Читать книгу Девять огоньков. Серия «Очень маленькое созвездие» - Ольга Апреликова - Страница 3

В последующие дни Сташке давали спать, сколько он хочет, а вечером он, жмурясь в потоке энергии, вел свою короткую вечернюю службу на Белом Круге. Теперь это было легко, потому что и изначально, и когда был Тагом, и Каашем, все сделал для того, чтоб на века обеспечить сопровождение процесса. От повседневного, человеческого Золотого канона, где ежедневно работали парни-сигмы, эта служба отличалась очень. Она вообще не смешивалась с чином, но Храмы Ордена вообще-то были выстроены не только для ежедневных Золотых Кругов, но и для него, чтоб танцевать не в небе драконом, а мальчиком на земле. В каждом Храме Круг был батолитовый, с тысячекратным (все бывает, – пожимал плечами Таг, отыскивая магматические массивы и счищая верхние породы в ноль по всему диаметру) запасом прочности. Видимым людям был только Круг в храме, где можно отработать чин, будучи невысокого роста и малого веса. Но от центра этого Круга, Золотого, дальше – шли радиусы тайных, собственных, всех остальных, все более мощных – обычно он старался использовать всю площадь батолита, часто вписывая Черный Круг сразу в континент. Потому как – «все бывает». Тут, в Стограде, Настоящий Круг был самым большим в Драконе, потому что – главный, домашний, родной. Его сектора проходили под старым и новым городом, расстилались далеко в степь. Из людей только Яда-Илме знал, где проходит последний диаметр.

Сеть помогала всегда, но раньше, когда она была еще совсем маленькой и слабенькой и приходилось работать на площадях или, когда энергии надо больше, на плоскогорьях, подальше от людей, Сташка думал, что все, что он творит с созвездием на своих батолитовых древних кругах – только работа. Тяжкая, до смертного пота. Теперь Сеть мощнее даже не сосчитать, во сколько раз – она все время растет. И Храме как в сложной системе полей и резонансов работать теперь в разы легче. Можно петь от счастья. Кровавым потом не истечешь. Работай и радуйся, как и было задумано.

В своем Круге он работал не с символами, как люди, а с настоящими энергиями. Подобия и намеки, символы и тени этих древних, первородных энергий были удобными и безопасными с точки зрения идеологии и конфессионального единства созвездия. Но Сташка здесь, чтоб сделать то, что никто больше не может. И если снизу, из бездонного сердца Сети, выплескивались, вились вокруг него и ластились, нетерпеливо просились в руки живые первородные силы, в которых нуждалось все вокруг – он понимал, в чем его долг. Его Круг был средством напоить созвездие благодатным молоком небесных равнин, здоровьем, жизнью. Чтоб когда-нибудь потом… Тому мальчику в черном платьице… В общем, чтоб Будущее стало полегче.

Скоро масштаб службы возрастет – ему уже нельзя будет работать в храмах, а только на горных равнинах Белогорья. А потом – только самим созвездием, на небесных черных полях… С каждым мгновением службы он восстанавливал управление Даром, становился собой, и теперь больше верил себе и Сети. В Круге не имело значения, что он еще ребенок. В Круге облачение его было тяжелым, как доспехи, многослойным и сложным, таким, каким оно было выработано еще в Доменах, когда созвездие Дракона еще не родилось. В Круге нельзя ошибаться.

А еще он пел. С его высоким детским голосом гораздо лучше было в этом огромном зале по-настоящему петь, чем проговаривать службу речитативом, что почему-то теперь считалось храмовым пением. Раз попробовав, он изумил всех вокруг, включая настороженного Яда-Илме и восхитив парнишек-сигм. В детстве на Астре он не очень долго ходил в музыкальную школу, и знал, что петь, в общем, есть чем, ожидал, что здесь голос окажется сильнее, но на редкое, далеко не каждую жизнь возвращавшееся чудо голоса не рассчитывал – а голос снова стал подобием крыльев. Вот только после первого же спетого псалма все уставились как на ангела, хоть сбегай. Только Ярун кивнул, и все, мол, неплохо… А в архивах разыскали ноты древних канонов, и выяснилось, что Сташка и поет по ним, и помнит в них каждый значок – сам писал.

Это около Яруна не распоешься (он-то знает, как за нотки вытянуть из памяти прежнего), а вообще петь Сташка любил. И сейчас пел. И просто так, и потому, что с каждой спетой нотой все больше вспоминал – значит, становился собой. Ну, Ярун ведь разрешил вспоминать… Потому он начинал бормотать и мурлыкать едва просыпаясь, припоминая забытые слова и мелодии, чувства и понимание мира – все, что возвращали ему взлетающие крылья старых языков. Поднимаясь, он пел тихонько, для себя, всякую муру, позже – всерьез, и прислуживающие ему сигмы цепенели то от его синкопированных распевов и партесного пения, то от внезапно взрывающихся танцев с тысячелетия назад выверенными движениями, то от шепота на Праязыке, когда вокруг тут же начинало стонать пространство. Подумав, он собрал из пацанят с ясными глазками хор и часика два в день они разучивали кое-какие песни… Еще из Доменов. Потому что… «Все бывает». Яда-Илме эти репетиции заинтересовали, и, когда Сташка оставлял мальчишек в покое, к хору присоединялись некоторые парни и взрослые, приходили хормейстеры – и музыка рождалась снова.

А Сташка смеялся. Старые песни так хорошо ложились на узоры и всю игру Сети. И воскрешали его прежнего. Счастье – возвращаться в прежнее и смотреть на прекрасный новый мир глазами дикого властного ребенка, каким он был когда-то. Счастье – снова слышать пробужденные голоса истаявших жизней, снова ощущать, как пах тогда летний воздух, и грезить видениями степей, рек, лесов, озер; или бессолнечных садов исчезнувших своих столиц, их высоких мостов и старых речных пристаней; и залитых огнями храмов и парусов над синим морем. Он оживал вспоминающимся грохотом праздников и колокольным звоном пугающих торжественностью шествий, шумом пыльных древних городов, гулом и воем сверкающих, стерильных космопортов первого легийского техногенного взрыва.

Тысячелетия культуры нес в себе его бездонный голос – и Ярун уже перестал удивляться, что каждое утро Сташка заговаривает с ним на каком-нибудь очередном старом языке. А Сташка не удивлялся, что он понимает. Главным было то, что Ярун понимал Праязык. На этом краю мира никто, кроме них, Праязык и не мог знать. Ярун – из самого начала его жизни, от нуля… Из страны отцов. С другого края мира. И правда – что… Что отец. Но почему его нельзя так называть?!

К десяти утра требовалось оставить свои исторические грезы и вернуться в реальность. Но она ему тоже была по душе. Много еще надо освоить заново. И вновь. Вообще Сташка тут был счастлив, рад всему и еще ни разу ничего и никого не испугался. Обрадовался, когда принесли его зимнюю куртку и в ней отыскалось то Яськино деревянное колечко. Он его надежно спрятал. Ему здесь все нравилось. Нравились его собственные, холодные полупустые комнаты в Восьмой башне, куда он не разрешил притаскивать всякие резные столики и старое барахло, принадлежавшее когда-то Каашу, нравилось, что в Храме нет все регламентирующего жесткого этикета, как во Дворце, нравились уроки после Золотой службы, нравилась сама суть неявного, страшно нужного, сосредоточенного труда Ордена Дракона. Нравилось, что он помнил, как рождался весь архитектурный шедевр Храмовых зданий на больших листах желтоватой легийской бумаги.

Пять безмятежных дней кончились очень быстро. Яда-Илме рассказал о долгом обряде представления, Ярун прислал обновленное расписание праздника. Осознав, насколько торжественно, величественно и невыносимо это будет, он затосковал. Были, конечно, в его жизни праздники, даже караваны праздников, особенно чудовищные во времена Второй Династии Домена Аши. Но в течение диких и холодных, суровых и полных труда времен Дракона, когда всеми силами надо было держаться в тени и не позволять ковать из себя божество, он от праздников отвык. А теперь – хоть плачь, никуда не денешься. Привезли в специальных контейнерах особенные, тяжелые и длинные, черные и сияющие новые облачения, сшитые по образцу того из прежнего, только наряднее, с такими же специально отлитыми серебряными и свинцовыми шариками, вшитыми в подолы и края пелерин; долго примеряли и подшивали краешки, укорачивали. Потом Сташка пробовал фигуру или каскад, и возня с подолами и проймами начиналась сначала. Зеркало, перед которым пришлось стоять среди хлопочущих портных, справиться с тоской не помогало: мальчик-то в нем отражался какой-то маленький, худой, нервный. Глазастый, как девчонка, и слишком красивый, если б не угрюмые брови. Что люди подумают, когда такого увидят? Это – Кааш Астропайос? Это заморыш… После портных он бежал к себе и устраивал силовую тренировку.

Как он выстоит завтра?

А потом еще шесть столиц шести планет: Астра, откуда началась цивилизация, Покой – Мир – Крест, где огромные города и сосредоточено основное население, промышленный Камень и волшебный Океан. А потом младшая звезда Кааш… Но у Кааша нет планет? А почему нет?

Вечером в Храме появились система трансляции – Ярун велел, чтоб все в созвездии увидели и услышали Наследника. Суеты не было, только вот он поесть не успел – но это к лучшему, петь будет легче. Люди из Ордена помогли ему облачаться в многослойные царственные наряды. Ошеломил – как их много – вставший у стены черный хор, от ясноглазых дискантов до мощных басов. Он медлил, прежде чем выйти в зал.

Яда-Илме подошел, зачем-то поправил тяжелую пелерину на нем, заглянул в глаза – Сташка улыбнулся, чтоб Яду успокоить. Яда был во всем торжественном, посверкивал незаметными узорами на праздничном саккосе, глаза его светились радостью. Это – особенный Праздник. Первый в этой жизни. Все получится. В этом Храме всегда получалось все. Он дома. И давно умеет сплетать энергетические Венки. Всегда. Лучше, чем просто жить. Сеть не дала впасть в самодовольство, постучала в темечко: ты еще мантры почитай. Все, у меня контур готов, пойдем красоту устраивать – все ждет.

Чуточку послушав ожидающий, жадный полумрак, он шагнул в зону внимания людей и ощутил ее как облако прохлады и невесомости. Улыбнулся и пошел по растекающейся из-под ног световой дорожке – так теперь само древнее здание Храма реагировало на его прикосновения. Оно же помнило его, здесь каждый камень его любит. Вокруг стало тихо. Он вышел в центр Круга, и энергетические центры полей слились с мгновенным всплеском почти физического блаженства. Он будто подрос даже, так расправилось и заликовало все его маленькое тело, и едва удержался, чтоб не рассмеяться радостно. Оглядел зал, все-таки улыбнулся, в первом медленном обороте положил вокруг себя кольцо защиты, замер – и начал петь. Начал работать.

Все шло, как обычно, – если не считать слишком высоких волн его сегодняшней радости. Молнии легко сплетались в нужные узоры, повинуясь его пальцам и точным движениям. Зал засиял синим, белым и золотым. Венок из молний, сплетаясь над ним, потихоньку начинал светиться. Сеть веселилась, как всегда, когда наслаждалась режимом энергетической кормежки. Он старался остаться серьезным, да – но не мог совладать со своим ребячьим счастьем и сорвался в танец Синей, тяжелой службы. А детство веселилось вместе с Сетью. Дикое и свободное его детство радовалось предельному напряжению и старалось изо всех сил. Детство с упоением вертело энергиями Сети и танцевало на облаках. В конце концов он перестал притворяться серьезным и ответственным, отдался звонкому счастью. И так поверил всему, что, когда в ответ на один из псалмов вступил хор, в пылу труда ему показалось, что это отвечают сами восемь звезд. Детство и Сеть отозвались на это впечатление мгновенно, и ясный чистый голос его стал глубоким и нечеловечески всевластным. Все прежнее было только тенью этого голоса. И тогда Восемь действительно ответили, и Храм засветился весь, и статуи звезд окутались танцующими золотыми пятнышками света.

Ура! Получилось!!

Этого и нужно было добиться. Поставить систему в режим мгновенного отзыва и энергообмена. Теперь задачи. Чего ему самому хочется, кроме того, чтоб Сеть напилась энергией под завязку и была готова мгновенно исполнить его волю – вплоть до материализации новой планеты? Сети такое запросто, в межвездном пространстве полно ничейных атомов и вимпов. Слепить недолго. Но куда этот шарик раньше времени? Готовь программу, велел он Сети. Чтоб по первому требованию. – События какие запускаем? – сыто поинтересовалась Сеть. – Играть будем? К Мистериям готовиться надо, ты, лягушка-царевна. А для всех тех маленьких тагетов, которых влечет к нам, пора запускать Зов. Пошепчи им на ушко. Подари чудеса. Веди домой, к нам. Сюда. – Исполняю, согласилась Сеть. – По материальным ресурсам пройдусь и начну строить новые школы. Так? …Пока так, – согласился Сташка, взлетая в безупречном тройном обороте. …Этого будет мало… Больше никакого нового смысла и новых просьб Сташка в старые слова гимнов не вкладывал, ведь главные задачи остались прежними, волки сыты и овцы целы: он лишь добавил к ним свои желания (Ярун, братик, Юмис). Но гимны по вдохновению он переводил на родной язык – Праязык, а не на обычный Чар – и на древний, танцующий тайный ритм сопровождающих отточенных, неподъемно тяжелых жестов. Гимны ожили. Только пусть в Драконе все будет хорошо. Он пел. Кружился в страшном, невозможном балете, взлетая по временам на самых тяжелых моментах в отрицательных секторах Бело-Синего Круга… Все будет хорошо.

Допев, остудив Круг, Сташка помахал всем, улыбнулся и скорей убежал из зала, с мурашиками по спине вслушиваясь в рокот хора. Все, кто попался навстречу, свои – падали на колени, зачем? Он пробежал короткий коридор в тайный придел – и там снова тихонько закружился, переступая в еще более древнем, в каком-то первородном прекрасном ритме… Вошел Ярун. Громадный, родной. Сташка подсунул пальцы под тяжелый головной убор и кое-как сдвинул Венок с висков на затылок, возвращаясь из Сети в явь: коленки дрожат, нижнее платье от пота промокло. И смех от счастья разбирает. Но устал, хоть падай. Надо прямо держаться. Он улыбнулся подошедшему Яруну и скорей прислонился к нему. Ярун, сминая его облачение в жесткий ворох, поднял его на руки и куда-то понес:

– Ты чудовище… Ну, что ты опять с собой сделал? Разве можно… Так сразу в тяжелый Круг? Тебе и в Белый-то рано… Негодяй!

Сташка постарался его успокоить:

– Это ничего, это пройдет сейчас. Мышцы потянул. Я ведь совсем не тренировался…

– Да. «Не тренировался»! укатал себя опять в тряпку, – Ярун внес его в ризницу и посадил на высокую каменную скамью: – Не отдавай все Сети, себе оставляй. Сидишь? Не свалишься?

– Сижу… Яр, Сеть – это тоже я.

– Да ну? А кто внутри всех ее оболочек, вот с этим тельцем костлявым детским? Ты посмотри на себя, жалкая обезьянка, – Ярун осторожно снял со Сташки тяжелый головной убор, размотал черные ленты с головы, и сразу стало легче. – Тебя всегда подводит, что ты уводишь сознание в Сеть, а про себя настоящего, про это вот сердечко в скелетике забываешь. Смотри, ведь расти перестанешь!

– Ага… забыл… – голова без убора замерзла.

Ярун помог снять два верхних, самых тяжелых слоя одеяний:

– Тебе бы прилечь. Может быть, я тебя домой заберу? Тебе правда еще слишком рано так вести службу.

– Как?

– Как?! Это ты кому другому говори – «как?» Всерьез, как… Устроил тут… Парад планет. И было бы еще зачем, а то ведь так… Из мальчишества.

– Я просто… Радовался.

– Чудо ты мое. Я-то язык знаю, балет этот твой тайный с Белогорья помню – и то меня качнуло, – а люди? Вышел скромный мальчик глазастенький, запел нежно – и началось. Космогония какая-то. А язык? Никто не знает слов, но чудом все понимают все. Кто выдержит? Только смотреть – и то страшно.

– Я осторожно, – вздохнул Сташка.

– Знаю, – нежно ответил Ярун. – Ты никогда никому вреда не принес, только благо. Я за тебя самого боюсь. Пойдем.

– Погоди. Мне нужно еще тут побыть. Немножко, – Сташка высвободился из его рук, с трудом поднялся, вышел из ризницы и – за руку с Яруном, как маленький, – вернулся в опустевший зал. Как хорошо, что все уже ушли. Опять прислонился к Яруну: – Завтра все не так будет. Много огней, люди, большой праздник…

– Волнуешься? – рука Яруна теплом легла на туго заплетенные волосы.

– Не волнуюсь, а боюсь, – Сташка посмотрел в темный купол зала. Высоко-высоко в узкие окна врезался синий вечерний свет. – В этой жизни все важнее, чем обычно. Как пройдет завтрашняя инициация, так и Великие Мистерии осенью. Мне бы успеть научиться. Но я быстро учусь.

– Нет, родной, – мягко сказал Ярун. – Только не Мистерии.

– Это же для созвездия, – глядя снизу, устало объяснил Сташка. – Я должен сформировать из возможного – лучшее будущее. Для тебя, для себя, для Юмиса, для всех. Это и есть Мистерии.

– А если ты погибнешь?

– Нет, – отмахнулся Сташка. – Я иду по пути своего сердца. Я без Мистерий погибну, если рискну лепить будущее просто так. Тут вся мощь Сети нужна, вся поддержка планет. Ну, Яр. Разве ты не хотел бы узнать… И что нас ждет, и о маленьком Кааше – о том моем двойнике, и зачем я, и куда лететь Дракону. И даже чего хочет Юмис. Я должен понять это сейчас. Ты же сам сказал, что о том, что я оставлю Юмису, надо думать сразу, уже сразу, уже сейчас. Это ты сам сказал, что даже освоение Бездны быстро станет рутиной для моих свободолюбивых умников. Значит, нужно придумать для них что-то дико захватывающее… А эти Мистерии… Надо сейчас. Пока я не взрослый. Пока умники маленькие. Мистерии никакой взрослый не выдержит… И потом я тоже не буду умирать, – он упруго вскочил. – И убить себя не дам. Это мои столетия впереди, это я несу перемены, которые заставят Дракона выжить! А Зов рождений? Зов можно послать только во время Мистерий, иначе я сдохну от первой же ноты!

– Сташек, я очень боюсь за тебя.

– Я сильный, – улыбнулся Сташка. – Я сильнее с каждым часом, с каждым воспоминанием. Я еще никогда так быстро себя не вспоминал. Вот смотри, что я теперь помню! Это не фокусы Сети, это – я сам!!

Отбежав подальше, он развернулся, еще попятился, стаскивая с себя тяжелый жесткий ворох оставшихся облачений, отбросил его в сторону. В тоненьком, насквозь промокшем от пота нижнем платьице холодно. Ну и что. Мгновение постоял, сосредоточиваясь. Взмахнул руками, подзывая силы, и помчался к Яруну уже иначе – черный пол вспыхивал под ногами голубыми звездами. В единственно возможную секунду прыгнул и перевернулся… и клацнул и проскрежетал когтями по камню. Раскинул крылья, задев стены, овеял Яруна холодным невидимым огнем своего дыхания. Мальчик внутри визжал и захлебывался от восторга – наконец-то! Он настоящий Дракон, он точно такой же, как всегда – вечная, черная звездная тварь, плывущая в космосе, он и на земле может быть драконом, он – и есть Дракон! Он – звездный и земной огонь! Сны не врут! Но… Ведь… Эти холодные бездонные черные сны, это одиночество и тоска – это тоже о нем… А время? А все это время позади?

Ярун без страха подошел к его огромной морде, коснулся шипастых надбровных дуг. Ласково коснулся. Сташка увидел его насквозь. Он же понимает все, что у Сташки на душе. Ему плевать на этот облик крылатого звероящера, он сам оборотень. Если захочет – сам полетает. Потому что этот второй облик дракона – его наследие. На том краю мира, на планете пращуров, эволюция шла в других условиях. Хочешь выжить – бронированная шкура и крылья… Хочешь выжить – умей перестраивать свои мюоны, кварки и вимпы под требования среды. Так что Яруну плевать на любые облики, он смотрит в суть. И уж своего ребенка видит насквозь. И как трудно, и как временами хочется быть мальчиком как все, и чтоб отец был как у всех и любил, какой он есть – без Венка, без Дара, без этой великолепной шкуры Дракона, без чудовищной беспредельной мощи, без воли, без власти… Ярун любит. Плевать ему на то, что Сташка – Кааш Астропайос. Плевать на то, эта способность перестраивать свои атомарные частицы превратила его в чудовищно сложную и мощнейшую систему из Сети и звезд. Он помнит, как где-то долго-долго искал его, помнит, как нашел беспризорным, сумасшедшим от утраты Ние, от тоски и одиночества, голодным ребенком, бредущим через леса дикого Дома и шарахающимся от людей, помнит его шершавым от шрамов, диким костлявым детенышем, зарывшимся в его волчий мех. С тех пор его ужасает малейший намек, что Сташку можно потерять. И не только как носителя Сети, Астропайоса, не только как сумрачного Дракона, не только как наследника, не только как самого сообразительного помощника из всех, что у него есть, но – как ребенка своего родного. И что другие сыновья – это всего лишь обыкновенные сыновья из обыкновенных атомов, обыкновенные биологические существа, принадлежащие к материнским видам, и, хотя он к ним привязан, кажутся безответственными и невежественными, они непонятны в своих нелепых и крошечных детских желаниях, – а тот единственный сын, Вук, настоящий, которого можно было бы сравнить со Сташкой, давно погиб из-за Венка и никогда не вернется…

А он… Он – подобие. Они оба – из одного прошлого. И что было время в самом начале Дракона, когда никого, кроме Сташки, у Яруна не было. И было этого… В самом начале. Там, поблизости от нуля, в первой жизни… Та беда, которую Сташка вспомнил. Из-за которой он не разрешает Сташке называть себя отцом.

И больно Яруну, что сейчас Сташка, хоть и вспомнил, остался доверчивым к нему, Яруну. Больно, что зависим от него, как прежде, в лесах. Что все еще детеныш. А сейчас совсем другая жизнь, трудная, к которой Сташка давным-давно должен был вырасти… Не очень-то Яруну важно то, что Сташка и есть теперь Сеть созвездия. Как и прежде, не слишком его волнует вся эта тысячелетняя селекция, да и весь страшно жестокий Золотой Путь – ему главное наконец вырастить ребенка. Того единственного, настоящего наследника тяжелого, тайного наследства всего рода… Для этого наследства, пожалуй, и Сети, и крошечного созвездия мало будет. Надо, чтоб рос. Чтоб взрослел. Но счастье, что ребенок здесь, рядом, и с тех пор, как он встал у плеча и бестрепетно принял ту же тяжесть государства – стало легче. И вообще этот уязвимый ребенок с бездонным взглядом значит так много и для Империи, и для самого Яруна, что утрата окажется катастрофой, обернется бессмысленностью и каторги его имперской тяжкой, и веры, и жизни. Потому он и забирал Венок, и дарил игрушки, и не говорил о Храме – чтобы Сташка подольше оставался ребенком. И Венок он ненавидит не за Всевластье, а за Вука и за то, что Сеть пьет Сташкину жизнь – в этом он не сомневается и всегда винит себя, когда видит, как Сташке становится плохо, когда он снимает Венок. И что нет у него большей тревоги и заботы, чем этот худой, упрямый, неулыбчивый заморыш… А Золотой Путь Драконов… Хотя и про Путь-то Ярун знает, похоже, больше самого Сташки. И сам он тоже Дракон, и тоже может превращаться в дракона. Но не превращается никогда. Почему?

Жалко стиснулось сердце, он вздохнул – и Яруна качнуло воздухом. Торопливо вспыхнув, рассыпая искры освобождающей силы, он рванулся обратно в мальчишечий облик и нормальное сознание. Краем драконьего внутреннего взгляда успел заметить, что его маленький детский мозг похож на нежный серый цветок на тоненьком нервном стебле, но зато у него много-много прозрачных золотых лепестков бессмертного поля. Холодный пол толкнулся в ладошки. Чувствуя себя новеньким и свежим, он легко вспрыгнул на ноги и улыбнулся:

– Яр… Разреши мне Мистерии.

Ярун промолчал.

– А кто бы не разрешил, – Яда-Илме с трудом наклонился и потрогал искрящиеся каменной пылью царапины от Сташкиных когтей. – Я видел сейчас… Думал, иллюзия. Нет.

– Надо убрать, – смутившись, Сташка брызнул на царапины энергией, и они тут же затянулись. Пол сиял. – Ярун! А дракон был большой?

Ярун и Яда-Илме переглянулись. Ярун пожал плечами, хмыкнул:

– Да ящерица ты еще, а не дракон. Когти – и те прозрачные… Ты же сам говорил, что созвездие – младенец. Конечно, громадный – да все равно маленький, детеныш. Ты себя хотел мне предъявить такого? Так я тебя еще над Лабиринтом видел… И раньше еще, прежде – не удивишь. Ты, негодяй, даже дракончиком не вырос ни на сколько.

– Вообще-то да, я хотел показать, как это теперь легко получается, – смутился Сташка. – И жилы не вспухают больше, смотри, – он засучил рукав и показал лишь немного потемневшие венки. – И еще… ты ведь почувствовал, что когда я дракон, я все вижу насквозь… Больше понимаю. Я почти готов к Мистериям.

– Вот именно что почти. «Почти» обычно и убивает.

– Я к осени буду совсем готов!!

– Сташка, родной, уймись. Давай сначала нормально, спокойно введем тебя во власть, – он погладил Сташку по щеке и повернулся к Яда-Илме: – Да, Яда, кто из твоих будет с ним в пути? Пусть через неделю будут готовы нас сопровождать.

Они еще поговорили минутку о предстоящем, потом Ярун взял Сташку за руку, повел из зала, сказал на Праязыке:

– Отведу тебя спать.

Сташке опять стало тепло и хорошо на сердце, как всегда, когда он слышал родную речь. Сразу прошла обида, что Ярун не хочет разрешить Мистерии. Ну и что. Еще есть время договориться….Как ни старался он сейчас остаться сдержанным, глупый доверчивый пацан в нем опять ожил. Он любил сейчас Яруна так, что дышать было трудно. На ходу прислонился башкой к плечу Яруна, а тот приостановился и поцеловал его в макушку. Ярун всегда вел себя с ним, как отец, а он охотно подчинялся. А теперь он – знал.

Ярун и есть его настоящий отец, отыскавший его через бездну лет на чужих небесах. Потому он узнавал Яруна всегда и везде. Потому так любил всегда.