Читать книгу Ледяные коньки. Серия «Очень маленькое созвездие» - Ольга Апреликова - Страница 6

– Это только приснилось, – плаксивого психа в себе он стал утешать, еще толком не проснувшись. Он помнил лишь прозрачный лед над черной бездной протоколов Сети и движение сквозь страшную тьму. И охотно согласился бы признать этот ужас сном или судорогами больного мозга, лишь бы открыть сейчас глаза и увидеть комнатку в доме-дереве. Или даже полосатые обои комнаты, где унылые учебники на письменном столе и все стирающий ноябрьский снегодождь над северным городом за окном… Но чужие, новые запахи и тоскливое постанывание обожженных нервов, которые все помнили, и крошки надежды не оставляли. Он успокоил себя: – Но ведь я же к чему угодно привыкну…

Открыл глаза.

Все вокруг было незнакомым. Но – нестрашным. Закрытая черная дверь. Серые стены, мягкий свет сквозь плотные задернутые гардины, запах чистоты от белоснежных подушки и одеяла. Вся эта тихая комнатка и особенно хорошая, узенькая кроватка успокаивали. Где же это он? Это настоящий мир, а не волшебный вирт, тут лешики не водятся…

А может, лес, волк, Котька, агашины пирожки, снег, поляна ему лишь привиделись? Поймавшие его – с их уколом-то… Может, из-за их лекарства ему только показалось, что он от них убежал? Кто знает, на какие видения способен паникующий мозг? И он теперь – у них, у врагов? Ну уж нет. ЛЕС не мог присниться. Он есть. ЛЕС – он в точке «всегда», вокруг которой выстроена Сеть… ЛЕС – это ноль координат, точка спасения и новых начал… Голова болит. Потому что без… Без чего? Сташка потерял мысль. Огляделся. Комната была совсем пуста. Только черный, какой-то дворцовый стул и вешалка-камердинер, пустая. Ага, где же те штаны и свитер, что он последними на себе помнил – дала Агаша вместо черного платья? И коньки? Даже зеленой футболки с ежиком нет, даже трусов, – пижама чужая серенькая. Хорошо, где тогда ранец, тогдашние школьные штаны и белая рубашка, которую он в клочья разодрал в золотом лесу – если ему все (нет!!!) приснилось, то они должны быть целыми и здесь? Он припомнил, как промочил одежду, лежа в ручейке на дне оврага, как мерз, рвал и ел – кислая! – бруснику и как спал на медведе – и вообще во всем усомнился. Ну и что. Пусть он и не понимает ничего, но скулить в уголке не будет. Он здесь, дома, и это главное. Сеть не подвела… Какая Сеть?

Вот-вот сорвет мозги с резьбы. Не вспоминать. Отвлечься.

Он сел и укутался в одеяло. Голова кружилась и холодно в одной-то пижаме. В тихой комнатке можно удавиться с тоски, но он подождет и поразмыслит, что дальше делать. Вспомнил о волке – он-то ведь не примерещился? Вот же до сих пор тепло на лбу… Он все равно где-то здесь, где-то рядом. Как тошно ничего не помнить…

Повезло ему или нет? Где он был, где он сейчас? Тот ли он, прежний городской звереныш, такой же, как остальные, или все-таки другой? Где он? Дома, там, куда должен был попасть? Что делать дальше? Он встал и по холодному мраморному полу подошел к окну – но увидел лишь синее небо высоко над черной-черной близкой стеной. Ноги стыли. Если смотреть вбок, справа было видно лишь все перекрывавший выступ балкона, слева – солнечную узкую полосу на черной стене, образующей глухой угол. Но сама эта высокая черная стена, сложенная из огромных каменных блоков… Где же это он ее видел раньше? Босые ноги совсем остыли на полу, он поджал одну, посмотрел вниз – а мрамор пола точно такой же черный. И почему-то так и должно быть. Ой. Он очнулся, забыв, что пытался вспомнить сию минуту, растерянно оглядел комнатку. Что же, он тут заперт?

Он подумал о Яське, и твердый снежок воли заставил его подойти к двери. Сташка толкнул дверь от себя и оскалился.

Но никто не напал. Он уперся ладонями в тяжелую дверь и с трудом ее отжал едва на локоть. В приоткрывшийся проем потянуло странными, тревожными запахами и звуками. И чем-то знакомым. Точно. Пахнет. Знакомым. Нужным. Горьким. Он попятился, отошел и сел.

Ждал, ослабев, прислушиваясь. Тишина. Он было удивился, что ничего не боится, но вдруг, заставив его сильно вздрогнуть, дверь тяжело отошла и в комнату шагнул высокий костлявый человек в черном – этот Кощей тогда стаскивал его с печки! Сейчас, конечно, Сташка так не испугался, но все в нем тоскливо и разочарованно скорчилось. Значит, те мерзавцы своего добились… Но где же его волк? Все же примерещился?

Человек усмехнулся. Сказал на языке из прежнего, уставившись на Сташку прозрачными бесцветными глазами с уколовшими, как иголкой, крошечными зрачками:

– Здравствуй.

– Здравствуйте, – вежливость не помешает. А думать можно все, что хочешь: как он похож на комара. Или на Кощея Бессмертного в молодости. Волосы длинные светлые, камзол старинный в поблескивающих узорах – нормальные взрослые люди так придурковато не одеваются. Пахло от него хорошо, но – чужим. Неправильно пахло. Доверять этому человеку нельзя.

– Не бойся.

– Неужели? – усмехнулся Сташка, вспомнив печку и одеяло.

– Обижать тебя – нет. Та грубость не была предусмотренная. – явную неправильность его речи Сташка отметил, но – какая разница? Скорей бы он уже все объяснил. Кощей, не торопясь, сел на стул и представился: – Меня хайсе Максимилиан Даррид.

От этакого имечка стало тоскливее. Куда бы смыться? Неужели этот комар-переросток будет распоряжаться его жизнью? А вот фиг.

– А тебя зовут «Стахий», хорошее имя, абер в здешней транскрипции говорится – «Сташ», – Кощей опять усмехнулся, будто его имя было нелепым. – Совет: быстро привыкать. Унд принять то, что вернуться, где ты рос – нет возможно. Никогда. Это надо понять йетц… сейчас.

– Обратно не надо? – уточнил Сташка. Его не заставят вернуться в прежний мирок? – Прекрасно.

– Да. Исключено. Быстро привыкать, быстро учить новый язык.

Да хоть пять языков. Хоть двадцать пять. Только не обратно, потому что тот человек-волк с синими глазами все-равно – здесь. Где-то рядом. Им тут пахнет вон из приоткрытой двери. Да, точно. Как его отыскать? Как смыться от этого комара Кощея?

Невзрачная женщина внесла одежду, положила на спинку кровати и вышла, на Сташку и не взглянув. Кощей сказал:

– Одевайся. Дверь открыть – куда собрался?

Сташке отвечать было нечего. В самом деле, куда бы он побежал в пижаме?

– Тебя ждут, – сказал Кощей. Встал, вышел и через порог сказал: – Поторопись.

Одежда была непривычной, черной. И поверх рубашки со штанами – то ли платье, то ли балахон, правда не такой тяжелый и роскошный, что остался в Лесу, а просто черненький, с легкой пелериной. Одно утешение, что на каких-то средневековых картинках он видел такие наряды. Оделся. Все черное, противное, какое-то неправильное, неудобное… Как будто сшито не по тем, что надо, лекалам… Ботинки жмут… А ледяные волшебные коньки тогда где? Растаяли? Или их и не было никогда? А что тогда звякнуло по камню?

Вышел к Кощею, притворяясь хладнокровным змеем. В комнате, просторной и красивой, никого другого не было, и, пока Кощей вел его по широкому, с высоким потолком коридору, тоже никто не встретился. По сторонам редкие тяжелые двери. На тюрьму не похоже, но вдруг кто-то там сидит за дверями? Там такие же комнатки, в какой сидел он? Может, тут где-то Гай и Яська? Он попытался почувствовать, потянулся за стены – как будто бы пусто… Там в комнатах все какие-то тайны, книги… Документы. Архив? После нескольких шагов его затошнило от внезапного головокружения. Кощей заметил и остановился:

– Тебе нехорошо?

– Нормально, – Сташка прислонился к стене переждать круговерть и качание. – Сейчас, – он опять постарался почувствовать кого-нибудь за толстыми стенами и наконец ясно ощутил, что никого вокруг близко нет. Что это за место с секретами за запертыми дверьми? Он хотел спросить, куда Кощей его ведет, но и так понятно: туда, где кто-то поважнее решит, что дальше делать с сумасшедшим ребенком… Может, надо испугаться? Кощей вдруг спросил:

– Откуда он взял тебя?

– Кто?

– Ты же удрать тогда. Взорвать воздух и удрать, – Кощей холодно усмехнулся. – Мы тебя пугнули. Но когда я вернулся, ты быть уже здесь. Как ты попасть к нему? Сюда?

– К кому?

– Кто тебя привез?

– Не знаю, – легко соврал Сташка, не собиравшийся рассказывать этому зловещему комару ни о ЛЕСЕ, ни о катании на коньках. А про Сеть он сроду никому не говорил и не скажет.

Они вышли из коридора в просторный холл, и Сташку разом накрыло мучительно родным запахом и с ним – прозрачной бурей надежды, тоски, нетерпения, чьей-то родной, узнаваемой воли, которую он чуял всю жизнь. Это не кажется… Это… Это правда так его тут кто-то ждет?!

– Что с тобой? – встревожился Кощей.

– Мне надо спешить, – сквозь зубы, чтоб не зареветь, ответил Сташка.

Кощей медлил, разглядывая его, и тогда Сташка сам потянул его влево через холл, рванулся – ладонь освободилась. Ботинки застучали по паркету. Он наискось пересек холл и влетел в сумрачный, несмотря на светлые стены, коридор без окон, с какими-то слабо освещенными картинами на стенах. Это место он знал… Не оглядываясь, побежал мимо старых узнаваемых мозаик на стенах: это из Геркуланума… это из Венеции… это из Плеяд… эта с охотниками он забыл, откуда… Скорей, скорей… Эта с парусниками тоже из Доменов, а точнее – острова Аши… Ему было так плохо, так медленно он бежал, так боялся, что Кощей нагонит и остановит – заветные двери показались спасением. Он распахнул их и вбежал в огромную комнату с прозрачной оконной стеной за белым занавесом, и сквозь тонкую ткань с высокого неба ударило в глаза веселое солнце. Еще жмурясь, остановился в светлом, свежем пространстве и наконец почувствовал обхватившее его чье-то радостное, родное тепло без преград и стен, наяву – и сразу поверил, что все теперь будет хорошо, потом чуть сдвинулся в тень и открыл глаза.

И возликовал. Это его очень добрый волк, больше не тоскуя, а радуясь, смотрел на него! И белые бумаги падали из его рук.

Сташка шагнул вперед и свел брови, вглядываясь: за большим столом, полным работы, уставший человек. Он казался черным из-за черной одежды, черных волос и угрюмых бровей, но это был его белый волшебный волк! Он не волк, он – Яр!! И глаза родные синие, живые – и это наяву!! И он рад видеть его! Так рад! Сташка, от внезапной жалости к нему, такому уставшему, и от желания прямо сейчас вкрутиться башкой под его большую ладонь, дрожа, двинулся вперед, притягиваясь, как железка к магниту. Яр засмеялся, встал и протянул руки навстречу. Сташка прыгнул к нему, ткнулся лицом в черную грудь и замер. Какой он громадный! Не дыша от счастья, наконец ощутил на затылке теплое защищающее прикосновение и судорожно вдохнул родной запах. Все-таки он, и будучи человеком, пах горечью, снегом и шерстью – волком. Это он. Это его голос звал его из чужого мира – домой. Сюда. К нему. Волк нежно, медленно поднял на руки и вдруг так крепко прижал к груди, что Сташка всем телом ощутил грохот его сердца. Растерялся от наката счастья, от любви, от боли своего сердца, нетерпеливо кинувшегося вслед за громадным сердцем этого родного человека, и, не шевелясь в его руках, спросил сердито:

– Яр!! Почему так… так долго? Так далеко? Без тебя?

– Так надо, – чуть виновато ответил так же на Чаре волк и обнял еще крепче. Его голос был невыносимо родным, и жгучим потоком хлынули слезы. Сташка, пряча их, сам обхватил его за шею и еще вцепился в одежду изо всей силы, прижался мокрым лицом к колючей щеке:

– Не отсылай меня. Нельзя. Не могу. Без тебя – никак.

– Без тебя тоже, – шепнул он в самое ухо. – Но… мы можем хотеть многого… Но еще больше мы должны.

– Я знаю, – буркнул Сташка и нечаянно вытер слезы об его плечо. Осознал, что сделал и удивился, как знакомо векам и переносице это скользящее движение по плотной шершавой ткани, под которой родное плечо. – Ты поэтому меня спрятал?

– Да, – серьезно ответил он. – Ты ведь, похоже, все понимаешь. Чтоб никто до времени даже не заподозрил, что ты здесь. Чтоб уберечь. И отошлю – тоже чтоб уберечь.

– Нет! – Сташка испуганно отклонился, ища его взгляд. – Не хочу! Не надо! Это ведь невыносимо уже. Мне ведь никак без тебя!

– Тихо, – велел он. А глаза какие синие! Какие родные! – Ты мой ребенок, мой, никуда не денешься. Успокойся. Никаких сцен, понял? И скулить не смей. Держись.

Сердце зазвенело от боли, и стало совсем нехорошо, качнулась комната, но его тут же обняли покрепче. Что, не надо бояться разлуки? Как это? И взгляд его смеялся и крепко и нежно держал в себе Сташку.

– Я опасаться необъяснимо, – раздался неприятный голос вошедшего Кощея, заговорившего на изуродованном языке Астры. – Внушить требуется ему повиновение.

Сташка хотел обернуться, но ласковая рука осторожно удержала и взлохматила ему затылок:

– Как ты, маленький?

– Нормально… Что ему надо, этому чужому комару? Прогони его.

– Не злись. И не бойся никого. Слушай только меня.

Кощей изумленно вмешался:

– Ты говорить с ребенок на Чаре?

Чар он знал еще хуже, чем язык Астры. Для Чара нужна полнота голоса и резкость согласных – Кощей будто кашу жевал.

– Да, Макс. Чар ему ближе, чем любой другой.

– Откуда он знать… Так это… То самое дитя? То самое?!

– Какое самое? – заглянул Сташка в родные глаза.

– То, – засмеялся он и опять прижал его к себе. – Солнце мое безумное.

– Ярун, тебя не узнать, – сказал Кощей. – Ты дитя знать. Он тебя задеть. Нет он понимать, кто ты – к ты собственные дети нет решиться подойти.

Ну вот, теперь он знает его полное имя. То есть вспомнил. Ярун. И оно – невыносимо родное. Сташка, чтоб не зареветь и не пробовали оторвать, еще крепче вцепился в черную плотную ткань одежды единственного на свете родного человека. … «Собственные дети»? А он сам что – не собственный? Не родной?

– Тихо, – шепотом успокоил Ярун. – Ты – это ты, я знаю. Не бойся. Еще не сейчас. Еще поговорим, еще побудешь тут…

– Нет понимать я… Это то дитя, прятанное на Астре? Легенда веков?

– Само собой.

– Откуда он тебя знать?

– Все никак не поверишь?

– Он походить на ты сам. Одно лицо. Больше, чем любой твой дитя, больше, чем Арес. Полное подобие. Это в глаза бить.

– Еще бы.

– Яр, ты ничего не скрыть? Речь идти о его безопасности.

– Его безопасность мы еще обсудим.

– Как он попал сюда из Семиречья? – сдавшись, Кощей перешел на нормальный язык. – Нет, верить не могу.

– А разве в него вообще легко поверить? Он лишь для меня – реальность, а для всех, даже для Ордена – только легенда. Да и я – слишком долго его ждал, – Ярун вдруг поцеловал Сташку в темя.

Внутри Сташки от этого родного прикосновения зазвучал безмолвный стон и все заболело. Он опять вцепился в Яруна изо всех сил. Что такое – очень сложное – происходит вокруг? Надо соображать, а он может только, крепко вцепившись, уткнувшись носом в родного большого человека, едва дышать. Он испугался, что вырвут из этого волчьего запаха и тепла – мир вокруг, хоть кричи, разом стал отчетливее и жестче. Ярун успокаивающе похлопал его по спине, снова поцеловал. Сташка поднял голову, ослабил свою хватку на шее Яруна, и тот, усмехнувшись, перевел дыхание. Сташка посмотрел на свет. Что-то есть в этом солнечном свете, бьющем в окно… знакомое. Не такое, как магия забаюканного Котькой снежного леса, а вполне бодрствующее, ясное. Веселое. Послушное. Только никак не понять, что… Нет, понять. Это активная Сеть… Готовая к взаимодействию, потому что он там, где должен быть… А Сеть здесь – везде… Но ему не до нее. Потом. Главное – Ярун. Он опять стиснул шею Яруна, прижался лицом к родной щетине и сердито прошептал в ухо:

– Я – не легенда. Я – живой.

– Несмотря ни на что, – Он непонятно, горестно усмехнулся, сказал Кощею: – Маленький он еще. Совсем маленький. Рано здесь ему, хоть и прорвался. Иди, Макс, собирай его на остров. А мы поговорим пока.

Кощей вышел. Наконец-то. Сташка отпустил шею Яруна, отклонившись, заглянул в глаза:

– Яр, ведь я летел к тебе. Зачем ты меня отсылаешь?

– Ты поймешь. Думаешь, мне легко тебя отослать? – Он снова горестно улыбнулся и поставил его на ноги, придерживая за плечи, оглядел всего. – Стой уже сам. Одни кости, а какой тяжелый… Сердце мое. Ну-ка, сядь, а то свалишься. Голова кружится?

– Терпимо, – Сташка послушно сел в большое кресло.

– Есть хочешь?

– Есть… А! Да. Ох. Да, ужасно!!!

Он кивнул, отошел к своему столу и, нажав какую-то кнопочку, что-то кому-то велел. Сташка наконец оторвал от него глаза и посмотрел вокруг: черное все, страшное. Только солнце в окно бьет счастьем… Натолкнулся взглядом на темноватую мраморную статую в углу, мельком удивился – грустный мальчик, а под ногами короны, мечи и рваные знамена… нафиг ему не нужные. Ему Ярун только нужен…

– Сейчас. Ну, что, родной, расскажи мне, как ты сюда-то попал?

Сташка замешкался. Потом решил рассказывать с самого начала:

– Я давно слышал, как ты… Зовешь, и по этому зову можно было найти Путь… Только он всегда обрывался… – и в голову не пришло что-то утаивать. Ярун сел напротив, наклонившись к Сташке, и слушал спокойно и вдумчиво, тепло смотрел – Сташка выложил ему всю свою перепутанную жизнь: и про «родителей» из Конторы, и про северный город, и про путешествия, и про Гая с Яськой, и про волшебный лес, и как заставил Котьку пойти на поляну, и про ледяные коньки. Про Сеть не сказал. Сам плохо понимал, как это работает. И знает или не знает Ярун про Сеть? – А потом было только страшно, так страшно… Ты ведь держал руку у меня на голове?

– Да.

– И ты меня на самом деле звал? Мне не мерещилось? – а на каком же носителе, кроме Сети, можно послать Зов? Блин, как же скорей разобраться?

– Звал. Конечно. Чтоб всегда меня слышал, чтоб помнил, что я тебя жду. Отзываться ты начал рано: бестолковый, но цепкий. И даже без Зова лез, куда еще тебе нельзя. Службы Ордена и Контора устали тебя охранять. Эти твои «путешествия»…Мы сбивали тебя с Пути, чтоб не пришел раньше срока, но ты стал сильнее, поумнел – я все же рад, что ты вчера прорвался. Хотя и рано.

– Такая была тоска – будто нечем дышать, – сознался Сташка. – Не по тебе… Тебя я, как человека, не помнил. Сейчас только вспомнил, как увидел. Или все-таки по тебе? Мне все вокруг было как кино глупое, ненастоящее. Я думал – я псих. А это просто так невыносимо надо было к тебе.

– Прости. Так надо. Ты бы знал, как я-то тосковал, – на миг закрыл глаза Ярун. – Ну, теперь ты снова мой. Рано тебе сюда, конечно… Тебе бы еще пожить обычной жизнью, ребенком побыть…

– Не вздумай! – задохнувшись, пригрозил Сташка.

– Спокойно, – засмеялся Ярун. – Конечно, теперь ты всегда при мне будешь. Эта разлука вот сейчас – ненадолго, правда. Иди сюда, родной, – он притянул Сташку к себе, взял на колени, поцеловал в макушку. – Я тебе звонить буду, чтоб не психовал. Чудовище мое. А башка у тебя, как и раньше, пахнет морем, знаешь? Хочешь море? Тебя на островок один секретный отвезут. Окрепнешь, языки подучишь. Подрастешь еще хотя бы чуточку.

– Я большой уже. Островок… – Сташка взмолился, чтоб не расставаться: – Ну, Яр. Ну, не надо!!

– Надо.

– Велишь, да?

– Велю. Твоя безопасность – это очень важно. Ох как ты меня напугал этой ночью… Гонец тебя перехватил, едва все засекли, что ты опять идешь по Пути, потом Контора попытались тебя отнять, перепугали, и ты уже в Семиречье каким-то чудом бесследно исчез. А через десять минут после того, как Макс сообщил об этом, ты прямо передо мной из ничего свалился на пол. Белый, страшный, в ледяной корке. – Ярун усмехнулся.

Эта усмешка не скрыла ни боли, ни пережитого, и Сташке стало стыдно:

– Прости… Когда пугают, я ухожу… В ноль координат. В ЛЕС.

– Я тоже, – улыбнулся Ярун. – Без ЛЕСА нас тут не было бы.

– Да, но… Я не помню толком, как и что… Не умею еще, не помню; так, все… наугад… Нельзя ведь через Равнины вслепую летать. Одно спасло, что ты есть, и можно к тебе. Ты -как невидимый маяк, как путь. Прости, что было страшно. Но я не умер бы, я знаю. Я видел. Ведь еще же ничего не началось. Да и потом, ты ведь был там… И в ЛЕСУ ты тоже был. Ух, я понял. Я по твоему следу пролетел, да?

– А может, тебе приснилось? – улыбнулся он, но глаза, синие волчьи глаза его выдали.

– Я никому не скажу, – снисходительно пообещал Сташка.

Он зажмурился на солнце, потом сквозь сине-зеленые лучи в ресницах взглянул на этого родного человека, который смотрел на него теплее, чем любой человек на свете. Хотя ничего добродушного в нем не было, одна зоркая сила. И радость, и огромная, до неба, любовь. Конечно, он знает, что на самом деле является его любимым волшебным родным волком. Но болтать об этом вслух глупо. Еще глупее, чем про Сеть и бессмертие. Сташка вздохнул, чуя: этот человек с неуловимо волчьими глазами – центр мира. Маяк над черным и бездонным океаном. Заговорил:

– Ты – не как все… И я знаю про себя, что тоже не такой, как все, знаю, что во мне слишком много… Толком еще не понимаю, чего, но оно – такое тяжелое… Не знаю, как себя вести здесь, в новом времени. Я вроде бы знаю тебя, помню… Но ты… Хотя мы родные – ты ведешь себя так, будто тебе сейчас нужно скрыть что-то ужасно важное, главное именно от меня… Так правда нужно?

– Да. Пока – да. Все узнаешь в свое время.

– Ну… Ты большой, знаешь лучше… Мне без тебя – вообще никак. То есть я, конечно, на самоубьюсь, если прогонишь, но… Но все как-то теряет смысл. Становится тяжелым, таким тяжелым, что сразу на дно. И лодка дырявая, и темно, и непонятно, где берег. Я не могу точнее говорить. Я в этой памяти невидимой, как в паутине. Бегу по следу, и все. Вслепую. Тебя только вижу. Как маяк во мраке.

Ярун прижал его к себе:

– Я знаю. Хватит: не беги никуда. Остановись. Добежал уже, понимаешь? Вот он, твой маяк. Твой дом. Успокойся. Ты со мной, ты мой. Все хорошо. Молодец, что понимаешь – один только пропадешь зря. Но ты больше не один. Ты мой. Ты дома. Подрастешь и во всем разберешься. Летать будешь высоко.

– Летать… Вырасти бы. Яр, что я должен буду сделать? Чтобы тут насовсем-насовсем остаться? С тобой? Кем стать?

Пока говорил, все вокруг почему-то отломилось от земли и плавно поплыло угловатыми черно-белыми орнаментами. Сквозь их решетки он вдруг разглядел, что родной человек, так близко сидящий напротив, страшно древнее и сильнее всех на свете людей, вместе взятых. И его сердцу нужен бродячий чокнутый заморыш? …Но ведь нужен, если Сташка здесь, если они так точно в цель, с полуслова понимая, разговаривают, будто давно знают друг друга, так откровенно и тепло, да еще на языке, которого почти никто больше не знает. Вся суть этого грозного человека жутковато точно заняла в душе именно тот глубокий, кровью подплывший, резкий отпечаток, который когда-то оставила раньше и который до сих пор пустовал. Не по нему ли ныла душа всю его жизнь? Это – родство. Но почему оно, родство это, так болит? Кто же они друг другу? И где это и когда было – «раньше»?

– Просто поверь мне. Ничего плохого не случится. Я тебе обещаю.

– …А кто ты мне, чтоб обещать? – с тоской спросил Сташка, стараясь перетерпеть безысходную боль этого вечного кровоподтека в душе.

– …Я?

– Ты. Чувствую, что тебя знаю, что помню – ты родной. А разум спрашивает – откуда знаю?

Он пообещал:

– Расскажу, когда подрастешь, сейчас – нельзя…

– …Своим детям ты тоже сразу не говоришь, что им отец?

– Ты с тоном-то поаккуратней, Сердце мое. Дети – они дети и есть. Растут и вырастают. А вот ты… Навязать тебе родство сейчас, когда ты ничего не понимаешь, было бы… нечестно с моей стороны.

– …Ну и… Ну… И я тогда тебе со своим родством тоже не навязываюсь! – Сташка отвернулся и слез с его колен. Ярун хотел его удержать, но Сташка огрызнулся через плечо: – Не трогай меня!!

– Извини, – мягко и чуть насмешливо попросил он, осторожно опуская руку. – Не бойся. Я не хочу тебя обижать. Ну, солнце мое, взгляни на меня.

– Не понимаю, как можно «навязать родство», – стало тяжело дышать. – Либо родные, либо – нет. Я… не скулю. Я – не понимаю. То есть – понимаю. Я твой бастард?

– И да, и нет, – ответил Ярун так странно, что Сташка все-таки оглянулся. Ярун объяснил: – Я отчасти потому тебя и спрятал, чтоб не сочли только бастардом. Ты не заслуживаешь такого унижения… А после Лабиринта люди пусть думают что угодно. Иди сюда, царевич, – он привлек его, опять очень крепко прижал к себе, опять Сташка услышал его сердце. Ярун поцеловал его в макушку. – Ты… родственник ты, родственник самый родной. Роднее не бывает. Успокойся. Вот подрастешь, все вспомнишь… Мне и братом тебе не по силам было быть, а уж отцом…

– Братом, отцом… Ничего не понимаю… Ты у меня болишь внутри. Ты кто?! Ты мне – кто?

– Я тебе все, что надо, родной, – он снова поцеловал в темя и вздохнул – вздох нежно пошевелил волосы. – А ты… Ты мой вечный ребенок. Все. Потом разберемся, когда войдешь в полный разум.

– Кажется, что я… да, всегда ребенок. Никак не вырасти. Ой… Послушай!

– Что?!

– Где девочка? Где маленькая девочка в зеленом платье?

– А-а. Девочка в безопасности. С ней все в порядке. Гай тоже. Не волнуйся, никто их не обидит.

– Ее так утащили… Где она теперь? Здесь? А Гай с ней?

– Да, Гай с ней. Так проще. Нет, здесь маленьким девочкам не место. Сташек, не переживай. Винишь себя за то, что не защитил от Конторы маленькую девочку?

– Проспал. Я хочу ее видеть.

– Зачем? У них все хорошо, у тебя – тоже. Я позабочусь, чтоб они ни в чем не нуждались. Их отправят домой при удобном случае. А Гая я давно знаю. Он – гонец. Он и мои поручения, когда надо, исполняет. Но… Но за этот фокус ему попало, конечно. Нельзя соваться между мной и тобой – никому, никогда.

– Никому, никогда… Ой. Попало?

– Хорошая такая выволочка. Он и сам понимает, что виноват. Да еще девчонку с собой потащил… Сотрудничек. Выживет, не волнуйся. Никого не надо спасать.

Сташка поверил. Даже потеплело на сердце. Волк поднялся и, уводя от разговора, взял за руку, повел в соседнюю комнату. Там усадил за причудливо накрытый стол, положил ладонь на его голову, чуть качнул:

– Ешь. Как расти, если толком не ешь? Ты прав, тебе вырасти наконец – самое главное. Девочки – потом.

С Яськой тогда как увидеться? Сташка не решился спросить, вздохнул. Не мог же Яр его обмануть. И для Гая, для Котьки, для Яськи – Яр тоже каким-то тайным образом свой. Он их не даст в обиду Кощею… Еда на тарелке была не вкуснее Агашиной, но тоже ничего. Но наелся он быстро. И на красивые пирожные стало противно смотреть. Сташка еще пошарил глазами по столу, но больше ничего не захотел. Ему стало куда легче и спокойней, чем до еды. Немного попил воды, которой как-то очень вовремя налил из тяжелого кувшина Яр, молча улыбнувшийся, когда Сташка поднял глаза. Конечно, сейчас он самыми простыми способами заново приручает к себе. Едой, прикосновениями, заботой, вниманием. Как будто Сташку надо приручать! Они ведь и так уже, Яр подтвердил, роднее не бывает. Яр ведь был всегда. Никого на свете, кроме Яруна, вот просто нет. Нет, и все. Что для него сделать? Да все, что он скажет! Мгновением позже он нечаянно различил в путанице узоров на красивой черной стене за ним большого дракона, точно такого же, как на том волшебном черном платье, вспомнил Котькины оговорки и холодным вихрем взвился и завертелся в нем испуг:

– Яр… Так сейчас это ты что ли – Ярун этот? Император Дракона? Ты – этот самый Ярун?

– Что ли. Этот самый, – засмеялся он и велел: – Только не смей бояться. Со мной уже никто лет двадцать не разговаривал так, как ты.

Сташка подумал. Вьюга и путаница в уме начали утихомириваться. Он еще подумал и сознался:

– Лучше бы, конечно, ты был – просто ты… Но ведь иначе уже никак. Ух, я же видел твои портреты и вообще, как же я тебя не узнал? Не почуял… Хотя какое мне дело было до императора… Ха. А вообще-то, знаешь, мне все едино, кто ты, император или рудокоп… Или смотритель маяка, – встал, обошел стол, с заболевшим вдруг сердцем обнял родного Яруна за шею, снова вдохнув волчий запах: – Это потому, что я тебя откуда-то будто из «до жизни» помню, помню и… Без тебя – никак.

– Мне тоже, родной, – он положил руку ему на затылок, потом вдруг вздохнул, опять очень крепко обнял и поцеловал в макушку, усмехнулся. – Да, пожалуй, я б хотел быть смотрителем маяка. Море, чайки… Всех дел – зажечь огонь, когда стемнеет… В старости так и сделаю. – Снова коснулся губами Сташкиной макушки, велел: – Но мы не в сказке.

– Не в сказке, – серьезно отозвался Сташка. – И мне, если не только сердце слушать, которое любого тебя любит, а еще и голову, – мне важно, кто ты. Очень важно. Потому что впереди… какое-то очень сложное, очень тяжелое будущее. Затратное. С которым надо будет работать… Ну, на очень, очень высоком уровне.

– Какой ты теперь, – Ярун вдумчиво его разглядывал. – Какой ты – умник… И что ты еще предчувствуешь?

– Что времени будет мало. Но его ведь… Всегда не хватает. Яр, слушай. Но ведь… По правде-то, если мы – это мы, то ведь неважно, что ты – царь, а я – неизвестно кто?

– Нет, известно, кто. Мне – известно. Ты мне – самое родное и самое необходимое дитя на свете. Понял? И еще запомни: береги себя, но не бойся никого, понял? Слушай только меня, верь только мне.

Они вернулись в комнату, которая была похожа на кабинет. Сташка посмотрел на стену с экранами и огонечками, снова заметил каменного мальчика в углу и зачем-то спросил:

– Тогда это кто?

– Кааш.

Странное имя холодом ударило в лоб.

– Теперь это, наверно, лишь восьмая звезда… Или нет? – пробормотал Сташка, разглядывая слепое лицо. И, чувствуя, как что-то огромное вот-вот разорвет ему сердце, сжался, стиснул себя, обхватив руками плечи. Смутился под взглядом Яруна: – Извини.

– Ну что ты, – Ярун взял его за плечи и мягко посадил в кресло: – Это память рвется в твой детский разум. Пускать ее еще рано. Вот что, Дракон мой маленький, поспи-ка ты немного. Положи голову на подлокотник… Удобно? Надо забыться, а то заболеешь. Дай-ка помогу, – Ярун положил теплые большие ладони на бедную его голову, и сразу обхватило нежным добрым жаром и утешением. Боль тут же истаяла, а нервы перестали дрожать. И тепло стало, сонно. – Не бойся, маленький. Ты дома.

– На планете Дом, – сквозь сладкую дрему уточнил Сташка.

– Нет, – дома. У себя дома. Ты вернулся домой… Поспи.

Сташка смотрел, смотрел на его огромную черную фигуру, видел сквозь нее своего волка, и, чувствуя счастливую лень, сдался дреме. И в полусне ему показалось, что изображение черного дракона на стене ожило и оказалось вместе с ним в черном космосе, и там на своих стражах сияли звезды созвездия, которое все целиком почему-то и было его домом… Его дом – вся Сеть, потоками фотонов и вимпов соединяющая эти восемь звезд в живое созвездие… А вовсе не только Астра или только Дом, или любая другая планета… И он вдруг во вспышке ясного, жутко взрослого сознания правильно начал чувствовать весь мир. Будто изменился масштаб. Астра, где он жил раньше, перестала быть «своей». Миры других звезд созвездия превратились в планетные системы, которые в этом странном сне казались ненаглядными, любимыми игрушками… И надо быть хорошим, чтобы совпасть со всем этим далеким уже прошлым, вспомнить все цели, все смыслы – тогда будет понятно, что сделать для этого огромного хорошего и родного космоса… И что делать дальше.

Понять до конца он ничего не мог, и тяжело было от безмерной преданности своим звездам, и еще боялся уснуть крепче и оказаться там один, без Яруна, во мраке среди звезд. Он цеплялся за дневной свет яви и присутствие Яруна. А тут еще вернулся Кощей, и Ярун что-то кратко и резко ему сказал. Кощей удивленно оправдывался. Сташка наблюдал это из черного космоса и не мог ни шевельнуться, ни разобрать слов. Ярун отрывисто говорил, Кощей ему поддакивал и вскоре наконец ушел. Сташка опять немножко поспал в тишине, чувствуя и карусели планет, и защищающее присутствие Яруна, потом открыл глаза. Ярун сидел за своим столом и смотрел с любовью и жалостью. Кивнул на его нерешительную полуулыбку:

– Поспи. У тебя еще полчаса.

– Это неправильно, что я сплю. И сон… Я не понимаю, что снится. Если снится. И ты, и космос сразу, – он поднял голову, но она была такой тяжелой, что он прислонился затылком к спинке. – И будто я уже очень давно есть… – сквозь какую-то тягостную одурь, будто из глубокого колодца, сказал Сташка. – Яр. Это потому мы родные, что Долг у нас один?

Ярун встал, подошел и присел перед ним, взял за руку, вгляделся:

– Ты… Родной мой, ты правда ничего еще не помнишь? Да, вижу. Еще не сознаешь, только что-то чувствуешь… Но слова твои… Как странно. Ох. Знаешь, я все больше рад, что ты тут. И с каждым твоим словом…

– Все страшнее? – беспомощно улыбнулся Сташка. – Мне тоже. Все это… Прежнее… Всплывает, как Атлантида.

– Не надо вспоминать, – мягко велел Ярун. – Ты был один, потому и страшно. А теперь нечего тебе бояться – ты вернулся домой.

– Зачем ты тогда меня снова прячешь? – опять закружилась голова и померещилась черная бездна со звездами. Как быстро он уставал сегодня. – Гай тоже все говорил, что я в опасности.

– Гай умен. Спрячу, потому что не готов ты пока жить тут. И ты должен пройти Лабиринт, чтоб у людей не возникало вопросов, кто ты такой.

– Когда? – мир вокруг опять покачнулся. И слишком быстро крутились планеты вокруг всех звезд созвездия, а на спутники лучше и не смотреть… Но ведь он не в космосе, он здесь, где Ярун? От его голоса легче. И уехать?

– Тянуть не будем. Я хочу, чтоб ты скорее занял свое место. И так уж плохо, что ты рос не у меня на руках. Сейчас отправишься на мой тайный остров, потому что тебя нужно подлечить и подучить, – Ярун сел и взял Сташку на руки. – И когда пройдешь Лабиринт – тоже буду прятать, пока не повзрослеешь. Будешь сидеть в башне. И чтобы никаких выходок внезапных. Ты представить себе не можешь, как твои поступки могут быть опасны.

– Прячь. Я буду слушаться, – согласился Сташка, опять невольно прилег головой на его черное плечо и от вдруг накатившего изнеможения не удержался в яви и немного поспал. И там в своем черном космосе сам слился с Сетью, стал драконом-созвездием, и это было хорошо, правильно, это и было его служением Космосу, его долгом. И созвездие хорошее. Маленькое только еще. Он и не удивился, только успокоился. Но планеты все еще кружились слишком быстро. Вдруг опять проснулся, но не полностью, и велел: – Только не смей меня обманывать.

– Не буду, – помолчав, спокойно ответил Ярун, хотя руки его на сташкиной спине вздрогнули. – Ни в каком случае.

– Ты думаешь, я маленький… – Сташке казалось странное, будто он смотрел из космоса драконьими глазами, и он не мог поднять тяжеленную голову, только говорил издалека: – А я так давно-давно есть. Только всегда-то я есть там, в звездах, и такой большой, что все равно, что нет меня… А тут так редко, так мало, и всегда сначала жить начинать… И все сначала надо вспомнить… Успеть хоть что-то… Глупая растрата лет… Устал. Это тело из живых атомов такое уязвимое. Жить страшно. Я в прошлый раз тут спрятал что-то… Или кого-то… Не помню. Но это я, правда – я. Я вспомню… Все вспомню… Только страшно. Я устал. Тяжело без Сердца. Очень тяжело. Все камни, камни… Их все больше…

– Я помогу.

– Э, Яр, да я же знаю тебя, – строго сказал Сташка, понимая, что говорит кто-то другой в нем, кто-то намного мудрее и опытней, кто все знает обо всем здесь. Даже голос стал ниже и глубже. – И характер твой знаю. Ну и что, что ты родной самый. Больше не прощу, ты понимаешь.

– Да, – почему-то бледнея, кивнул Ярун.

– Но я все равно спрятал, – Сташка, не нынешний, а прежний, многознающий, страшный, засмеялся. – Главное спрятал. Да. Потому что страшно. Жизнь так уязвима. Никому не верю больше. Тебе только, да и то… Не до конца… – За несколько ударов сердца провалился ниже в страшное прошлое и оттуда жалобно спросил: – Яр, я выживу в этот раз? – Открыл глаза, как тяжелые ворота; едва собрав взгляд, посмотрел на замершего Яруна и сказал: – Я боюсь.

– Я уберегу тебя.

– Почему, когда ты нужен – тебя нет?

– Только не в этот раз.

Вошел Кощей. Ярун взглянул на него и сказал:

– Глаз с него не спускать, и два эшелона охраны. Отвезешь его сам и будешь еженедельно проверять. И… Объявляем Лабиринт.

Глаза Кощея стали круглыми. Он стал похож на ошеломленную сову и глянул зорко, как на мышонка сквозь тьму – увидел, что у Сташки внутри лишь замученное и жалобное существо. Того вечного и мудрого Кощею не разглядеть.

– Лабиринт? Но Арес еще не готов!

– Зато готов настоящий наследник.

– Что, этот вот заморыш?

– Вот ты и проследишь, чтобы на Острове он окреп.

– Ты что, шепнул ему секрет Лабиринта?

Ярун помрачнел. Сташка нечаянно вмешался:

– …Какая глупость!! После каждой короны Лабиринт перестраивается! Нельзя пройти тем же путем, что и предыдущий император!

Большие переглянулись.

– Не понимаю, – сказал Кощей. – Откуда он знает?

– Он вспоминает. А ты отказываешься признать очевидное: это не мой внебрачный ребенок, которого я от позора прятал, это настоящий Дракон!

Кощей чуть поклонился, пожал плечами и кивнул:

– Лабиринт – значит, Лабиринт. Твоя воля, Яр. Посмотрим, как пройдет.

– Путем Драконов, – рассмеялся вслух тот страшный и вечный внутри – и в тот же миг Сташка уснул стоя.

Ярун подхватил его на руки и передал Кощею. Это было противно, но Сташка не мог проснуться и воспротивиться, хотя открывал глаза и что-то видел, не понимая и тут же опять соскальзывая в глубокую тишину. Это был обыкновенный сон, без космоса. Куда-то уносили от Яруна. Так больно, но плакать нельзя… Потом по лицу погладил ласковый золотисто-закатный ветер, а в летящей сквозь холодное огромное небо машине голова закружилась и приснилось: он сам кто-то маленький, летучий…