судьи. Свисток. И снова схватка

Проиграна. И так из года в год.

Он мучился, страдал, амбиций недостатка

Не наблюдалось в нём. Борцовский пот

Ещё не высох, а он снова вызывает

Соперников. И вновь побед не знает.

Смеялись все над ним.

А Диоген сказал: «Послушай, Никодим,

Не надо, не борись, не мучай тело.

Не победишь. Оставь ты это дело

Тому, кто крепче и сильней.

Найди себе хорошее занятье.

Спортивная борьба – не радость, а проклятье,

Когда всегда проигрываешь в ней».

И наш борец, представьте, стал врачом,

Послушав мудреца совета.

То с клизмой возится, а то с параличом,

То с порошками разными. На это

Со смехом киник отозвался так:

«А Никодим-то не дурак:

Борцов, которых победить не смог,

Он в мир иной торжественно отправит:

Он клизмами соперников отравит,

А не помогут – то поможет порошок».

Какой-то человек однажды на базаре

Собрал толпу, играя на кифаре.

Но не в восторге слушатели были,

Они бранились, топали, кричали:

«Чтоб молнии тебя испепелили!!!

Чтоб колесницы в Ад тебя умчали!!!»

Но кифарист с могучими плечами,

Не оскорблённый этими речами,

Играл, собою упоённый,

Так страстно сам в себя влюблённый,

Что, если б камни начали бросать,

Он предпочёл того б не замечать.

Философ Диоген, в раздумья погружённый,

Приблизился к толпе, шумами привлечённый.

Послушав, по плечу похлопал музыканта

И так вскричал: «Я большего таланта

За жизнь свою ни разу не встречал!

Прекрасно!!! Вдохновенно!!! – он кричал. —

О, Боги! Хорошо, что подарили

Ему вы мастерство и голос, что по силе

И красоте с Орфеевым сравню.

Твоей игре я двадцать раз на дню

Готов внимать и слушать твоё пенье!

О, кифарист, о, чудное явленье!!!»

– Эй, Диоген! – ему ответил кто-то. —

Ты спятил! Лучше слушать бегемота,

Когда он брачные призывы издаёт,

Его рычание ласкает слух, а тот,

Которому ты хлопаешь в ладоши,

Терзает слух, доводит нас до дрожи.

Ты принимаешь уксус за халву.

– Я потому и воздаю ему хвалу,

Что кифарист, телосложеньем схожий

С гориллою, с такой же страшной рожей,

Грабителем и душегубом мог бы стать,

Вам резать глотки, животы вскрывать,

Но вместо этого он мирно на базаре

Для вас играет, пусть фальшивя, на кифаре.

Какой-то лучник, стрелы взяв и лук,

На площади решил поупражняться вдруг.

Установив мишень, в неё пускать стал стрелы.

Но вот беда:

Летели стрелы не туда,

Куда пускал их лучник неумелый.

Одна, вертясь, под облака взлетела,

Вторая возле уха просвистела

Гулявшего на площади, и он,

Схватившись за ухо, издал проклятья стон.

И третья, и четвёртая, и дале

Куда-то не туда все улетали,

Пугая зазевавшихся людей.

Они кричали лучнику: «Злодей,

Куда ты целишься? Ведь можешь ты кого-то

И ранить и убить!» Но лучник был из рода

Строптивых и упрямых. Продолжал

Стрелять куда попало. Прибежал

На крики Диоген. Такое видя дело,

Он так сказал: «Чтоб избежать удела

Печального, прибегну я к уму.

Стрелец не слышит нас и потому,

Как следствие, я заключаю вывод,

Что есть один парадоксальный выход».

Усевшись под мишенью прочно,

Он закричал прохожим: «Эй! Эгей!

Кто хочет жить, ко мне, сюда скорей!

Здесь его стрелы не достанут точно».

Жил в бочке Диоген, купался в море,

Горячим тело подставлял лучам,

Беседовал с друзьями по ночам,

Не зная бед, не зная горя,

Питаясь, как нам пишут, только знаньем,

И наслаждался мира созерцаньем.

И вдруг в один прекрасный день

Его накрыла чья-то тень.

– Ты кто? – спросил пришельца Диоген.

– Я – Македонский Александр, дружище.

Я слышал: знание – единственная пища

Твоя. А вместо крепких стен

Вот эта бочка. Значит, ты – отшельник.

– Отшельник? Что ж, пусть будет так.

Хотя какой-нибудь дурак

(А их немало) мнит, что я – бездельник.

Что Александру нужно от меня?

– Полцарства хочешь?

– Мне и полконя

Не нужно твоего, ни в доме полоконца.

Уйди, не загораживай мне солнца.

– А хочешь, я возьму тебя в поход?

– Зачем?

– Ты повоюешь год,

Почувствуешь вкус битвы, звон металла

Услышишь.

– Для чего?

– Чтоб обострённей стало

Чутьё для жизни восприятья.

И мышцы вздулись бы. В железные объятья

Ты б принял мир.

– Я принял. Что потом?

– Потом… потом вернёшься в дом

Иль в эту бочку. И, подобно Богу,

Лежи и наслаждайся понемногу

Чем хочешь.

– Ну, а я что делаю, глупец?

Уйди и дай мне солнце, наконец.

Платон любил ковры. Орнамент их

Был для Платона, как Гомеров стих,

Красив, изыскан, символичен,

Богат, почти метафоричен,

Метафизичен и, признаться надо:

Ковры – всех небожителей услада.

Ну, а Платон среди философов был Бог,

И по коврам своим ходить часами мог

Босой, в раздумьях, и едва ли

Ковры ему не помогали

Плести орнамент мыслей, слов и фраз.

Но киник-Диоген пришёл к нему как раз,

Когда он о Душе обдумывал трактат.

– А, Диоген? Входи. Я очень рад.

И киник, осмотрев философа жилище,

Сказал сердито.

– Я-то думал, пища

Твоя – духовная, и пищи нет иной.

А ты… ты тут передо мной,

Гордясь собой, предметы выставляешь

Роскошные, ты по коврам ступаешь,

Как царь персидский; из сосудов пьёшь

Серебряных, златых… Богатенько живёшь!

И впариваешь грекам неразумным,

Как хорошо духовным быть и умным,

И что богатство – тлен, и попадать не стоит

Богатству в плен, что лучше быть, как стоик,

Который на материю плюёт.

Да ты, Платон, плутишка ещё тот!

Твоим идеям веры нет отныне.

Твои ковры, шпалеры – знак гордыни.

– Ты б ноги вытер, Диоген.

– Нет, не хочу!

Твою гордыню я, Платон, топчу.

(От ярости он стал багрово-синий).

Топчу!

– Да, топчешь, но… своей гордыней.

Одна старуха – было ей под сто —

Пред зеркалом себя приукрашала.

Как живописец, в баночках мешала

Не то густые снадобья, не то

Белила и румяна или краски,

Потом туда же вылила яйцо,

И мёд, и молоко. И без опаски

Всё это налепила на лицо.

Взяв кисточку, глаза нарисовала,

Но этого ей было мало:

Она ещё нарисовала губы,

Придав им розы алой цвет,

Как черепаха втиснула в корсет

Себя, потом натёрла мелом зубы,

Держа их, разумеется, в руках.

Их, вставив в рот, вскричала: «Ах!».

А после «ах!» раздался крик:

Как видно, прищемила здорово язык.

Всё это Диоген увидел, проходя.

Остановившись, он воскликнул: «О, дитя

И пошлости, и глупости, куда ты

Спешишь, и где тебе, старуха, будут рады?

Коль для живых стараешься – напрасно:

Нет красоты в тебе ни тела, ни души.

А коль для мёртвых, то всё ясно:

Минуты дороги. Спеши. Спеши».

Однажды ученик спросил у Диогена:

«Мы оба киники. Скажи мне откровенно,

За что нас люди бьют, когда в ответ

Мы вместо «да» им отвечаем «нет»?

Или такой поступок совершаем,

Который, в принципе, неожидаем?

Вот, например, вчера, валяясь на траве,

Я палкой получил по голове

От юноши. С красоткою под ручку

Он шёл, рукой показывал на тучку.

Красотка хохотала. Тут вдруг я…

Она вскричала, будто бы змея

Ей под ноги… Но надобно признаться:

Я в натуральном виде был, люблю валяться

На солнышке. И я перед девицей

Раскланялся, стараясь не смутиться,

Как ты учил, улыбчивый, нагой.

И тут – удар воинственной ногой.

Я произнёс лишь фразу или две.

И вновь удар – уже по голове.

Удары сыпались, как град. От шалопая

Драчливого сбежать сумел едва я.

Бежал, скуля собакой жалкой.

Ужасно, коль по голове тебя бьют палкой…

Что делать? Как нам голову спасать?»

– Что делать? Шлем покрепче надевать.

– Собака-Диоген, ты просишь подаянья

У статуй каменных. В своём ли ты уме?

Быть может, твоё долгое скитанье

Тебя лишило разума? В суме

Твоей нет ни обола. Неужели,

Ты думаешь, что камни в самом деле

Расщедрятся, из бронзы потечёт

В твою суму ручей щедрот?

– Нет, не надеюсь, я же не дурак.

Я просто приучаю себя так

Владеть собой, не злиться и не дуться,

Когда придётся натолкнуться

На те сердца, что холоднее, чем у статуй.

Моё терпенье будет мне наградой.