Читать книгу Собрание стихотворений. В 2 томах. Том 1 и 2. - Олег Юрьев - Страница 7

Середь этой зимы понял я, как я к жизни прикован,

Как не нужно от ней ничего, кроме дней и ночей…

Даже вниз уходя осовевшим лицом пустяковым,

Оглянусь изо всех сил: Божий свет, весь в снегу, весь в снегу до плечей.

            – как в белых сетях

Уснули тенета…

Раз птицы сказались в нетях,

Ну что ж за охота?

Но, кажется, мир еще жив, —

Пронзят они сетки,

Зеленые перья сложив,

И СЯДУТ НА ВЕТКИ.

В русском небе – ни солнца, ни звезд,

Только сосны светили сквозь дюны;

Было видно, как пламенник ест

Осовевшее сердце лагуны.

На чернеющем снизу холму,

С полукругом земным за спиною,

Я взглянул через смутную тьму —

Встало русское море стеною.

Ничего нету здесь моего.

Даже воздуха, гаснущей тверди.

Ни воды, ни земли – ничего

моего. Кроме Бога и смерти.

Закат сошел.

Шумя меж сосн, съезжали дюны с локтя.

Отделавшиеся от ясных шор,

Вздыхали звезды в вогнутые стекла.

Из всех разов, как я на свете жил

Во тьме отсветных волн, что я видел, —

Одной лишь этою я жизнью дорожил,

Одну лишь эту жизнь не предвидел.

Луны кусок в ее пятне

Стоит над чащей неосиянной,

И верхний ветер в стороне

Навис звучащий, но безуханный.

Где был дворец, я вижу холм.

Где хладен герб – живую птицу.

И статуй облачных в глухом

лесу Я вижу вереницу.

Весь нижний город, и небеса

Стоят, беззвучны; висят, не рады.

Сады исчезли, и леса

забились в желтые ограды.

Стрельнувшись из дому, вонзяся в ярый свет,

С пронзенным зреньем в дым несясь древесный

И голову подняв, – сквозь тщательный скелет,

Ходящий ходуном – узрил я дом небесный.

В безверхих колоннадах светлых линз

Шел я меж наискось сужающихся лезвий

И видел, хоть не мог, я бабочкин потертый низ —

Сдвигающийся дым созвездный.

Поднявши голову, поплачь о волосах

Земли, нацеленной за черными чужими голосами…

Доколе светлые колонны в небесах,

Доколе темные крыла за небесами.

В иссиня-ясную Неву

Съезжает белое каленье.

Ну как ей вымолвить: живу,

Коли заковано в каменье

Ее дыханье наяву.

Живется так же что и мне:

Один средь отсветов зеркальных,

Полууснувший, на спине

плыву. Уходит солнце. В спальнях

поддонных – Рыбий стон во сне.

Но – лишь учую я ветер тьмы

Над лесом блесен недоцветшим —

(Весь город – как корабль с кормы —

вздыхает…) (Слово есть ушедшим)

– Я вспоминаю жизнь на мы.

Младенец, изменщика-века птенец, в минуту я (что ж? не святую?) схва —

тился за ржавого лавра венец и грязную чашу златую.

       И в царствованье рабов без господ господствовать взялся над сло —

вом, над бабочкой-словом, чей сыпкий испод царит в полуночье лиловом!

       Хорошенький ж вышел я вам господин, о тьмы слюдяные извивы,

без них, что ушли, унеслись, как один… – Ушедшие, что унесли вы?

       И как же – один – я сдержу этот груз предсердно прогнувшейся

стали?..

Прозрачные крылышки с умерших муз, как легкие линзы слетали…

Я – ворон, вернувшийся к Ною,

Раззявши пластмассовый рот…

Зато за моею спиною

Кишенье – волна за волною

Воздушных и водных темнот.

И скользко же, Осподи-Боже,

В темнице десницы Твоей

Луны вороненое ложе

За узкою тенью моей.

Лишь шопот валов равномерный

Не голос, нет уже (– нам голос невозможен —).

Не музыка еще (– мертвы мы не на столь —)…

– Есть только скрып меча, ползущего из ножен:

Так звуков падает заржавая фасоль.

Куда бы я ни шел – не слышу я отзыва,

Куда бы я ни пел – не вижу никого.

– Лишь в море: скатная жемчужина отлива:

Так обнажается безмолвья вещество.

Но от зависших скал ко мне приходит эхо,

Со стоном шевеля пустых морей меха,

И падает к ногам, среди греха и смеха,

Горящей птицею стиха.

(О муза, надевай же бранное убранство! —

Чужие голоса на кладбище твоем.

Нам нужно, чтобы жить, такое постоянство,

Как никому еще, чтоб просто жить вдвоем)

В рай впускают только птиц,

Только птиц, только рыб,

Стаявший луча изгиб у воды.

Лишь светящуюся тьму

(По холму сговорив

До поры не съезжать и

До беды).

В рай впускают только тех

И лишь тех, кто не мы,

Лишь светящихся в воде и над ней.

Только тех, кто обещал

Без начал и канвы

Лечь за светлою иглою

Окончанья дней.

В саде кáмневом, охладелом,

Желтом и синем саду,

Всем изощренным именем-телом

В небо я овчее ниспаду.

И не почувствовав расстоянья,

И не успев вздохнуть,

Птицею таянья и сиянья

Себя я смогу согнуть. —

Луком темным, мчащим вместе

С светлой стрелкой своей

Во всё уходящее перекрестье

Всё надвигающихся огней.

Якорь я в звездных вóлнах свистящих

(Крылья пóлны смолой);

Ворон я в синих облачных чащах

Над желтой Землей-Волной,

Где – весь раскачанный волн бегом —

Лишь камневый сад еще не померк,

Где над желтым и синим ковчегом

Я, ворон, всё падаю вверх.

У свисших куп – ни степени, ни веса,

Лишь свертки тополей на голове…

Куда же ж ты заехала, Одесса,

На мусорном, зеленопенном льве?

Не чувствую ни грека, ни еврея —

Лишь полный и радяньский человек

(В дрожащих пальцах музыка, хирея,

Касается смежающихся век).

Я шел пустым путем сквозь дни пустые

От города в зерцающих тисках…

(Рекой не двинув, сжалися России

С Москвою бессердечной на руках) —

И вижу я, как можно – как с одежей —

Чужую жизнь с чужих плечей согнать,

Как можно жить на суше, как в прихожей —

Как имени ее не вспоминать.

Во всяком воздухе, во всяком волокне,

В биении волны, в переполненьи тверди —

Зимы глаза, зимы (Но их не страшно мне:

Бессмертны мертвые – они не знают смерти)…

Цветка биение бессветною главой

О воздуха волну – весь воздух развалило

(А я… – со дня, как был последний раз живой,

Ничто, что кончено, меня не удивило)…

У птицы в воздухе дыханья не лови —

Ей в гнутой полости грудной волны не сдвинуть

(А я… я и не жду круженья от крови —

Ей в венах кожаных давно уж не застынуть)…

Крови воздушной, темной вóлны извели

Всю кровь зеленую в деревьях… – и несложно

(А я… я не боюсь… – Ушедшие ушли.

Еще кому-либо исчезнуть невозможно)…

Биение ветров помчится целовать

Живых существ в сердца – прощально и безусто…

Им сердца моего уже не разрывать:

Во гнутой полости грудной – черно и пусто.

(Зима лишь ночь живет. На воздуха волне

Перемещаются ее бессветные одежды…

Я смерти не боюсь. Ее не страшно мне. —

Бессмертье – в ожиданьи без надежды)

Я не коснулся уст хладеющей весны.

Очей я не коснусь светлеющего лета.

О Господи, скажи, какие сны нужны,

Чтоб жизнь переждать и жизнь отдать за это.

От снега свет весны. А лето из листвы

Чуть вянущим его глядит немолчным оком…

О, жизнь пережидать, как Бога звать на Вы,

Как песнь державная в дыму мясном, высоком

И лесть своей стране, что мирно спит в крови.

В сердце крошечном и низшем

Сердце отчее живет,

Песнь поет, по мягким нишам

Среди голоса снует,

Из атласа перекрестков,

Из кроваво-нежных сот

Под жемчужницы подмостков

Лето ветхое несет.

Свет вонзился. Тьма упала.

Черствой тополи каркас

Принял звездные лекала

От отверзнувшихся глаз.

Я не вечен и не ранен,

И не чувствовать могу

Сна огня, стеченья пламен

В недоношенном снегу.

Я жемчужно-ветхим утром

Выхожу на Божий свет…

Здравствуй, жизнь в солнце утлом,

Здравствуй, солнце черных лет.

Ты пахнешь снегом и вином,

Осенним листеньем кольчужным,

Огнем на дне, что в слюдяном

Горит поджаберье жемчужном.

Ты пахнешь сном в моей крови,

Огнем в червонных переходах,

Где голос стонет: не зови —

Безмолвью, скованному в водах.

Во льду огни, на дне огни,

В крови огни нерасторопной… —

Несутся смоляные дни

Жемчужной поступью двустопной.

– Когда я жил на дне, в огне,

В реке, что шепчет и рокочет,

Я знал о том, кто, в льдистом льне

Лицом запутавшись, хохочет,

И видел я его глаза,

И слушал топота стяженья…

Куда ж ты ломишься, лоза?

Куда поете, сновиденья..?

Когда прямую низведут,

Всё-всё свое и не свое

(Воздушный шар, скрипящ и вздут)

Во тьму войдет, но не ее.

Ни яви вспоминать, ни снов

Не нужно в жизни, ни иной

(За горстью косных этих слов,

За черной этой шириной).

Ни я не бы´ л, и ни иной

В расщелинах, где внидет свет

В воздушный шар, но не земной.

– Я выскользнул было, но нет —

Эти конные ветки – не снятся,

Цокот замшевый их наяву,

И готов я с прелестною жизнью обняться,

Хоть и чуждым, и лишним слыву.

Хоть не входит сюда на рассвете

Ни волны полувзмах, ни огня…

Лишь деревья – сквозь вод и огней переплетье —

Дышат ясную тьму на меня.

Жизнь вошла. И иною не выйдет.

И иной я уже не смогу…

Лишь деревья сквозь очи кровавые видят

Непокорного их неслугу.

И малый крыжовник дождя…

И сна расстоянье и песня…

Пронжу всё и вся, уходя,

Кристальным лучом угодя

В еврейскую кровь поднебесья.

Есть свет из спряженной воды,

И свет есть из неба и света,

Но грани меж них нетверды:

………………………..

Я жил и не знать не хотел,

Обязан кому я судьбою,

Какое из óгнистых тел,

Взлетевших мне следом навек,

Сумею назвать я собою.

Сколь медленно я возлетел

К оттаянью, к свету, к пробою…

Сколь медленно жив человек.

Жизнь, ты ясной сходишь, словно

Лип-госпож колокола,

Ясно-ясной, словно ясность

Крылья черные сняла —

Словно из безверхих сеней,

Из растерзанных пелeн

Проницаешь свет осенний

И листов замерзших звон.

Жизнь-жизнь, сознал я снова:

Ты ж не очень и смела —

Яблочный, завядший воздух

Лишь на прикус ты взяла.

…Хватит…ясно…вместе станем

В высях теневых ходить,

Станем-станем и устанем,

И не станем вместе жить.

И домашен, и торжествен

Нашей выйдет жизни слог.

Даже и расставшись, всё же

Возле встанем, видит Бог.

В слоях у облаченья ночи

Зеркальная волна – черна,

И сна изъя́звленные очи,

Незримые, глядят со дна.

В реке река царит, незрима,

Но небеса – не в небесах:

Неясный огнь Иерусалима

В верховных меркнет поясах.

И не снести ни сна, ни знанья,

Ни дня, угнанного в полон,

В реку двойную без названья,

В воротцы роговых колонн…

(Как падчерица расстоянья,

Стоит на сваях смутных ночь,

И несть ни слова, ни сиянья

Всю эту муку превозмочь…)

А день – иглой ко дну, из виду…

…И – вверх! В застывшую грозу! —

Во взрезанную пирамиду

Со странным отсветом внизу.

Владею сердцем я, и сердце есть у мира —

Во мгле зерцающей невидимо и сиро,

Никем не знанное, не манит никого —

Дрожь каменная лишь – в шаг сердца моего.

За нею движусь я. Сухое в сердце жженье

Мое руководит слепое продвиженье:

Зерцальных плоскостей касается рука,

И царствует душа – несчастна и легка.

И как ни различай огни и наважденья,

В частичках царской мглы – близнец изображенья.

Возвращаяся с русского плена,

Говорил я сходящему свету:

«Зря же всё… всё чернее измена…

«Твоя кровь… ее царственней – нету…

«Зря же все… в погремушках костячных

«Тени ходят по страшному раю…

«Неисчетных, ненужных, невзрачных

«их – Нужней и скончанней не знаю.

«Ни одна никого не дождется,

«Ни одна ничего не услышит,

«Просто – словно волна – распадется

«Неба свод, что созвездьями вышит».

«Все скончалися?» – свет подивится, —

«Аж оставивши вживе живого?

«Ну а чьи ж эти костные лица

«За тобой зазияли лилово?»

«А..» – сказал я: «Они? Сам я, знаешь,

«За собой звал молчанье и ужас,

«Возвращаяся с русского плена

В неба свод, что созвездьями вышит».

…А я рожден в кладбищенской столице,

Чтоб юный флот стихов флотоводить

И ощущать, как месяц узколице

Из дна Невы высучивает нить,

И замечать сквозь тени снежных стекол,

Как царское сребро хоронит дым,

И молния, невзрачная, как сокол,

Перед созвездием стоит моим.