Читать книгу Настоат - Олег Константинович Петрович-Белкин - Страница 9

Говорят, когда-то над этими землями еще не шел бесконечный ледяной дождь… И это, конечно, чистая правда! Она прекрасно помнила ту бескрайную, поросшую кустарником и душистыми цветами равнину, что утопала в обжигающем солнце, задорно улыбавшемся с безоблачного неба. А вечерами на обильные, благословенные земли нисходила прохлада, и в сумраке сгущавшейся ночи зажигались жемчужные, призывно мерцавшие звезды. Свежий бриз с тихо шепчущего, ласкового, хранившего дневное тепло океана заботливо укрывал ее своими крылами, а длинные, непослушные пряди волос развевались по ветру – и шесть сестер ее, любимых сестер, тщетно пытались заплести их в длинные косы.

Все вместе резвились они в лазурном свете Луны, играли в прятки или гадали, а иногда – о, как это было прекрасно! – на востоке загоралась ее любимая, самая яркая и нежная из всех звезд на ночном небосводе. И знала она, что звездочка эта, всегда появлявшаяся вечером или под самое утро, но никогда – во глубине темной ночи, зажигалась для нее и только лишь для нее: она была хранительницей, верным и преданным другом. А может, ее бессмертной душою.

Ночами в степи горели костры, и дым их вздымался к бархатному, перламутровому небосклону. Ветер гулял над уставшей землею; искры кружились и затухали. Печально смотрела она, как их свет гаснет навеки, – смотрела и плакала; плакала, боясь повторить ту же участь. К утру она засыпала, и сквозь сон чудилась ей волшебная песня: «Губы твои – сладкий мед, взгляд – что дыхание жизни. Славься, царица! Славься, нареченная сотней имен – Офродетта, Иненна, Эрато и Фрейя».

Зимы были мягкими, снежными и короткими; а весной, накопив силы, природа вновь устремлялась к воскресшему солнцу – и простиравшаяся до горизонта равнина в одночасье покрывалась цветами. Плодоносные земли эти звались когда-то Итемом, и теперь, когда над уставшим, стареющим миром тысячелетиями проливается колкий, пробирающий до костей дождь, никто уже и не в состоянии припомнить путь к этому пленительному, райскому месту. Говорят, нас изгнали оттуда – но кто это сделал и почему, ответить уже невозможно.

О, сколько путешественников, первопроходцев, пророков, мечтателей сгинуло в поисках сего чудесного сада – и лишь Иненна, родная и ненаглядная дочь тех земель, не питала иллюзий: она знала, что искания с самого начала обречены на неудачу, ибо Итем – мир счастливого и беззаботного детства – никуда не пропадал и ни от кого не скрывался. Он превратился в Город, сожравший все, что было здесь прежде. Нет, не люди были изгнаны из благословенных земель рая; напротив: они сами изгнали Итем из своего нового, стального, огнедышащего, каменно-железного мира.

Но все это будет позже, а пока – только юность, мечты, заря расцветающей жизни. Иненна была неотразима и полнокровна; она дарила любовь всем, кто склонялся к ее пьедесталу: сломленным, утратившим веру, обездоленным, ищущим смерти. Каждый из них находил отдохновение в ее жарких объятиях – и, покидая их, устремлялся в бой с новою силой. Из-за нее велись войны и совершались убийства, захватывались города и предавались огню государства. Человеческие жертвоприношения во имя любви – любви богини к смертным.

Но есть ли способ остановить время? Дни сменялись годами, столетия текли, подобно бурной, полноводной реке, и вот уже Иненна, растерянно привстав с любовного ложа, безмолвно и зачарованно смотрит в туманный, убегающий от нее горизонт… И что она видит? Прекрасные замки и дворцы Нового Города, золотые башни и купола, ослепительно переливающиеся под полуденным солнцем. И каждый, каждый из ее поклонников и воздыхателей восторженно шепчет, что мираж сей знаменует наступление новой эпохи – царства мечты и порядка, благоденствия и процветания.

Сестры Иненны давно позабыты, древние ритуалы и подношения канули в Лету, а Город растет и богатеет, неумолимо поглощая собой близлежащие земли. В сердце ее крепнет тревога, ибо с Городом наступает и сам Архитектор – его легендарный Хозяин, Отец и Владыка. Облик его велик и ужасен; имени нет – говорят, «он есть Сущий»; отыскать его, найти, перемолвиться словом – о чем вы, разве это возможно?

Несметное число раз пыталась Иненна попасть на прием к неуловимому властителю Города, добиться аудиенции, обсудить будущее их общего мира. Тщетно! Великий Архитектор был глух к ее мольбам и призывам. Быть может, он не желал пускать Иненну на порог Нового царства – но скорее он просто не знал о ее существовании. Слишком много подобных Иненн было здесь до Него – и что, каждую из них удостаивать встречи? Да, как писал Паскуаль – творец божественного мемориала, что и поныне стоит в центре Города, – то был Архитектор философов и ученых, но не Иненны и ее почитателей.

Века слагались в бесконечную цепь времен, Город взрослел и укреплялся – и, ни на секунду не замирая, продолжал свое победоносное шествие. Имя его и слава были у всех на устах; здания, возведенные Архитектором, поражали воображение. Не отставал от Отца и Сын – Ноэль Майтреа. Плодородные, простиравшиеся до горизонта степные равнины неумолимо обращались в дороги, тротуары и мостовые; кварталы и дворцы росли словно из-под земли. Пересохли озера; исчезли пажити, леса и овраги; наконец, не стало и самой деревни, откуда некогда происходила Иненна, – а вслед за ней канули в небытие и все ее жители, что тысячелетиями яростно и самозабвенно возносили Иненне молитвы. И поняла она, что Город неотвратим, и поздно думать о том, как остановить время. Принять новую жизнь и покорно склонить голову перед жестокой действительностью – вот все, что теперь оставалось.

А из самого Города приходили страшные вести: волнения, казни, убийства, избиение невиновных, смерть Ноэля Майтреа, вознесение Курфюрста, бесследное исчезновение Великого Архитектора. Кто бы мог подумать, что последнего Иненне даже будет несколько жаль – что сталось теперь с ним, ее давним противником и одновременно прекрасным, пленяющим идеалом? Кумиром, так и не снизошедшим до общения с нею. Какая участь постигла его в суматохе дней после трагической смерти Майтреа?

Впрочем, все это было неважно, ибо на Город опускалась беспросветная, непроглядная мгла: и окутал его холодный туман; и пали первые капли безжалостного, косого дождя, которому суждено было идти целую вечность. Иненна подозревала, что это конец, что ее родная пасторальная идиллия уже никогда не воскреснет, а значит, приходило время меняться. Жить, как прежде, питаясь солнцем и плодами земли, заботливо выращенными ее почитателями, было уже невозможно. Вся ее свита сгинула в каменных объятьях ненасытного Города; юных воздыхателей не появлялось: у нового поколения – свои идеалы: Великий Архитектор, Ноэль, затем Курфюрст и Деменцио Урсус. Знала она: слава и счастье остались далеко позади, среди солнечных долин ее живописной деревни. А здесь, в Городе… Здесь она никому не нужна, да и вряд ли кому-то известна.

Мысль о работе пробуждала в ней поначалу лишь ярость и отвращение: лучше сдохнуть от голода в нищете и распутстве, нежели пасть до того низко. Труд, ответственность, служение обществу – Боже, какая звенящая пошлость! Подчинить свою жизнь интересам тех, кто некогда готов был идти на любые безумства, подвиги и злодеяния ради одной лишь ее мимолетной улыбки, – нет, это не что иное, как святотатство!

Но годы шли – и голод стал нестерпимым. Иненна не ела уже много столетий: стан ее истончился; румяные прежде щеки побледнели и впали; легкое недомогание породило хандру и лихорадку; стоять на ногах не было мочи. «Она чувствовала, как ею постепенно завладевает слабость, она стала слишком вялой, утратила волю и целенаправленность, словно стая мелких хищников вселилась в ее тело и грызла его изнутри». Загнанная в угол, Иненна решилась на дикий, отчаянный, чуждый ее горделивой природе поступок: собрав остатки сил и темперамента, она собственноручно написала Курфюрсту. В милостивом, благосклонном письме она справедливо требовала от него уважения и воздаяния, а точнее – причитающегося ей денежного содержания: небольшой пенсии в миллион ландграфских империалов, скромной свиты и собственного двора; да, пожалуй, еще уютного домика на берегу океана. Вот и все, чего желала для себя представительница древнего аристократического рода!

Но что позволил себе этот жалкий, дурной старикашка? Подумать только – он даже не удосужился рассмотреть ее царственное обращение, а перенаправил его в Собственную его Ландграфского Величества канцелярию, где оно пролежало несколько лет – и лишь затем пришла смешная отписка, что Светлейшая Городская Администрация столь мелкими вопросами не занималась, не занимается и впредь заниматься не будет, а посему просьба сюда более не писать и побыстрее подыхать с голоду – по возможности спокойно, умиротворенно и тихо, сидя у себя дома и не нарушая общественного порядка. Однако волноваться тоже не стоит – Администрация заботится о своих горожанах и в качестве жеста доброй воли передает письмо Иненны помощнику Курфюрста, Почетному кавалергарду и Первому министру Деменцио Урсусу. Неслыханно!

Иненна была в бешенстве: ее знатный род оскорбили, унизили, втоптали в грязь! То, что можно было простить призрачному и всемогущему, непостижимому и всеблагому Великому Архитектору, ни в коем случае нельзя было спускать какому-то ничтожному старикашке Курфюрсту! И в довершение всего пришла наглая и лаконичная, невообразимо дерзкая телеграмма от Деменцио Урсуса: «Ваше прошение рассмотрено тчк Новой власти сейчас не до Вас тчк Идите в жопу тчк С уважением Деменцио Урсус».

Бессильная злоба душила ее изнутри. Самозванцы, преступники, негодяи! Как посмели они столь низко и бесчестно обойтись с прежнею хозяйкою мира! Подлецы, вероотступники, чертово племя! О, они еще поплатятся за это – отныне я буду работать целыми днями, презрев гордость, самодовольство и себялюбие. Я покину башню из слоновой кости и стану таскать неподъемные мешки и баулы где-нибудь в гавани или на складе; буду мыть полы, очищать тротуар или с покорной улыбкой подносить выпивку забулдыгам у ресторана – и все это лишь затем, чтобы спустя годы отомстить оскорбившим меня проходимцам. Возмездие неотвратимо, оно будет ужасным – так того требует справедливость!

Хотя постойте-ка… А что, если… Так ли уж нужно драить полы, коли можно отыскать путь полегче? Ведь есть еще Великое следствие – и начальником там работает этот… ну… как его… Дункан Клаваретт! И его жгучая ненависть к Курфюрсту давно стала притчей во языцех, секретом Полишинеля для всех жителей Города. Кажется, пришло время объединить наши усилия!

Однако вскоре выяснилось, что встретиться с Дунканом Клавареттом не так просто. Аудиенция с ним стоила целого состояния, ибо всему Городу было известно, что Великое следствие – это место, где решаются любые проблемы; это блистательная и элитарная структура, четко отлаженный механизм, всегда готовый прийти на помощь простым смертным – естественно, за солидное вознаграждение в твердой валюте: золоте, драгоценных камнях или пушнине. Следственная Гвардия давно подменила собой полуразложившуюся и деморализованную ландграфскую армию, прозябавшую в нищете и забвении; армию, что, несмотря на ежедневные победные реляции с фронта, вряд ли была способна хоть на какое-то подобие действий. Иное дело – Гвардия; она купалась в роскоши и почете; Дункан не жалел на нее ни времени, ни средств, ни усилий; подчиненные его ликом были подобны младшим богам – каждый следователь, городовой или жандарм был на своем месте полновластным и непререкаемым хозяином жизни. Сотни и тысячи незримых нитей тянулись от этой феодальной дружины прямиком во Дворец Следствия, где, по слухам, в одной из дальних, сырых и темных, сокрытых от глаз комнат восседал, когда выдавалось свободное от выпивки время, сам всемогущий Начальник, великий и страшный господин Клаваретт.

Глаза Иненны горели нездоровым огнем, тело было истощено, запястья – бледны и прозрачны; она почти не вставала с кровати, когда, наконец, стало ясно, что без «добровольного пожертвования» в Кассу взаимопомощи – а проще говоря, взятки – встретиться с Дунканом Клавареттом едва ли возможно. Деньги, деньги, деньги… Их у нее не было много столетий.

Впрочем, существовал и иной вариант – что, если попробовать самой устроиться на работу в Великое следствие? Да, это выход! Но вот незадача: знания, умения, усидчивость, прилежание – где было их взять? Какие странные, пугающие слова из чуждой, незнакомой ей жизни! Однако придется нырять с головой – лучше омут, нежели голодная гибель.

И Иненна погрузилась в науку: сотни бесценных трактатов, начертанных на пергаменте первобытными Homo criminalisticus[25]; талмудические тексты, наставления и житие мудрейшего Лазаря Патологоанатома, память о славных деяниях коего жива и поныне; выбитые на скрижалях заповеди проведения торжественного ОРМ-обряда, в простонародье известного как «оперативно-розыскные мероприятия» – все это Иненна жадно проглатывала долгими, дождливыми и беззвездными городскими ночами. В глазах темнело от голода; безжизненные пальцы дрожали, отказываясь подчиняться, но сердце ее горело, как прежде, а месть старикашке Курфюрсту с каждым днем рисовалась все краше, изощреннее и ярче. Порой силы покидали Иненну – и то были темные, страшные мгновения; пользуясь слабостью, сомнения бесшумно закрадывались в душу, и с горечью она сознавала, что для осуществления заветной мечты предстояло совершить невозможное – каким-то образом пройти экзамены в Великое следствие, получить искомую должность и только затем найти подходящий повод и добиться, наконец, аудиенции у неуловимого Дункана Клаваретта.

И вот наступает долгожданный, торжественный день! Собеседование на должность криминалиста, которое должно раз и навсегда внести ясность в ее дальнейшую участь – быть или не быть, жить или умереть с голоду, to get rich or to die trying[26]… Мириады определений, дефиниций и терминов; правила апофатического и катафатического делопроизводства; сотни спорных, неоднозначных или просто занимательных прецедентов из многотысячелетней истории Города; патристика, имена и биографии достославных отцов Следствия – словом, все, абсолютно все, о чем говорилось в священных научных трактатах, надежно покоится теперь в чертогах ее измученной памяти. Однако страх неискореним – маленьким колючим комочком он перекатывается по телу, засев где-то глубоко, под самою кожей…

* * *

Толстый, длинноволосый, похожий на огромного бегемота экзаменатор сильно переел во время обеда. Глаза его слипаются, а дрема медленно туманит усталый и не приспособленный к долгой работе рассудок. Раздается храп.

– Эй, вы что там, спите? Спите, сидя передо мной? Да как вы смеете?

Иненна гневно бьет толстяка по пухлым, желеобразным пальцам.

От неожиданности Бегемот вздрагивает.

– Простите, задумался… Ахррр… Кто вы? Имя? Фамилия?

– Иненна Эштари.

– Превосходно, я записал. Тяните экзаменационный билет!

Страшно! На столе добрая сотня разноцветных листочков.

– Не стесняйтесь, барышня! Берите. И читайте. Отвечайте скорее. Прошу вас, не задерживайте! Времени мало! Уже через полгода у меня следующий соискатель, а я не успеваю даже отдохнуть и проветриться. Работаю на износ. Скорее, экзамен близится к завершению – мне давно пора в объятья Морфея.

Иненна нехотя подчиняется.

– Хорошо! Билет № 13. Условие задачи: «Если бы гипотетически (чисто гипотетически!) вам потребовалось поделиться с вышестоящим начальством полученной на местах прибылью, то какой процент ”пожертвований” вы бы отдали»?

– Замечательный вопрос! Надеюсь, вы подготовились?

– Конечно! Я думаю, ответ очевиден: не менее 25 % от прибыли. Однако если речь идет о защите госинтересов или, например, об укреплении духовных скреп нашего Города, то в этом случае процент был бы выше! Гораздо выше – можете не сомневаться!

– Блестящий ответ – все в соответствии со священными текстами! Что ж, поздравляю, экзамен окончен! Отныне вы – доблестный представитель Великого следствия. Можете выходить на работу! Пожалуйста, сдайте билет и ступайте своей дорогой – мне давно пора отдыхать.

– Благодарю вас. А можно, ради интереса, посмотреть, что было в других экзаменационных билетах?

Раскатистый смех сотрясает могучее тело полусонного бегемота.

– Не утруждайте себя, дамочка! Все билеты у нас одинаковые, везде одно и то же! Всегда и везде – по-другому быть и не может. Стандартная процедура, так сказать – Standard Operating Procedure. – Бегемот устало закрывает глаза. – В общем, удачи вам на нелегком поприще криминалистики! А я спать. До свидания!

Дверь закрывается – и за спиной у счастливой, едва не плачущей от избытка чувств девушки раздается громкий добродушный храп, знаменующий собой начало ее успешной карьеры.

Иненна, вот ты и выбилась в люди! Браво! Отныне все будет прекрасно.

* * *

Однако вскоре выяснилось, что прекрасно если и будет, то очень нескоро, ибо поступить на работу в Великое следствие – это только начало. Дункан Клаваретт был, как и прежде, абсолютно недосягаем. На службе он практически не появлялся и предпочитал решать дела, не попадаясь на глаза назойливым посетителям; вечером он до беспамятства напивался на всевозможных приемах, а по утрам отсыпался, не поднимаясь с кровати раньше полудня. Для встречи с ним требовался важный, весомый, не терпящий отлагательства повод – но где было его отыскать?

А что же Иненна? Сутки напролет она занималась лишь тем, что перекладывала с места на место какие-то неведомые и вряд ли кому нужные манускрипты. Каждый новый день был похож на предыдущий; не происходило ровным счетом ничего – время словно остановилось. Радовало только одно – угроза голодной смерти наконец миновала; на работе ее ценили: оказалось, что бесконечное перекладывание бумажек – это исключительно важное и полезное дело, благодаря которому в хаотичный документооборот Великого следствия было внесено некое подобие порядка.

И вскоре золото из бездонных сокровищниц и подвалов Дункана Клаваретта потекло в карманы Иненны полноводной рекой – не прошло и нескольких месяцев, как она позволила себе вернуться к прежнему, блистательному, праздно беззаботному образу жизни. Собственное поместье, двор, овчарня, светские рауты, прислуга в пышных ливреях, тысячи гектаров некогда плодородной, но обратившейся в болото земли, экипажи, эскорт, конное сопровождение из отборных, самых красивых в Городе кирасиров – о чем еще было мечтать? Но мысль о мести, как назло, не отступала – оскорбление, нанесенное ее древнему роду, было столь велико, что не могло померкнуть даже на фоне новой, сказочной, наполненной роскошью жизни.

Между тем злые языки подобострастно шептали, что Дункан Клаваретт, снедаемый жаждой власти и ненавистью к Курфюрсту, с каждым годом становится все более одиноким, замкнутым и нелюдимым; на торжественных приемах он давно не подпускает к себе никого, единственный собеседник его – странный застенчивый карлик с трудно произносимым именем и дурацкой шинелью. Но и этого мало: по слухам, всемогущий Начальник следствия только и делает, что просиживает дни и ночи напролет в окружении пустых бутылок и кипы бумаг с подробными отчетами о последних событиях – и бумаги эти он в пьяном угаре просматривает вновь и вновь, по второму, третьему и сотому кругу, словно бы ожидая, когда уже, наконец, попадется хоть что-нибудь ценное, важное, стоящее. Однако надежды его тщетны – к вящему разочарованию, все отчеты содержат лишь бесконечные донесения о мелких кражах, клевете, беспардонно вываленном на улицу мусоре и тому подобных вещах. И, отчаявшись найти выход, Дункан Клаваретт в ярости бросает эти проклятые, ненавистные бумаги в камин, в бессильной злобе бьет кулаком по столу, ломает все, до чего в состоянии дотянуться, и, безобразно пьяный, едва ли не плача, засыпает прямо в кресле.

Многие годы продолжалось это безумство; сумрак безвременья непроницаемой пеленой окутал впавший в оцепенение Город. Зорко следила Иненна за тем, как Дункан, не находивший своим амбициям достойного применения, становился все более мнительным и суеверным – всюду видел он шпионов Курфюрста, в каждом встречном читал стремление к предательству, обману и вероломству. Пожалуй, это было ей даже на руку, ибо шестым чувством она сознавала, что скоро все мосты для Начальника следствия будут окончательно сожжены – и тогда Дункан не сумеет удержаться от соблазна открыто выступить против курфюрстовой власти. Но если бы все было так просто! К горечи Иненны, те же самые изменения в характере Начальника следствия делали совершенно несбыточной ее собственную мечту об организации совместных действий против тирана – ведь разве можно было убедить Дункана Клаваретта, этого отчаянного, никому не доверяющего честолюбца, что сама она не подослана ландграфской администрацией или, хуже того, лично Курфюрстом или Деменцио Урсусом? Впрочем, можно было пустить дело на самотек и просто ожидать неизбежного, но идея разделаться с Курфюрстом чужими руками, без собственного деятельного участия в свержении его деспотии, казалась Иненне унизительной, гнусной и не соответствующей достоинству ее царского рода.