Читать книгу Ледяные коньки. Серия «Очень маленькое созвездие» - Ольга Апреликова - Страница 7

Он долго спал, сильно вздрагивая от слабости и страха, наконец очнулся уставшим и потерявшимся. Вокруг светились тесные серые стены с круглыми черными иллюминаторами. На потолке мерцали какие-то разводы, от их свечения и чувства бездны под полом слегка поташнивало. Наклонился Кощей:

– Как ты, Легенда веков? Что снилось?

– Урарту, – чистую правду ответил Сташка. – И Золотые Плеяды. Мы где?

– В гравите. Спи.

Опять навалился сон. Почти сразу качнуло карусельным головокружением, и, подняв голову, Сташка увидел, что в круги иллюминаторов светит небо. Кощей сказал:

– Прибыли. Вставай.

Сташка выпутался из тонкого колючего пледа, встал. Поморщился на себя, измятого и вспотевшего. Хорошо, что голова не кружилась. За иллюминатором близко внизу неслось зеленое посверкивающее море. Море!!

– Ярун тебя баловать, – сказал Кощей. – Но здесь нужно учиться.

Сташка кивнул. Учиться – так учиться. Пожалуйста. Что угодно. Только не обратно в бессмысленную «обычную» жизнь под опекой чужих. Внезапно, напугав, под ногами взвыли двигатели. Качнуло и на секунду за стеклом близко, достать рукой, повернулась серая каменная стена. Снизу пришел едва ощутимый толчок, и двигатели, смешно мяукнув, смолкли. Кощей за руку мимо нескольких закрытых дверей вывел наружу через космического вида шлюз. Яркий свет неба и горький морской воздух плеснули в лицо. Ветер ласково взлохматил волосы, будто извинялся за смятение, что испытывал Сташка, а высоко вверху над башней по флагштоку рывками поднимался какой-то длинный узкий вымпел. Ветер развернул его – серебряно-черный, красивый… Вроде бы знакомый… И небо какое синее…

– Преждевременно, – посмотрел на вымпел Кощей, опустил глаза на Сташку и пожал плечами. – Ну, что ж… Пойдем.

И что это был за вымпел? Зачем его подняли над башней? Сташка по блестящему узенькому трапу спустился за Кощеем в синюю тень двора. Кощей втянул его в тяжелые двери и тут же быстро их закрыл. Тускло светила маленькая лампа на стене, и свет ее вдруг дрогнул от загрохотавших двигателей. Звук взвыл, поднимаясь, и стал убывать. Скоро стало тихо, Кощей небрежно толкнул дверь, впуская яркое солнце. Сташка зажмурился. Ему опять было плохо. Ярун его отослал. Надо пока быть порознь. Плохо это. Кажется, что ничто не угрожает, но сердце все равно больно и торопливо стукается о ребра, а свет снаружи и темнота коридора тошнотворно перемешиваются и качают, качают, укачивают… Голова кружится. Кощей сказал:

– Много раз некоторым силам было выгодно объявить, что наконец отыскать божественное дитя Дракона…

– …Кого-кого?! – изумился Сташка.

– Божественное дитя, – ухмыльнулся Кощей. – Я проверить. Оказалось ложь. Ну, а ты? Тоже с неба?

– …Это типа я что ли – божественное дитя? – с подозрением уточнил Сташка. – Ха. Богов – не существует.

Кощей удивился:

– Ты не будешь подтверждать, что ты божественное дитя Дракона?

– …Лабиринт, – задумчиво сказал Сташка. – Плевать на мистику и прочий поповский бред, надо просто пройти Лабиринт.

– Это не просто, – У Кощея не сбивалось дыхание от длинного подъема по лестнице с высокими ступеньками, как у Сташки. – Ты надо пройти Лабиринт унд доказать всем, кто ты есть. Пройти – хорошо, нет – все равно ты пригодиться. А чтобы не погибнуть случайно, тебя потренировать, кормить – Ярун приказать. Унд поучить тому, чему в общих начальных школах не учить… Сюда, битте… Твои апартаменты, – он чуточку брезгливо усмехнулся. – Классы дальше.

Апартаменты? Ха. Сташка открыл дверь в светлую простую комнатку с полукруглым, синим солнечным окном, вошел. Шкаф в стене, кроватка с белым одеялом. Кощей не стал входить:

– Ты прийти в себя?

– Отчасти.

– Ты быть осторожнее.

– В чем?

– Во всем. Я знаю, ты умеешь плавать. Идем.

Они прошли коридором и стали спускаться по другой лестнице. Ступеньки высокие, неудобные. Лестница винтовая. Кощей, следя за Сташкой, у которого чуть кружилась голова и он придерживался за перила, спросил:

– Тебе нехорошо? Не споткнись.

– Не дождетесь, – лучезарно улыбнулся Сташка.

– И тебе совсем не страшно?

– Жизнестойкость и адаптация, – еще лучезарнее улыбнулся он. – А что, должно быть страшно?

– Должно быть, – он даже остановился, всматриваясь. – Ты один, в незнакомом месте, ты маленький, слабенький и беззащитный. А если я привез тебя совсем не туда, куда велел Ярун? И веду сейчас, например, в темницу?

– Да что ж вам так надо, чтоб я боялся? Смешно ведь. Ну, давайте, рискните потерять доверие Яруна. Или… Вы хотите попробовать меня как следует снова напугать, чтоб я исчез с ваших глаз, как у портала? Ап, и нет ребенка – нет проблемы? Так ведь проблем только больше станет.

– Кто с тобой занимался?

– Что?

– Тебя явно готовили психологически.

– К чему? А-а, вы имеете ввиду, что меня кто-то натаскивал явиться к Яруну и занять это невозможное место божественного подкидыша? Ха. Да Контора с меня глаз не спускала, разве нет? Если меня кто и натаскивал, как вам известно, так только педагог сольфеджио к концерту… Блин. Я ее подвел, концерт-то вчера был… Ах да. Какова будет судьба пары, на попечении которых я находился?

– Будут вести свою обычную жизнь. Их нельзя винить за то, что они не смогли с тобой справиться.

– Нельзя, – согласился Сташка, раздумывая, какие подвохи Кощей разместил в своей фразе. Признать свою особенность? Зачем? – К сожалению, такая участь приемных родителей настигает нередко.

– Послушай, умник. Кем ты себя считаешь?

Прямой вопрос сбил Сташку с толку. Действительно, кем он себя считает? Поразмыслив, он решил, что смешно скрывать внешний, самый простой уровень правды:

– Внебрачным ребенком Яруна… С каким-то очень важным для него наследственным контентом. С тем самым, который позволяет пройти этот Лабиринт и взять законное имя… Послушайте, а мне можно будет продолжать музыкальное образование?

Огромный темный бассейн открывался прорубленным в черной скале выходом в море. Кощей показал, опять не переступая порог:

– Там душ, а там положить новую одежду. Наверх подниматься сам, завтрак минут через сорок.

Сташка, оставшись один, улыбнулся морской воде. Купаться!! Он торопливо содрал жаркую одежду, скользнул с бортика в чуть теплую, очень соленую веселую воду. Дно бассейна плавно уходило в синюю-синюю глубь. Нырнул, чтоб не заплакать от острого счастья, и устремился к выходу. Проплыл длинный, с красивой каменной резьбой по бортику бассейн; поворачиваясь на спину, разглядел высокий темный свод грота и, наконец, выплыл над глубиной в простор и сияющий свет.

Ласковая вода качалась спокойная, южная, ласковая; розовые лучи утра отчетливо и неотклонимо пронизывали ее и терялись в зелено-синем бездонном сумраке. Остров с башнями вырастал из воды темной великолепной громадой – отплыть в океан подальше, чтоб разглядеть? Сташка не решился. Поплавал немного, понырял, весело замирая от чувства бездны под собой; устал. Углядел невдалеке в скалах маленький причал с узенькой лесенкой, подплыл, уже изнемогая, и выбрался на горячие, белые от солнца и соли камни. Посидел, успокаивая дыхание, слушая шлепанье ленивых волн о камни, посмотрел на громадный бескрайний океан и громадное бескрайнее небо, вбирая в себя горький свежий ветер, горизонт и длинные узкие флаги облаков в небе. И улыбался. Невольно, непрерывно, неудержимо. Это было похоже на забытый счастливый сон – и теплое море, и ветер, и чем-то родной, милый воздух… Это все уже было: и небо, и бездонное синее море, и теплый родной ветер… Давно. Только что же он такое важное, про то, что тоже было давно – вспомнил там у Яруна? Забыл, пока спал… Но и это чувство забытого незаметно растаяло. Там у Яруна… Он правда родной, он возьмет к себе? Правда-правда возьмет? Это ведь не приснилось, что он сказал: «Ты дома»?

Пора возвращаться. Он неглубоко нырнул и устало поплыл из сияющего простора обратно в темноту грота. Было чуть страшно – из дня в темноту, да и устал. Да еще и Кощей там где-то со своими вопросами… И вообще еще неизвестно какие люди… Учить будут, тренировать… Кормить. Ага. Вот это важно, и он поплыл быстрее. Есть хочется. Локти дрожали, когда выбирался из бассейна, и он посидел на бортике, прежде чем встать. Отдышался, пошел смывать с себя соль, размышляя, почему никто за ним явно не следит. А как следят? Чей расчет в том, чтоб ему казалось, будто за ним не присматривают? И – на что расчет? Ждут, что без надзора натворит что-нибудь глупое? Надо быть осторожным.

Он оделся, с удовольствием посмотрел на себя в зеркало – разве это он? Какой спокойный, чистенький мальчик в нарядном белом костюмчике. И разве не захочет он приручиться и быть послушным? И не останется благодарным? И не захочет пригодиться?

Сташке снова стало немного тошно. Своему волку он верил, императору Яруну – не вполне, из-за этой невнятицы, отец он или нет и еще потому, что он сам велел верить только ему самому, Яруну; а Кощею верить – дураков нет… Как уцелеть? И зачем ему вся эта морская сказка? Неужели вот это житье с белой комнаткой, классом, бассейном – целый остров! – приготовлено именно для него? Вот ему, Сташке? А почему бы нет? Ведь Ярун ждал его, ждал, когда он подрастет? Но что тогда в нем такого, кроме родства, что настолько ценит сам император? Кроме того необъяснимого, болезненного чувства, что Ярун и сам Сташка каким-то образом – «свои»? Родство и еще какая-то, помимо родства, связь есть, тянется из бездонного прежнего. Но зачем же было разрывать ее и прятать Сташку так далеко, на Астре, в холоде и тоскливой неразберихе бессмысленной «обыкновенной» жизни? Что, и это ради безопасности он там проскулил душой все детство? Но ведь он сказал, плохо – что Сташка вырос не на его руках? Почему? Неужели знал про детский, никому не слышный скулеж, на который Сташка исходил с младенчества? Ух. Как же без Яруна-то теперь страшно, оказывается.

Он был вежлив и внимателен за завтраком, когда Кощей терпеливо знакомил его с только что прибывшими – недавно Сташка услышал, как садится гравит – тремя учителями, врачом и тренером. От них от всех пахло морем и солнцем. Красивые люди, особенно, конечно, две учительницы в светлых платьях, милые взрослые девушки, одна с темными крупными кудрями, другая, построже, со светлыми волосами ниже пояса – даже Кощей на эти золотые-медовые волосы поглядывал, не говоря уже о других мужчинах. Тренер, похожий на худого мощного медведя, правда, глаз не сводил с другой красавицы, с темными кудрями… Врач – дядька с бородой, строгий и в годах, со взглядом как рентген, но тоже большей частью в сторону уверенной златовласки. Третий учитель был похож на студента-старшекурсника, и веселый взгляд его прыгал с одной красавицы на другую, хотя, увидев Сташку, он сразу сделался серьезным и деловитым. Потом опять стал переглядываться с красавицами. Сташка даже сам озадачился: ему-то какая девушка больше нравится, темненькая или светленькая? Обе милые такие, ласковые… Он не смутился, знакомясь со всеми, хотя не понимал еще их язык; все ему улыбались, даже Кощей; девушки – каждая в щечку поцеловала, учитель подарил красивую тяжеленькую ручку. В открытые окна сияло синее солнце, пахло морем и ванилью от булочек, белая скатерть слепила глаза, а на столовом сервизе были нарисованы какие-то знакомые закорючки и маленькие синие рыбки. Несколько тарелок для обычного завтрака его тоже не смутили, и что чем есть – он тут же вспомнил, едва увидел маленькую смешную вилочку для пирожных. Вот только откуда он это знает? В его прежней жизни на завтрак полагалась тарелка каши и чашка какао с бутербродом – никаких пирожных и уж тем более вилочек к ним. Обычаи новой жизни его почему-то ничуть не настораживали и не озадачивали. Наоборот, эта жизнь, как только он задумался об ее обыденном устройстве, показалась ему более удобной и правильной, чем все такое же на Астре. Даже сервировка стола, даже последовательность блюд, даже легкий и умный флирт взрослых между собой – Кощей и тот с удовольствием перешучивался с красавицами. Скорей бы выучить язык и научиться так шутить, чтоб красавицы взглядывали с интересом и задумчиво опускали ресницы… Но вообще-то больше прямо сейчас его интересовала еда, которая была вкуснее и правильнее, чем все, что он до этого ел в жизни… Не считая Агашиной и Юлькиной стряпни, конечно. А здесь будто молоко стало более молочным. И никакой каши.

Радость – остаться жить в этом красивом замке, который после завтрака показывали Кощей и учитель. Радость – быть милым и восприимчивым. И таким же спокойным, как все, кроме Кощея, взрослые с ясными веселыми глазами, чистой кожей и чем-то таким свежим, что окружало каждого из них и было непредставимо вокруг взрослых унылого и пестрого городского мира Астры. Радость – что где-то там за морями-океанами есть Ярун. Ярун о нем позаботился. Он продумал Сташкино пребывание так, чтоб ему тут было хорошо.

Это главное – есть Ярун. И уж после этого главного – вся эта правильная жизнь, в которой он блаженствует так же, как замерзшая рука в прошлогодней варежке. Вроде забыл, как все может быть хорошо, а теперь это счастье снова случилось. Все, спасибо Яруну, встало на свои места.

Кощей – прозрачные глаза пустые и острые – дал несколько строгих подробных наставлений. Сташка послушно кивал – свой испуг на печке он не забыл. Да, Кощей мог тогда быстро отвезти к Яруну, и Сташка стал бы счастлив так же бессовестно, как сейчас. А если б не отвез? Кощею верить нельзя. Он хочет, чтоб Сташка собственной тени боялся… Чтоб остался позорным, никчемным бастардом, трусом, заморышем. А Ярун назвал: «Царевич»…

Чего бояться? А без недель в волшебном ЛЕСУ, без Котьки и ребят он не научился бы чему-то важному. И уж конечно, Кощей бы не провел его через Мост. И Сташка не почувствовал бы в себе никакой не то что силы, а даже уверенности. Не увидел бы на себе черного платья с драконом. И не заметил бы никакой тайны новой жизни, не чувствовал бы волшебства Сети ни в себе, ни во всем здешнем воздухе. Кроме того, теперь ведь он живет по правде. Ему перестали врать, что он обыкновенный мальчик. Не говорят пока, кто он, и Ярун темнит с отцовством, ну да это ведь не вранье. Главное, что жить можно честно. Надо только найти способ взаимодействия с Сетью – а то вот же она, руку протяни. Столько силы. Столько знаний… Надо только вспомнить, где спрятан интерфейс. Тот обруч черный, который он видел на себе в зеркале. Он есть. Где-то. Ничего, отыщется. И Сташка совсем успокоился.

Вместе с учителем Кощей внушил ему правила поведения и наконец улетел на машине поменьше гравитоплана, каких Сташка на Астре никогда не видел. Дышать стало еще легче. И тихо стало – никто больше не уродовал Чар бесконечными инфинитивами. Общий, главный государственный язык Сташка на Астре только-только начал учить и знал только алфавит да горсточку слов. Язык Астры учителя, с которыми он остался, не знали. Объяснялись жестами, но жизнь, казалось Сташке, течет свободно и легко, как веселая, глубокая, искрящаяся под солнцем река. Все хорошо. Взрослых этих он и без слов пока хорошо понимал.

Его долго осматривал доктор, потом тренер немного погонял его в бассейне, потом Златовласка занималась с ним без перевода понятными математикой и физикой, и скоро наступил обед – с той же удобной, хотя, конечно, несколько избыточной сервировкой. Никогда в жизни Сташка не ел суп с таким удовольствием. Рыба оказалась еще вкуснее – в общем, десерт, как поэтически ни выглядел, привлечь его не смог. Неприлично захотелось спать – и врач тут же что-то сказал всем и отвел Сташку в его комнатку с полукруглым окном, которая нравилась и сама по себе такая белая, и потому, что здесь не было ничего лишнего, никаких комодов, ковров и игрушек.

Доктор велел отдыхать, хотя день еще не кончился, но разрешил взять из класса большие красивые книги с иллюстрациями. На них даже Астра была прекрасной. А разве нет? Там ему было плохо – но ведь дело не в планете и не в городе, а в нем самом… Сташка лежал в кроватке, листая тяжелые нарядные книги, созерцал созвездие на картинках и радость, тихая и настоящая, мешала дышать. Долго, совсем по-новому он разглядывал дивные города на картинках – тот северный, в котором он рос, выглядел одним из самых дивных, – пустыни, леса, горы, широкие реки, людей разных рас, храмы и сокровища, невероятно и привычно обжитый космос и огромные звездные корабли. В чем еще, в каких чудесах нуждается этот прекрасный, так грамотно устроенный, ухоженный мир созвездия, если тут потребовался какой-то там божественный ребенок? Которым почему-то может оказаться он. Почему-то? А кто катался на коньках в ледяной темноте? А кому Ярун роднее всех родных? А кто на самом деле – звездная зверюга бессмертная?

Глаза склеивались. Он вытянулся на теплой кроватке и тут же ухнул в сон, и никаких видений больше не хотел, только слышал, как время шумит морем, идет к вечеру, и в ночь. Но в глубокой темноте середины ночи он проснулся от собственных слез, и никак не мог успокоиться, пряча плач в подушку и никак не понимая, о чем плачет.

И тогда позвонил Ярун. Сташка вскочил к большому экрану, что развернулся прямо на белой стене его комнатки, и, увидев Яруна, еще горше заревел, что нельзя в него вцепиться, нельзя обнять – только в стенку бодайся. Вот тебе и адаптивные способности… Нечего было хвастаться.

Ярун велел выть тише, завернуться в одеяло, сесть и слушать. Больше часа они тихонько проговорили. Ярун особенно не успокаивал, назвал родным сердечком только, а потом, когда Сташка на вопрос, как ему понравилось на острове, выдохнул счастливое: «Море!», – рассказывал про океаны и парусники, про морские ветра, океанские течения, архипелаги, шторма и штили, про китов и летучих рыб – все это звучало, как родная колыбельная. Сташка нечаянно вспомнил, как пахнет смолой палуба под полуденным солнцем и как ванты режут босые ноги. Но сообщать об этом Яруну не стал – непонятно же, откуда он это помнит? Ярун пошутил с ним, выслушал все, что Сташка, ему, ликуя, рассказал об острове, и пообещал звонить, только, конечно, лишь тогда, когда это Сташке будет очень нужно. Как же он узнает, когда нужно? Что, опять реветь, чтоб его повидать хоть на экране? Да нет, скорей всего, учителя будут вести мониторинг его психического состояния, отчеты о котором будет получать Ярун. Да обо всем отчеты будет получать Ярун. Надо учиться как следует…

Ой. Но неужели это кто-то проследил уже за ним, увидел, что плачет, и сообщил Яруну? Может быть. Противно, но не удивительно, что он всегда будет под надзором.

Или… Ярун сам узнал? Как?

Ответ на это у Сташки был: Ярун в Сети.

Ха. А можно было ожидать, что – нет?

С утра его, голодного, отправляли тренироваться, и молчаливый тренер обучал его кажущимся простенькими оборонительным приемам, гонял на время в бассейне, заставлял без веревок лазать по скалам. Сташка иногда подвывал от ужаса или усталости, но все команды, подаваемые медвежьим голосом, выполнял – и дрался, и нырял, и лез. Не смотря на ссадины и дрожь мускулов, лазанье по скалам нравилось ему больше, чем тонуть от слабости в мелком бассейне или увертываться от рук тренера или расшибаться об них в спортзале. Скоро он, конечно, окреп, но первые дни вспоминал с ознобом. Лазил бесстрашно. Но и плавал хорошо. И дрался увертливо, стремительно, свирепо – и точно, легко усваивая – или вспоминая? – все эти нужные приемчики. Мало ли.

Потом был завтрак, потом – маленький класс с опущенными, чтоб он не смотрел на море, белыми шторами, и умные задачки по геометрии и физике – как конфетки… И грамматика, и длинные столбики слов параллельных государственных языков, которые он выучивал смехотворно легко, и диктанты, – Сташка исписывал по тетрадке в день. Что трудного, если все языки он переводил на Чар? Сам он воспринимал это как баловство, а не уроки – ведь снились сны на этих языках. Помнил он эти обыкновенные языки. И совсем не удивлялся. К тому же должно быть что-то поважнее языков. К концу второй недели учителя уже не хмурились, пытаясь что-нибудь растолковать на новых языках – они изумлялись. К концу третьей, переведя раз восемь старинное стихотворение с языка на язык и обратно, Сташка заскучал и перестал видеть смысл в трате времени на языки – все, они встали на место. Позвонившему как-то ночью Яруну он это знание языков, зевая и смеясь, радостно явил. Ярун похвалил, про океаны и морских тварей пообещал рассказать в другой раз и пожелал спокойной ночи и выносливости с прилежанием.

К чему он эти выносливость и прилежание упомянул, Сташка понял, когда на следующий же день прилетел Кощей, устроил экзамен и разрешил другие уроки – вместе с ним приехали трое новых учителей. Дядьки с холодными глазами и сверхразвитым интеллектом. Перед ними он, конечно, струсил, ведь они смотрели на него с недоумением: как, такие сверхзаточенные мозги тратить на малолетнего заморыша? Но ничего, он укрепился духом, сконцентрировался, открыл новые учебники, почитал-почитал – и задал свои вопросы. Сверхзаточенные дядьки оживились, тоже сконцентрировались и взялись за дело. В сташкину жизнь вступила Империя. Настоящее огромное созвездие Дракон: восемь звезд, шесть обитаемых планетных систем, одиннадцать основных рас, пять государственных языков, разные культуры и обычаи. История. Экономика. Политика. Системы управления. Армия и вооружение. Научные достижения. Промышленность. Транспорт. Дипломатические отношения с Доменами и Бездной – абсолютно все это он должен запомнить и быстро ориентироваться… и это еще только начало.

С утра до вечера он учился и только по часику в день, перед обедом, плавал. Тренировки на скалах и в спортзале стали редкой отрадой: в основном тренер приходил на переменах между уроками. Самих уроков стало так много, что он готов был завыть, но запоминал все быстрее и легче, чем раньше. Он вообще стал сообразительнее, чем себя помнил, и ничего не путал, когда Кощей вдруг прибывал и устраивал ему экзамены. Больше смахивающие на издевательство, правда. Сташка не огрызался, терпел.

Похожих один на другой дней, набитых уроками, прошло так много, что Сташка перестал себе удивляться – ведь раньше он, ленивая тварь, не мог себя заставить выучить смехотворно крошечный параграф из детского учебника по ботанике. А теперь эти, на пяти, ежедневно чередующихся, языках, громадные сочинения – для дисциплины ума – каждый, блин, вечер, и надо отразить все известные мнения по вопросу, например, стимуляции просоциального поведения через городскую архитектуру… или особенности жанра антиутопии в культуре прошлого века… или формирование поведенческих императивов элит… И желательно дать прогноз по ситуации… Империя, деспотизм, контролирующие системы, инфраструктура зависимости и инструменты управления, биология, экономика, идеология и система убеждений, массовое образование, отбор внутри популяции – ну да, не хнычь, детей таким вещам не учат, но разве ты – дитя? (а кто?!) – а он постоянно ловил себя на чувстве, что суть всего этого ему откуда-то знакома. Он знает, что и как надо делать, чтоб вся популяция вела себя как единый организм… и зачем… И чтоб все еще денежки зарабатывали и совершали научные открытия… И какие у нас всех общие цели. И какие цели есть еще… Надо было только привыкнуть к обновившейся терминологии…

Кощею эти успехи как будто были неприятны. Но учителя Сташку уважали – а он сам уважал продуманное государственное устройство Империи. Дракон, жестко централизованное автократическое государство, управлялся всепроникающей этической идеологией, внедренной во все, веками, тысячелетиями регламентирующей уклад жизни всех рас и являющейся главнейшим механизмом выживания вида. Этика, как диктующая инстанция, была тесно связана с законами жизни и находилась в полном согласии с политическим и социальным строем. Эта сложная и глубоко укорененная этическая система – о которой никто раньше с ним и не заговаривал, но которая всегда чувствовалась, – теперь все-таки, несмотря на жутковатые лекции, нравилась ему. Была спасением, заставляла разные расы соблюдать нормы общежития, чтобы люди как вид, склонный к самоистреблению, как самый инвазивный хищник космоса, все-таки выжили. Конечно, этика унаследована как врожденный биологический механизм, проведший людей сквозь миллионы лет эволюции, но только здесь, в Драконе, эта человеческая этика развилась настолько, чтоб можно было перешагнуть через проклятый порог «убей чужака», погубивший столько рас и цивилизаций… Так говорили учителя. Сташка сомневался, что и по правде этот порог раса людей перешагнула, ведь с племенным мышлением и ксенофобией попробуй, справься… Но что люди стали умнее и сильнее – разве не факт? Почему же ему так важно, так интересно, как теперь люди относятся к чужакам? К непохожим на них по врожденным свойствам? Не с другим цветом кожи, а с какими-нибудь другими способностями? Нужными для будущего? Для освоения космоса? Ох, сколько же еще работы…

Правда, кроме этой смахивающей на религию этики (вовсе не доброта к чужакам, а выживание людей как вида в целом), существовали новые пласты смысла, такие особенные, не для всех, о которых вся масса населения и не подозревала. Люди, занятые своей короткой жизнью, мало задумывались о созвездии в целом, воспринимая его как случайную группу близких звезд. Сташке же объяснили, что ничего случайного в Драконе нет, что звезды собраны (как собраны? Чем? Нет, про Сеть они не знали ничего!) в единство волей космоса с определенной целью. Этот тайный смысл был похож на простую и какую-то детскую сказку. Сказки и мифы? Ладно, Сташка эти смыслы и воспринимал, как сказки. А учителя говорили всерьез, понизив голос. Мол, созвездие Дракона – это живое существо. И что, вот так взять и поверить в это?? Есть будто дело космосу до каких-то жалких восьми звездочек! Поверить в живого Дракона из звезд? Давайте я еще в божественную детку поверю уж заодно… Да какая там Воля Космоса? Давайте мне еще про Митру и Зевса расскажите… Или про Мумбу-Юмбу… Шаманские танцы тоже будем учить? Сташка невежливо смеялся. Но ему спокойно объясняли: в едином созвездии Дракона есть восемь звезд, персонификаций основных природных сил, четыре стихии и четыре чуда. Но все созвездие связано единой волей одного существа – Дракона. Сташка, хотя и согласен был верить в созвездие, как в живой кусок космоса, не понимал: пусть эта сказочная зверюга космическая, созвездие – ладно, да, это такое сложное орудие, и оно манипулирует энергией этих новых пластов смысла для создания нужной реальности. Кому нужной? Кто внедрил и развил эту этику выживания? Воля созвездия определяет поток событий. Ага. Только чья же конкретно эта воля? Чья воля-то? Яруна, что ли? Он – Дракон?

Все вроде бы и разумно, но что-то непонятное, никак не осознаваемое, Сташку беспокоило, и он подолгу обо всем этом думал, думал, думал. Про черных ледяных космических зверюг он знал куда больше, чем учителя. Но взять и поверить, что звезда Астра со своей планетной системой – сердце Дракона, Океан – чудо превращений и вода, Камень – свобода, Крест – огонь и Китмир – время – это два крыла; а Покой, Мир и Дом, сила, земля и разум – это опора Дракона, срединные звезды… Поверить в это? Или… Ощутить? Башка болела, если долго думать об этом… Глупо пытаться подключиться к Сети без интерфейса. Она-то чувствует его попытки, да вот только он сам не слышит ее ответ…

И сны ночью снились… Ледяные сны, черные, а там, где звезды – жжет… И – одиноко. Очень одиноко и темно в этих снах… Так, лучше о хорошем. Например, на третьей планете Дома, самой прекрасной в созвездии, сейчас Сташка – и всегда живет император.

Император… Почему именно Ярун – это император? Ярун, о котором он как о императоре то и дело забывал? Ярун казался ему кем-то вроде забытого родственника или даже отца, вроде волшебника, вроде единственного в мире человека, которого он чувствует как своего, как родного – об этом он думать не то что бы боялся, а – не мог, столбенел. Даже о Драконе думать было легче. В общем, император заботится о всеобщем процветании, какую-то долю конфессиональных забот оставляя Ордену, который заботится об этике по мелочам и о управлении энергиями масс, все благополучны и счастливы, энергоресурсы неисчерпаемы. Дракон торжественно плывет в своем бесконечном странствии и одновременно представляет собой всеобъемлющий государственный символ.

Это объяснение миропорядка Сташке вроде бы нравилось. Но не совсем. Он его хорошо понял – да и, кажется, знал всегда, что все именно так и устроено… Но что же все таки не так? В чем неправда? В чем подвох?

Еще, чем больше он размышлял, тем больше Дракон в самом деле казался ему не только группой соседних звезд, объединенных под одной короной. Есть что-то еще, какая-то связь между звездами, кроме рейсов космических кораблей. Сеть? Нервы и сосуды. Не по ним ли летают волшебные гонцы с Берега? И о чем говорили волшебные ребятки там в зимнем лесу? Ух, а если Дракон-то живой – и условие его жизни – Сеть? – на самом деле? Ему ведь снилось тогда у Яруна что-то такое… Будто он сам – Дракон. Как это может быть? Дракон – это созвездие и государство, но главное, допустим, что он – это такой огромный космический обитатель. Звездная зверюга огромная, ледяная… Башка, сердце, крылья… Но почему Дракон тогда слепой? Сташка испугался и сбился с мысли. Понял только: тот, кто придумывал названия первым звездам Дракона, точно знал, что Дракон живой. Это не совпадение, это ключ к тайне, код, который все принимают за условные символы. А кто придумывал?

Откуда вообще Дракон взялся?

Сам он какое вообще отношение к нему имеет?

Кто создал Сеть?

Но о живом Драконе учителя больше ничего не говорили. В классе объясняли лишь государственные инструменты управления – вроде единой этики, психологического комфорта общей морали и персонального чуда. Но эти объяснения нисколько не исключали космических снов. Сташка не верил в Дракона. Он его – чувствовал, с каждым днем все резче, этого Дракона с телом из звезд, энергий и вселенских чудес и сил. Чувствовал всем собой, всем телом, ершиком спинного хребта. А в снах он этим Драконом был. Никому не расскажешь, конечно. Даже Яруну. Может, астрофизика и не отрицает того, что у звезд есть душа, она есть, но они – просто звезды. Тогда, получается, душа должна быть у живого Дракона? Где она? В Сети? Какая она? Но он не слишком задерживался на этих мыслях, будто они проваливались в нем в какую-то сердечную пустоту. И всегда болело там, где сердце, будто его не было. Он трогал – нет, вот оно, тут: стучит, стучит, стучит. Почему иногда, в полусне, в ночной тьме или перед рассветом, кажется, что вместо сердца – пусто и ямка от него болит, кровоточит?

Астра – сердце Дракона. Стоит о ней вспомнить, и становится не по себе. Неужели у Дракона так холодно и тоскливо, так пусто на сердце, как у него? Хотя всей Астры он и не знал – лишь бессолнечный и красивый город на берегу холодного моря, полный старых дворцов, мостов над широкими реками и громадных парков. Красивый город. Ну и что? Память о детстве не мучила его. Планета, где он провел начало жизни и где остались жить своей жизнью добросовестные и измученные его побегами люди с рыженьким толстеньким младенцем, стала только одной из восьми планет Дракона. Память о тамошнем слиплась холодным, постепенно растворяющимся комком внутри и почти не имела значения. Но иногда в полусне под утро, когда болит, как у старика, сердце, вспоминая одиночество и несуразность детства, он чувствовал себя оскорбленным. Обиженным. Разве он виноват в том, что родился вне брака?

Космические сны, в которых он был Драконом, живущим в ледяной, черной, пылающей звездами бездне, понемножку изменяли его, успокаивали, убеждали в чем-то хорошем, несмотря на эту непонятную и страшную, холодную пустоту в сердце – он старался не думать о ней, жить так, будто ее не было. Не скрывал от себя – но другие пусть не знают. Вот Яруну он мог бы сознаться, как иногда вдруг ощутишь эту пустую ямку вместо сердца, и сразу хочется скулить от ужаса. Как же вспомнить, куда оно делось? Где спрятано?

Но Ярун уже давно не звонил. А что он будет звонить, если Сташка вечером ползет к подушке на четвереньках и спит как убитый. Да и в зеркалах сейчас отражался не псих, а спокойный мальчик с пристальным, но мягким взглядом. Загорелый, красивый и нарядный. Сердечко стучит… А было или нет то бледное привидение в черном, там, в стареньком зеркале, тот страшный мальчик со взглядом, как нож? Сташка фыркнул. Неужели кто-то захочет из него сделать то сумасшедшее чудище?

Надо перестать гонять привидения и просто жить… Но почему перед рассветом хочется плакать, будто он все еще не на своем месте? А где его место? Рядом с Яруном? И пустота эта сердечная. И Яська. И Гай. Где они все-таки, что с ними? Отвезли ли их домой? Ярун обещал…

Он тосковал по Яруну, но легко и недолго, потому что знал, что Ярун потом когда-нибудь его к себе заберет. Он это тоже обещал. Необъяснимая тоска – куда хуже и глубже. И такая же беспощадно подлинная, как все здесь. Из самой сердцевины его существа, из той сути, что страдала от пустоты там, где должно быть сердце. Но оно ведь есть, стучит же… Или это стучит только мускульный мешок, гонит кровь, и все… Где тогда настоящее сердце? Он не понимал, откуда вся эта душевная боль. Надеялся повзрослеть, поумнеть и справиться. И – Ярун ведь поможет?

Вспомнил он однажды и детское волшебство, прежние выдумки, потихоньку, прячась, попробовал снова – иначе зачем все эти звезды чудес? – и камешки легко и послушно танцевали над ладонью и меняли цвет, чайки, цепляясь корявыми когтями, садились на плечи, оставляя кровавые эполеты царапин. Даже странствия ветров в небе стали понятны. В ветрах и чайках, в воде, в скалах, в солнце жили энергии Сети, которым почему-то нравился мальчик Сташка, и они охотно слушались его и окутывали ласковой силой. Он ужасался и веселился, ощутив, что все легенды о волшебстве здесь – не сказки, и зря он так равнодушно слушал их на уроках. Это все реально. Даже есть Орден, хранящий тайны всяких чар и чудес. Когда он спросил у своих учителей, какими именно чудесами занимается Орден, как именно он использует энергию и какими инструментами можно повлиять на ход событий, что такое Круг – ему ответили, что все пока необходимое он уже знает, и велели писать изложение по скучной древней саге. Он написал. И занялся своими камешками всерьез и сугубо конспиративно. Понятно, кто запретил учителям отвечать. Кощею вообще такие его игры в чародейство не понравятся. Ну и пусть. Лишь бы он не разузнал про Сеть.

За атакой оздоровления, тренировок и бесконечных уроков стоял покой, и Сташка жалел, что недолгий. Он старательно, не поднимая головы, учился; когда отпускали, плавал или лазал по скалам вокруг замка, и тренер реже сопровождал, словно знал: случайно не сорвется. Сташка тоже это знал. Вместе с выносливостью проснулся и давний навык. Уроки самообороны прекратились, потому что Сташка, ставший жилистым и стремительным, вспомнил и показал тренеру такие приемы, что тот слегка испугался. Сташка тут же радостно забыл, как проще сворачивать человеку башку, и теперь лишь подставлял коричневые плечи палящему солнцу, упивался тишиной, лазал по скалам, то с веревками, то без, снимая ботинки с шипами, чтоб чувствовать под ступнями камешки, пыль и жесткую траву. Подолгу сидел на каком-нибудь уступе или зубце скалы, дышал бескрайним горячим простором, смотрел на синее-синее море и, чувствуя себя древним ящером, ни о чем не думал.

Все это повторялось изо дня в день, уже неотличимо и привычно, повторялись уроки в прохладном классе, потом, когда опять отпускали, повторялся оцепеневший послеполуденный зной, камни, напряжение мускулов и тишина с плеском моря внизу. Он стал будто бы туго-туго свитым из тех веревок, с которыми лазил по трудным скальным стенкам, стал выносливым и уверенным. Все было хорошо, кроме пустоты в сердце, к которой он уже притерпелся, но скоро покой остался только на горячих от солнца камнях. Внизу, в прохладном замке, стали накатывать предчувствие и тревога, точно так же, как в снежном лесу – скоро что-то случится. Как и должно, потому что времени прошло много, учителя им довольны, сам он стал сильным и цепким, как диверсант. Скоро его увезут отсюда.

Однажды он спускался со скал дольше обычного, потому что наступил босой ногой на колючку, и, шипя и вздрагивая, долго ее, заразу, вытаскивал, кое-как примостившись на узком карнизе. Устал даже. Не поднимаясь в дом, сбросил у бассейна пыльные шорты и нырнул в темную воду. А когда вынырнул, увидел тренера и доктора, присевшего у бортика. Лицо врача было встревоженным. Сташка подплыл к ним, посмотрел вопросительно. Тренер сказал:

– Ты задержался.

Сташка вылез на бортик. Доктор велел:

– Покажи ногу.

– Ерунда же? – изумился Сташка, вытаскивая ногу из воды.

Он и раньше знал, что за ним следят, и раньше наступал на колючки, но доктора это не волновало. Синяков, ссадин, чаячьих царапин и шишек он обычно не замечал, за все время его альпинистских утех лишь раз заинтересовавшись в слякоть разбитым и опухшим коленом. Сейчас – на подошве и след-то от колючки был еле виден, но доктор мазнул лекарством и заклеил пластырем:

– До завтра должно зажить.

Тренер принес Сташке носки, сандалии и одежду – такого тоже никогда не водилось. Сташка посмотрел на них – лица все же неспокойные – и сообразил, что завтра по скалам вряд ли будет лазать. А если будет, то не здесь. В страшном месте, которое называется Лабиринт, и о котором никто, даже Ярун, ничего ему не должен рассказывать.

Дальше день пошел обычно: обед, занятия, ужин, сочинение. Но тревога никуда не ушла и к тому моменту, как Сташка добрался до сочинения, стала нестерпимой. Все разговаривали с ним, как обычно, сам он тоже не должен был ничего спрашивать, потому что мальчик – это от слова молчать. И взрослые молчали, отводили глаза. Сташка не стал писать ничего, тем более что тема – «программирование поведения через эмоции» – уже в зубах навязла. Молча закрыл тетрадь, молча ушел из класса – учитель тоже промолчал, что сразу убедило Сташку в переменах. Он ушел к себе, в белую комнатку, к которой так привык, посмотрел в окно – высоко в небе плыла бледная лодочка месяца. Вот бы ему такой кораблик…

Ой…

Разве у Дома есть луна?