Читать книгу Девять огоньков. Серия «Очень маленькое созвездие» - Ольга Апреликова - Страница 6

На Океане прошло последнее детство Яруна, о котором он никогда не рассказывал. Он только мимоходом показал Сташке маленький, из белого ракушечника, Храм, куда пришел, когда Император Даррид объявил Лабиринт. А расспрашивать Сташка стеснялся.

Большого населения на архипелагах планеты-океана не было, поэтому торжества закончились очень быстро. Два вечера Сташка работал в Круге главного Храма. Когда Ярун разрешил заняться, чем интересно, побывал в академии ксенологов, которая занимала целый остров, и в Орденском институте нейрологии, где застрял на полдня, пока не выяснил, что мог, о будущем: о развитии современной технологии создания симбионтов, и даже дал ученым через их приборы посмотреть, как работает его башка, если надеть Венок. Посмотрел на все, что показывали, выслушал все, что рассказали. А потом заговорил сам. Вчера весь вечер и полночи они с Яруном разбирали подводные течения сверхсложной внешней коммерческой деятельности Империи, и Сташка еще не успел хорошенько продумать, каким образом надо менять налогообложение и политику в отношении некоторых производств. Но сообщить своим, что скоро именно Дракон будет контролировать производство и продажу кое-каких иммуногенетических препаратов и навигационных симбионтов не только у себя, но и в легийских Доменах, и, конечно, в Бездне, он был обязан. Ну, и в каком направлении будем работать дальше – симбионты нужны вот такие, лекарства вот такие, таймфаг – интерфейсы управления потоком… да, будем работать не только на Орден, но и на космос. Работать на огромный новый супер-новый кластер, который скоро будет построен прямо в космосе, громадный, со своими портами и верфями, с лабиринтом лабораторий… И яслей. Может, вы и считаете в Ордене, что этот итог многовековой селекции, что мы сейчас наблюдаем, достаточно хорош – ну, и, да, это так – но на самом-то деле это только первая ступенька. Да-да, нас ожидает не такое будущее, которое представляли, а гораздо более сложное, безжалостное и стремительное. Нет, никаких лозунгов не будет, а будет… Как это называется… А, государственный заказ. Финансирование? А все, что хотите. И создайте ударную группу специалистов, которые придумают, как обучать навигации младенцев… Да не шучу я. И еще будут нужны учителя… Ну, для таких деток, которые… вот если сигму возвести в степень. И как для них должны быть устроены школы… И как их учить. В общем, Сташка рассказывал о будущем столько, что охрип. Как и вчера Яруну… А напоследок связал главу института с минфином, где давно уже были предупреждены: Ярун разрешил тратить на космос любые деньги. Сколько надо. Без ограничений – вчера сверка этих конкретных, космических целей привела к совпадению почти по всем уровням, и теперь горят глаза – и жадность, дикая жадность и нетерпение, чтоб это космическое будущее наступило аж завтра!! Скорей! Летать, и чтоб – свобода!!

На следующий день с утра зачем-то отправились на маленький жемчужный архипелаг, и, только когда гравит пошел вниз, Ярун сообщил покорно ожидающему опять каких-то торжественных хлопот Сташке, что здесь они будут просто наконец отдыхать. Отдыхать?

– Что?

– Каникулы.

Какие еще каникулы? Сташка изумился так, что даже не обрадовался. Посмотрел в иллюминатор на синее-синее море внизу с ожерельем островков. Как это – отдыхать? А что же нужно будет делать?

Ярун объяснил.

Посреди одного из островов в белом солнечном дворце жил со своей прекраснейшей матерью младший сын Яруна, тот самый пятилетний солнечный зайчик, чье появление Ярун оправдывал «солнечным ударом». Когда Сташка понял, куда его привез Ярун, почему-то все отнялось и похолодело. Лицо ледяное и рук не поднять. Он и сам не знал, почему – что тут было ужасного? Ярун встревожился:

– Ты что?

– Я сам не знаю. Я боюсь.

– Чего?!

– Я не знаю!!

– Ты что-то предчувствуешь… У тебя глаза сейчас были такие же ледяные и безумные, как у Тага, когда впереди беды… Сташек, если ты скажешь не приземляться, то так и будет.

– Да нет, что ты, – от голоса Яруна становилось легче. – Там малыш, и мне интересно с ним познакомиться… И эта… Солнечная… Ведь ты их так любишь. Ты не тревожься. Все будет хорошо. И по ночам я ведь больше не плачу и не буду к тебе бегать. А потом…

Ярун показал ему кулак. Но Сташка договорил:

– …родится еще один ребеночек.

– Сташ. Я ведь тебя когда-нибудь нечаянно пришибу.

– Я знаю. Но ребеночек-то все равно родится. Это, разумеется, меня не касается. Извини, – очнулся Сташка. – Я что-то разнервничался… Это не мое дело.

Мать мальчика была прекрасна. А нарядный синеглазый мальчик так был похож на самого Яруна, что у Сташки душа похолодела. Когда малыш наконец оторвался от отца и обратил внимание на Сташку, то синие глазки его расширились от счастья:

– Папа, ты мне братика старшего привез?

Ярун замешкался лишь на долю секунды, а может, и это Сташке только показалось. Он поднес мальчика к Сташке, поставил на сияющий мрамор дворцового двора и велел поклониться:

– Я привез тебе повелителя. Это Сташ Астропайос, мой наследник.

Малыш послушно поклонился, выпрямился, снова уставился на Сташку, и счастья в его глазах не стало меньше. Только возникла задумчивость, и он как-то очень солидно спросил:

– Но ведь одно другого не исключает?

– Не исключает, – присел перед ним Сташка, сминая свои тяжелые облачения и мельком взглянув на вроде бы совершенно безразличного Яруна. – А я очень хочу с тобой подружиться.

– Я тоже. Папа, можно, мы на берег пойдем? Сейчас?

Ярун кивнул, и малыш тут же утянул Сташку на бесконечный серебристый пляж, где они долго играли во всякие бесхитростные игры с беготней и мячами, купались, строили замки из песка, были друг другом очень довольны и разговаривали о детской ерунде. Слоеные черные ризы валялись на песке. Почему он не подозревал раньше, что малыши могут быть такими занятными? А ведь это в самом деле младший братик. И такой же байстрючонок Яруна, как и он. Глаза синие… Как у Яруна. Как у него самого. Сташка ликовал втихомолку и показывал малышу всевозможные чудеса – лишь бы только он смеялся… И – купаться, купаться!!

А вечером в детской у Ириски в игрушках нашелся барабанчик, очень похожий на тот, что давным-давно был у него самого, и Сташка, не сразу решившись, легонько щелкнул по туго натянутой коже. Барабан отозвался эхом тысячелетий. Запахло пустыней и караваном. Сташка попятился. Терпеливо внимая звонким Ирискиным предложениям взять себе то одну игрушку, то другую, все косился на теплую коричневую мембрану барабанчика. Умный Ириска заметил его взгляд и обрадовался:

– Ты хочешь барабан? А слушай, как я умею!!

Барабанил он лихо и неумело. Сташка поправил ему локотки, показал, как держать ладошки. Малыш быстро отбил пальцы, устал и сунул барабанчик ему. Сташка сел на пятки, зажал барабанчик коленками и показал, как бить мягче… Барабанчик был маленьким, но звонким, и Сташка сам не заметил, как прошлое зазвучало под его ударами тихим и немножко безумным рокотом… Потом пришел Ярун, молча послушал, ничего не сказав, отослал обоих спать – а наутро в комнатах Сташки появились два, побольше и поменьше – как надо! – барабана. У Сташки чуть сердце не остановилось. «Я бы попросил у тебя барабан», сказал он тогда внизу, когда вернулась память. Ярун его услышал.

Сташка выполз из-под одеяла, подтянул пижамные штаны и на цыпочках подкрался к барабанам. От них пахло кожей и южным деревом. Тихонечко щелкнул по одному, прислушался. Щелкнул по другому. Звук как надо. И низкое раннее солнце над морем. Потихоньку… Потихонечку… Рокот оживших барабанов потек над сонным прохладным пляжем, и Кузнечик в нем взвыл от счастья.

За два дня его пустынных токкат с ума сошел не только он один, но и весь дворец. Ириска хриплым дискантом орал жизнерадостные тропические песни, безошибочно вторя его барабанам на своем игрушечном. Сам Сташка тоже иногда не удерживался. На его голос приходил Ярун. Сташка замолкал, но его безумные барабаны взрывались такими ритмами, что Ярун бледнел. Наконец велел:

– Хватит. Уймись, Кузнечик. Ты доведешь архипелаг до землетрясения… Дай передохнуть.

Теперь барабанить можно было лишь вечерами и осторожнее, но все равно – радость.

В первую неделю на архипелаге все было хорошо. Никакие взрослые к ним с Ириской не приставали, черные тяжелые платья были заперты в шкафу, весь день он бегал в одних шортах, быстро загорел, ел все и спал, как убитый. Никаких уроков, никакой работы – Ярун подарил ему каникулы, маленького братика и иллюзию семьи. Сташка сам почувствовал, что ледяной панцирь безупречного волшебного наследника растаял под этим жарким солнцем за пару часов, – и в ласковом уюте этого дома, под пахучими кронами тропических деревьев и под серебристыми парусами маленького парусника (вот он, белый кораблик со сверкающим на солнце рангоутом!) оказался обыкновенный мальчик. Сеть помалкивала, Ярун не вспоминал, что он Император, Сташка не вспоминал, что он наследник и вообще космический кошмар. Но все равно вскоре Сташка почувствовал себя здесь беззащитным без своего черного наряда, без уроков и работы. Все равно отягощенным прежним и потому каким-то очень неуместным рядом с этой счастливой семьей. Чужим им троим. Лишним рядом с родителями и ребенком. И он не умел так смеяться, как малыш Ир… Но он учился.

Но кое-какие игры он себе нашел, хотя и не умел веселиться. Больше всего ему нравилось, танцевать одному на рассвете на берегу, отрабатывая безумные каскады Круга, вечером сводить всех с ума своими барабанами, а днем – строить для малыша Ириски – вообще-то его звали Иринеем, и был он будущим наместником Океана – огромные, хрустально-зеленоватые дворцы из воды. Сташка заходил на мелководье и начинал петь и колдовать, поднимая послушную воду над собой и возводя из нее своды, арки, башенки и всякую другую красоту. Вода становилась не водой, застывала упругой массой, и вылепить из нее можно было что угодно. Особенно хорошо получались горки, на которые Ириска тут же вскарабкивался и, повизгивая, катался до изнеможения. Сташка тоже катался, только ему быстро надоедало. Ему больше нравился сам недолгий процесс возведения дворца: чем выше нота – тем выше башня. И наоборот. Он пел, гудел, подвывал и повизгивал. Ириска валялся от смеха, Ярун, впервые увидев – и услышав – возведение водяных чертогов, сначала расхохотался, потом наблюдал неотрывно. Ни одного следующего «строительства» он не пропустил, но каждое «художество» комментировал, смешил и веселился, когда Сташка фыркал на подначки и скатывался с нот – тогда башни уморительно закручивались в спираль или выворачивались наизнанку. Никакой эстетики, но зато всем весело. В основании дворца Сташка всегда устраивал несложный лабиринт, и можно было с Ириской играть в догонялки. Или смотреть, как в стенах плавают глупые рыбехи, не успевшие увернуться от голоса. Красивые получались дворцы, сверкающие под солнцем, как расплавленный свет, а внутри – таинственные, полупрозрачные, голубовато-зеленые. Легко получались. Но ведь это была очень старая забава, давняя-давняя. Из тех времен, когда Дракона еще не было. Да и легийских Золотых Плеяд тоже, а лишь одна желтая звездочка, первая, простая, и нехитрая планетная система со всего одной пригодной для жизни сине-зеленой планетой. А там – их с Ние домик на морском берегу, кое-как сложенный из плавника. Ничего еще они тогда не умели, даже домики строить. Только играли…

В общем, недолговечные эти игрушечные водяные дворцы и барабаны были единственным, что по-настоящему здесь Сташку радовало.

Мучения и неловкости было больше. Он практически всегда не знал, как себя вести с людьми и как разговаривать, если речь не о делах и не о работе. Не умел шутить. Смущался перед матерью Ириски, не знал, о чем с ней говорить, а она только смотрела на него прозрачными глазами и улыбалась равнодушно. Приезжали какие-то близкие друзья Яруна, с дамами и без, какие-то веселые гости с детьми и без – Сташке хотелось спрятаться. В праздности было тягостно, неловко с чужими, какие бы они ни были интересные и хорошие. Иногда он узнавал, кто из них кто, и хотел бы поговорить и с астрофизиком, и с адмиралом флота, и с нейрохирургом – раз попробовал, и дядьки-физики оба сперва вежливо, потом с горящими глазами рассказывали все, что он хотел узнать. Но потом от Яруна попало – о работе тут никто не говорил. Тут люди, а не специалисты. Тут – отдых. Все только развлекались. Сташка этого не понимал, но подчинился. Попытался тоже развлекаться. Но с важничающими детьми знатных персон и вельмож он вообще не знал, как себя вести, да и они его сразу начинали бояться; парнишки вытягивались и кивали, как солдатики, тьфу; одна девочка вообще, когда ее представляли, вдруг взяла и упала в настоящий обморок – Яруну потом долго было, о чем пошутить, а Сташка помнил, как блестящие глаза девчонки наполнялись ужасом, каким бескровным стало кукольное нежное лицо, как она медленно оседала, будто проваливаясь из жизни вниз. Как большие встревожились, побежали – и как потом, когда эту беспомощную куклу унесли, стало тошно, будто в самом деле виноват. А разве нет? Ярун это заметил, и детей привозить перестали.

Сташка было перевел дыхание, но в компании чужих бездельничающих взрослых все стесняло его самого, и он тоже почему-то их всех стеснял. И скоро понял, что вообще, кажется, ни с кем, кроме Яруна, и не способен разговаривать непринужденно. Да и в присутствии Яруна он терялся, если гости, особенно дамы, вдруг заговаривали с ним о какой-то ерунде. Днем он гостей осторожно избегал, но вот вечером… На том острове, где он жил тогда с учителями и тренером, замок стоял на скалах, почти отвесно уходящих в прозрачную глубину – не было никаких пляжей. Тоскливо хотелось туда. Потому что здесь по пляжу большие вечерами гуляли вместе с гостями, с ним и Ириской. И без того сбивало с толку теперешнее общение с на себя не похожим, молодым каким-то, веселым, бездельничающим Яруном. Как будто он и не император. Почему он так себя ведет? А зачем эти прогулки толпой вдоль заката? Эти бесконечные – они так соревнуются? шутки, когда половины не понимаешь просто потому что сопляк. А они еще иногда с серьезными лицами шутят. Блин. Вообще-то он понял алгоритм, и они с Сетью – если понимали, о чем речь, без позора отшучивались. А если не понимали – Сташка научился усмехаться, как Ярун, и переводить разговор на другое. Но с ним и немногие (Ярун зато перевести дух не давал) отваживались шутить – потому что Ярун – вроде бы ему и дела нет, смеется с кем-нибудь – а на самом деле всегда прислушивается, что говорит Сташка. Присматривается. Все время как на экзамене. Зачем? Он так и не понял. Шуршал прибой. Взрослые то смеялись чему-то только им понятному, то перебрасывались острозаточенными своими шуточками, то вполголоса говорили между собой по парам – и как сразу меняется тон мужских и женских голосов, а шутки перестают поддаваться расшифровке… С ним, конечно, все заговаривали просто, дружелюбно и чуточку напряженно. Но Сташка все равно стеснялся. Отмалчивался, неуклюже отшучивался. Тосковал по Дворцу, где царствовал этикет, запрещающий обращаться к наследнику. Да чаще всего ему и нечего было им сказать. А если спрашивали о чем-то таком, что трогало его за живое, он терялся. Он хотел бы весело улыбаться и шутить, болтать о ерунде, рассказывать что-то смешное – но он не умел. И ему хотелось убежать от этих и так веселых, но все равно развлекающихся людей. Но терпел. Был вежливым и улыбался, преодолевал застенчивость – не хотел, чтобы Ярун мрачнел, взглядывая на него. А он то и дело хмурился… И приглядывался. И задавал странные, не всегда понятные Сташке вопросы о жизни. Прямо при чужих! Сташка через силу отшучивался.

Это все здорово сбивало с толку.

Он не был теперь уверен, что думает о людях и об обыкновенной, вне работы и Долга, жизни правильно, так, как ждал от него Ярун – она ему казалась огромным, сложным-сложным механизмом на горючем из инстинктов и клеточного метаболизма. Потоком эволюции. И потом, ведь обычная человеческая взрослая жизнь никогда его не касалась. Он всегда был только мальчиком, и каково это – стать взрослым, иметь семью, веселиться с друзьями – никогда и не представлял. Он никогда не вырастает, так зачем об этом думать? А всякой ответственности и так выше головы… Он работает, а не живет. Он инструмент, которым вселенная совершенствует механизмы жизни. Не больше. Да и жить-то он ведь скоро, наверное, уже не будет. Полушутливые вопросы Яруна – корни которых, кажется, были в том разговоре на аппарели – заставляли его внутренне передергиваться от растерянности. Зачем Ярун вообще говорит о будущем? Зачем шутит о каких-то невестах? Да еще – при чужих?!! Сташка дальше Мистерий (как тошно от непонимания, разрешит ли их Ярун… – Ему придется, – вздыхала Сеть) никакого будущего не видел…

В темноте они возвращались домой, и там Сташка переодевался к ужину в другую легонькую – в которой он чувствовал себя беззащитным – слишком нарядную одежду, и за столом надо было продолжать беседу, слушать, смеяться, шутить, делать всякие маленькие чудеса. Но он все чаще замечал, что Ярун взглядывает на него с недоумением, даже с тревогой. Значит, он говорит что-то не то? Сташка пугался и разговаривал, пряча нервный озноб, повежливее, поосторожнее, посуше и чаще повторял нейтральные изящные шутки за подсказками Сети. Ярун темнел или вовсе отворачивался.

Вежливости и выдержки на вечера хватало. Петь он им, чужим, не пел, но иногда, если вечер затягивался, подходил к барабанам и взглядом спрашивал разрешения у Яруна. И, если Ярун разрешал, так просто было всех этих вельмож и красавиц превратить в безумных подростков – ха. Да в дикарей вроде тех караванщиков, самозабвенно орущих песни пустыни Бурь…

Каждое утро Сташка смотрел на календарь. У него не было времени на всю эту непонятную, лишнюю науку, которую в этом мучительном, не дворцовом, без дистанции, праздном общении с жизнерадостными людьми преподавал ему Ярун. Вот люди. Ярун еще раньше говорил, что Сташка людей не знает. Да. Вот они, но как их узнать? Он даже толком не понимал, что он должен в этих людях увидеть. Он видел прекрасную наследственность, здоровье и способности, характеры и умы, – да он мог бы гаплоидный набор каждой красавицы, каждого вельможи расписать в подробностях, как исторических, так и перспективных. Что еще от него требуется? Зачем ему тратить на них время? А что находит в этом общении Ярун? Зачем Яруну было приучать его к ежедневной многочасовой каторге страшно ответственной работы, – чтоб теперь мучить бездельем? Времени на это нет. Мистерии ведь скоро.

Надо не трусить. Надо заставить себя заговорить с Яруном о Мистериях. Одни гости наконец уехали, другие прибудут только послезавтра – пока они одни. Он не сразу решился. Предчувствия были нехорошие, но откладывать нельзя. Ярун кстати позвал их с Ириской купаться, и там на берегу, подальше от чужих… Удастся поговорить.

Но на пляже Ярун занялся Ириской, играл, учил плавать. Ириска хохотал и визжал. Не до разговоров. Сташка надел ласты, маску, вошел в воду и уплыл в бесконечную голубую мглу. Вернулся на берег лишь через час – очень далеко сплавал и очень глубоко, так что закладывало уши, нырял – устал, и частью сознания все еще был в синем подводном сумраке, в невесомом плавном движении над трепещущей от солнца светлой поверхностью дна. Он насобирал там плоских раковин, крупных, отливающих серебром. Ярун едва кивнул ему. Ириска, вообще не обратив на Сташку внимания, играл с яркими пластмассовыми рыбами и ракушками в кромке воды невдалеке, Ярун смотрел далеко на синий горизонт, иногда поглядывал на Ириску, и лицо его было светлым и задумчивым. Подойти? Не стоит… Стало грустно. Почему? Вот, разве не этого он хотел: вот младший братик, вот Ярун, который по факту – отец, хоть и никак не обратиться к нему этим словом, а когда Ириска кричит «папа», то хочется аж сквозь землю провалиться… Это все – исполнение чаяния, самая настоящая правда. Реальность. Правда. Почему ж тоска берет от такой правды? Какая-такая еще ему реальность нужна? Какой еще нужен братик? Ведь хотел-то хоть какого-нибудь… Ириска хороший. А где-то есть еще один законный сын Яруна и еще почти два десятка внебрачных пацанов… Но почему-то даже не интересно, какие они… Наверно, прав Ярун: не любит он людей… Если даже братьев не любит. Но как? Увидеть, так может и… Вот Ириска-то – трогает сердце… Но он – маленький…

Вообще-то серебристые раковины, громадные, с ладонь, он собирал для Ириски – но тот возился с пластмассовыми: синими, желтыми, малиновыми. Таких оттенков и в природе-то нет… Сташка вздохнул, выбрал из своих серебристых тяжелых раковин самые красивые и выложил из них на песке проекцию созвездия. Полюбовался немножко и добавил самую крупную белую ракушку на нужное место. Вот здесь когда-нибудь будет девятая звезда… Сташка посмотрел на задумчивого Яруна, еще раз посмотрел на девятую звезду и спросил:

– Ярун, а что вот лично тебе нужно от Мистерий?

– Чтобы ты не имел к ним отношения, – тут же потемнел Ярун, взглянув так мрачно, что Сташку ударило холодом.

Он невольно съежился – таких гневных интонаций от Яруна он давно уже не слышал! – и взглянул исподлобья:

– Но это – невозможно.

– Глупости. Яда спокойно все сделает. А ты можешь ему помогать. Как обычно. Огни зажигай, делай там еще какие-нибудь второстепенные вещи…

– Какие-какие? – Сташка встал с песка.

– Сташка, Мистерии тебя не спасут. Наоборот, подготовка к ним только отвлечет тебя от главного. Потеряешь время и здоровье.

– Как это – отвлекут от главного? Да это же мои Мистерии. Для меня. Ты что, не понимаешь?

– Это ты не понимаешь, как это опасно!

– Да и ну и что! – взмахнул руками Сташка. – А что ты в Храме говорил? Ты обещал! Ты что, Ярун?

– Я не обещал. Я промолчал, как ты прекрасно помнишь. И я не могу тебе разрешить вести Мистерии.

– Ты? – ошеломленно Сташка отступил, и под ногами захрустели тонкие ракушки.

– Я.

– Почему?

– Это опасно. И для тебя, и для других. Ты… Мал еще. Посмотри на себя – одни кости… Здоровья мало, и, главное – опыта жизни. Ты хоть понимаешь, что с каждым превращением в дракона или, того хуже, в зверюгу-созвездие ты все меньше человек? В тебе человеческого не так уже и много осталось. Я тут наблюдаю за тобой… Как ты шарахаешься душой ото всех. Ну, что ты можешь нам всем сказать такого важного? Ты, детеныш незрелый и перепуганный? Дикий ты, угрюмый. Радоваться не умеешь. Вот и… Боюсь я. И за тебя, и за всех.

– Это потому, что мне скучно болтать о подводной охоте? Потому, что сексуальный подтекст всего вашего общения в присутствии дам доводит меня до тошноты? Потому что едва хватает вежливости…

– Тебе неприятны некоторые основополагающие моменты жизни. Иногда я вижу презрение в твоих глазах или даже брезгливость, когда ты смотришь, к примеру, на играющих детей или прихорашивающихся женщин – это не фатально, конечно, лишь выдает твою незрелость – но что будет, если ты во время Мистерий обрушишь эту брезгливость с небес на всех нас? Ты хоть подумал? Что будет значить твое отвращение для всех – ты живой идол Империи, тебе все верят?

– И мысли не было… Да ну тебя. Я люблю всех.

– Ты любишь не всех, а лишь своих сигм и тагетов – как удавшийся итог своей запредельной евгеники. Рисунок хромосом ты любишь. Живых настоящих людей – нет. Если не хуже. Даже и не знаю… А что ты сделаешь с теми, кто не дотягивает до нижней границы установленной вами с Ние нормы? Устроишь холокост?

– Неправда!

– А вот я не уверен… Ты… Ты стал очень холодный, безрадостный. Ты до сих пор не понимаешь, зачем люди живут. Поэтому Мистерии… Нет. Нельзя тебе доверить. Обидишь всех, оскорбишь. Это будет насилие с твоей стороны. Знаешь, даже лучше и Яде помогать не надо. В храм тоже не пойдешь.

– Ты с ума сошел?

– Не хами.

– Ярун, – все еще ошеломленно сказал Сташка, надеясь как-то снова Яруна убедить, но острый осколок ракушки вдруг больно впился в подошву, и боль моментально добавила ему чувства реальности.

Убеждать уже бесполезно, и Сташка, тоже нахмурившись, заговорил так же холодно:

– Ярун, если ты встанешь между мной и Мистериями, я… Не знаю. Лучше не делай этого. Это глупо и опасно – попробовать мне запретить то, из-за чего я здесь.

– Ты здесь для того, чтоб вырасти, стать Императором…

– Ты правда так считаешь? – грустно усмехнувшись, спросил Сташка. – Да ты задумайся. Императором? Да я и Наследником-то быть не хочу… Это все – так, человеческое… А буду только потому, что обещал это тебе.

– Неужели? – он махнул рукой и без того уже перепуганному их тоном Ириске, и тот, роняя игрушечные ракушки, попятился, повернулся и убежал.

– Ярун, – Сташка проводил Ириску глазами и почувствовал такую тоску, будто малыш убежал от него в другой мир, куда светлее и легче, чем этот. Он поднял глаза к Яруну, который смотрел, как чужой: – Ну, Ярун. Ты что, правда думаешь, что я никого не люблю? Или что могу нуждаться в какой-то там формальной, установленной людьми власти? И Мистерии мне нужны, чтоб надежнее подмять под себя государство? Да это созвездие до последней пылинки и так мое! Потому что оно – я! Смешно же думать, будто мне, чтобы править, необходимо сидеть на твоем троне! Дракон – это я! – Сташка посмотрел на потемневший синий горизонт и вздохнул: – Ты же понимаешь. Все равно же все всегда так, как я хочу. И понимаешь, что меня никто и ни в чем не остановит. Даже ты.

– Да именно я! – сдерживая ярость, сказал Ярун. – Тебе что, было мало прежних смертей? Мистерии тебя убивают! Ты будешь Сетью, будешь Драконом, но человеком уже – нет! Ты после Мистерий уже ни на что не будешь годиться – только на то, чтоб мумию из тебя высушить! Ящерица упрямая! Сам бестолочь, не понимаешь, не помнишь, значит, я должен тебе запретить!

Он смотрел на Сташку так яростно, так страшно, что у Сташки знобкая змейка поползла по спине. Ну вот, история повторяется… Тот же гнев, то же нежелание понять. Он не понимал, почему такие ясные вещи взбесили Яруна, и тоже рассердился. Просто рассвирепел так, что кровь вскипела, а воздух вокруг налился белым огнем. Наклонился, цапнул горсть песка, яростно сжал и показал Яруну получившийся полупрозрачный камешек:

– И ты будешь мне пытаться что-то разрешать или запрещать? Ты? Опомнись. Дракон – это я, власть – это я, и отвечаю за все – тоже я. Вот вы все где у меня, – Он со злостью бросил камешек в рыхлый песок и опять зачем-то посмотрел на море. – Планктон.

– Смотри не лопни, – презрительно произнес Ярун.

Непонятно, но Сташка от этого брезгливого презрения вдруг успокоился и быстро обернулся:

– Яр, я хочу тебе доверять. Я хочу, чтоб ты у меня – был. Особенно – как отец. Ну – пусть даже лишь как император. Мне нужна твоя защита, твои уроки. Твой опыт, и тот, которым ты делишься, и тот безмерный, что скрываешь… Ты – это ты. Ты – ну, ругайся там, воспитывай, заставляй ерундой заниматься. Потому что я на самом деле маленький, очень тебя люблю и потому могу примириться с любым вздором. Только совсем не важно, человек я или уже нет – главное, чтоб я сделал все, что должен. Я – должен, понимаешь? И даже тебе я не позволю встать между мной и моим долгом. Ты же знаешь чем это кончается, верно? Мистерии я проведу сам. Больше того – один.

– Ты тогда снова погибнешь.

– Только если ты меня снова предашь.

– Ты о чем это?

– Да все о Мистериях же! Все. Первый раз в жизни я тебе приказываю – не мешай. Я тебе сказал.

– Дорогой мой, мне не нужны эти твои Мистерии вообще, – холодно сказал Ярун. – Ты ведь не идиот, ты понимаешь, что Империя в том виде, как сейчас – великолепна. Меня мое государство вполне устраивает. А все эти орденские танцы полезны лишь в смысле энергетическом.

– Ты с ума сошел?

– Это ты ведешь себя, как одержимый.

– Ты боишься, что я могу навредить Империи? Я?

– А если ты погибнешь? А если перевернешь все с ног на голову? Толкнешь все к той же страшной цели? Тебе не приходило в голову, что вы с Ние слишком заигрались? Ведь миллиарды людей, миллиарды жизней. Только наступает хоть какая-то стабильность – и вот ты опять начинаешь бесноваться. Нет. Мне твои Мистерии не нужны.

– …А я? – дурак. Знал, что нельзя спрашивать, и все же спросил.

– И ты не нужен, если будешь продолжать гнать созвездие в какой-то свой дурацкий кошмар. Скорее соображай. Никакого терпения уже нет выносить твое упрямство. Империи нужен нормальный сильный правитель. А не плаксивый ублюдок с Нижнего двора. И мне нужен нормальный настоящий наследник, а не те ошметки, что после Мистерий от тебя останутся. Я тебе помогу вырасти сильным, но прошу, оставь уже свои эти глупые игры погибельные.

– Это не игры. Это всерьез.

– Ты уймешься или нет?

– Ярун. Дракон – мое созвездие, – напомнил Сташка.

– …Последнее твое слово?

– Я проведу Мистерии.

– …Проведешь, ладно. Как скажешь. Запретить тебе нельзя, потому что ты в самом деле – звездная тварь. Это проклятое живое созвездие. Ну и черт с тобой теперь, – устало сказал Ярун. – Делай, что хочешь. Живи своим умом. Но если сдохнешь – значит, так оно и должно быть…

– Нет!

– Несчастная сиротка. Никого не слушаю, живу своим умом! А как ты живешь, как? Ублюдок… Нет, Нижний двор из тебя ничем не вытравить… Да и провались ты! Пальцем не пошевелю! Какого черта мне тебя спасать, безмозглого? Сколько можно? Жить не хочешь – не живи! Как же ты мне надоел, бледная немочь…

– Неправда! Ты это нарочно говоришь!!

– Правда. Мне плевать на Сеть и все твои дополнительные ИИ. Я смотрю на тебя самого. Кто ты внутри своих оболочек? Это мне раньше казалось, что ты… Что ты внутри этого восстановленного существа есть. Что это именно ты смотришь из этих глаз. Но… Я вижу только пустоту. И операционную систему, которая с адской скоростью работает с информацией, заживо сжирая свое биологическое вместилище…

– Я – это я!

– Да брось, ты же сам чувствуешь, что человеческое в тебе стремится к нулю. Ну, где ты? Где – мой ребенок? Где – ты настоящий? Одна Сеть на миллионы парсеков, а где ты – человек? Если б не Сеть – то что ты такое? Вот этот вот тупой червяк плаксивый? Вот эта пустышка? Вот эта гнилая нервная система?

– …Просто я еще не умею жить…

– Еще? Нет, дорогой, – уже. В тебе, как я вижу, теперь живого мало. И нет во Вселенной такого лекарства, чтобы тебя исцелить. Если Мистерии тебя убивают раз за разом, значит, такая больная, такая искусственная душа созвездию не нужна.

– Неправда! Меня не Мистерии убивали, а…

– Люди, да, потому что после Мистерий ты – вообще не человек. А ведь я хотел, в самом деле хотел… Да черт с ним, с наследством, я так хотел просто так спасти тебя, но… Но это невозможно. В тебе настоящего тебя – нет. Некого спасать. Ты восстановленное, искусственное существо, ты – голем, и в жизни никуда не годишься, ты и губишь-то себя сам каждый раз, потому что, видимо, так работают твои протоколы…

– Я настоящий!

– Я тоже хотел верить, что ты настоящий… А ты… Лишь какая-то искусственная дрянь, порождение Сети.

– Ты сам такой же! Если б не Сеть, тебя бы не было!

– Да. Но во мне хоть есть контент, который стоит воспроизводить. А ты каждый раз живешь так мало, так убого, что ничего к твоему человеческому опыту не прибавляется. Сеть старается, воспроизводит – да воспроизводить-то нечего… Нет – Огонька. Ну… Другого рожу. А ты… Отправляйся в свой ад. Понял? В ад, в золу, в ноль!! В ничто и в никогда! Туда тебе и дорога.

Сташка даже не сразу понял, что именно услышал.

Ярун ушел с берега, а Сташка остался под белым остывшим солнцем.

Сеть молчала. Ну, а что она… Сам с собой только разговариваешь…

Что сейчас произошло? Что?

Когда он разрешил себе осознать, что стряслось, детское его сердечко чуть не выпрыгнуло наружу и все исколотилось об ребра.

Проклятие. Тот же голос, тот же язык.

И опять – непоправимо.

Ну вот. Когда Сташка впервые здесь проявил «своеволие», без спроса удрав спасать Гая и Яську и за Венком, Ярун сказал ему примерно то же самое, фактически – оставил одного. И Сташка едва не подох. Значит, то первое проклятие все еще работает? Или Ярун каждый раз награждает новеньким?

Вот стряслось же. Снова сказал: «Подыхай». Сказал: «В ничто и в никогда»… Отказался. Отвернулся. Оставил.

Помогать выжить… Помогать не будет… Потому что тому червяку, что внутри Сети – выживать не стоит. Потому что ничего не осталось от того живого Кузнечика… Только искусственная, восстановленная из космической пыли оболочка. Голем.

«Иди в ад», – сказал Ярун.

«В золу».

«В ноль».

Ярун прав. Он ведь никому не нужен сам-то по себе… Он сказал как? А, «ублюдок с Нижнего двора»… Ну, ведь это правда.

Другого себе родит, хорошего…

И как теперь? Зима-то ведь скоро, этот проклятый новый год… Сейчас ведь уже весна кончилось, лето уже… Самому ведь не выжить… Он и не знает – как… Да он вообще жить не умеет, прав Ярун.

Да и ради чего теперь… Если Ярун прав… Ну да, разве он, Сташка, человек? Он – восстановленный протокол Сети… И жить ему как человеку, нечем и незачем… настоящий он был нужен только Яруну. Но настоящего его, говорит Ярун, и на свете-то нет…

Ладно, пусть. Все забыть. Надежды нет. Все. Успокоиться и забыть это все хорошее, что было. Забыть, что еще живой и хочется выжить. Надо работать.

Надо о Мистериях думать, о Кааше, а не о проклятии… Что будет, то и будет. Первый раз, что ли… Умирать не страшно. Нет, страшно. Ну и что.

Несколько дней было больно, по ночам он не спал, а если спал, то снилась всякая страшная бесцветная дрянь, да и днем жил он будто в каком-то прозрачном черном сне. Потом, когда приснилось, будто Ярун унес его, уже мертвого, в какой-то подземный лес и бросил там в бездонную сырую яму, состояние боязливой одури разом прошло. Чего бояться, когда уже в яме лежишь. Никто не достанет… Это в первый день он считал Яруна предателем – но, преодолев потрясение, его понял. Да и не в Яруне же дело, а в нем самом.

Ожидаемые гости не приехали. Ярун хотел скрыть воцарившуюся атмосферу от чужих, а суть разрыва – и от близких. А вообще-то после этого разговора Сташкина жизнь внешне почти никак не изменилась. Даже немного легче стало, потому что не было чужих и веселья. Сташка вел себя безупречно и вежливо, выполнял обычный – и возрастающий день ото дня объем работы, с малышом играл, но, конечно, рот закрыл. И водяные дворцы не строил и к барабанам не подходил. Доверие к жизни прошло, как болезнь. Да и вообще, жизнь… Тоже прошла. Осталась только работа. Все надо успеть: провести Мистерии и найти Кааша.

К Яруну на всякий случай не приближался. Если тот подзывал, подходил осторожно, и чтобы метра два-три оставалось до этого страшного громадного человека в черном. Да, страшного. Очень. Но это просто гнилая нервная система всего боится: пугало даже, что Ярун, когда думал, что Сташка не замечает, всматривается так пристально, брезгливо и холодно, что все тело пробирает озноб. Все пугало. Ну и что. Просто он Яруну противен, потому что не настоящий, а восстановленный. Искусственный. Ну и что. Это не важно, что ужас. Хоть перед Яруном, хоть перед смертью навсегда. Не важно.

Но почему он, как в ту доисторическую грозу, считает его предателем? Разве Сташка даже сейчас не старается каждую секунду своей жизни – для созвездия, которое теперь императору Яруну дороже всего? Разве Мистерии – так плохо? Почему?! И почему Ярун так смотрит, будто на самом деле Сташка – не восстановленный контент информации, навыков, генома, а мерзость какая-то, ядовитая адская тварь?

Зачем он так смотрит, что под его взглядом холодеет кровь? Или высматривает, где слабое место, чтоб легче избавиться?

А вдруг правда избавится? Ведь ему все это трудное – что сам Сташка, что Золотой Путь, что Мистерии – незачем?

Запросто избавится… А может, Ярун прав? Он ведь теперь не свободный святой Кузнечик, а черная скверная пустота в плесени восстановленных файлов памяти… А снаружи дракон, черный дракон зловещий, из жалких звезд и межзвездного пространства, соединенный каждым атомом в Сеть ИИ…

Ярун знал, что его ум нежизнеспособен без Сети, что в реальности он как человек – нелеп, жалок и неловок без своей черной имперской кожуры и этикета. Но он раньше терпел и надеялся вырастить из него человека. А Сташка выбрал – дракона и Сеть. Как потому что Мистерии-то иначе, как? Выбрал… Выбор… Ну да. Выбрал. Ярун говорил тогда о правильном выборе. Может, если не тратить себя на Мистерии, не работать, а просто жить – смотреть на солнышко, играть, купаться – то можно наконец спастись? Выжить? Ну, может быть… Вот только если он не проведет Мистерии, в созвездии, куда хлынет поток ничего не понимающих, слепых тагетов, начнется хаос. Созвездие погибнет. Не сразу. А мучительно. Ужасно.

Так что вот он выбор, явный и ясный: либо себя спасать, либо созвездие.

Собственно, он и не выбирал, он сразу решил.

Себя спасать не стоит.

Глупо, конечно, было так устраивать здешнюю жизнь. Не должны такие важные процессы зависеть от чьей бы то ни было индивидуальной воли. Но пока они зависят. Значит – Мистерии. И нечего рассуждать.

А что он Яруна – самого Яруна! Отца! – взял и властью своей абсолютнейшей принудил подчиниться, и вот этого-то Ярун ему не простит вообще… Но что было делать? Не злиться, убеждать? А разве он слушал? Он видел все последние дни, что Сташка дрянь ничтожная и угрюмая с пустой головой, пустая душа бессердечная, и с чего это он должен подчиняться уродцу, порождению Сети, космической пыли, поющей сладкие песни о будущем?

Не простит. Не спасет, как спас зимой.

Сташка сильнее, да. Все, что Ярун может – только проклинать. Убивать словом. Но уж это – может.

Вспомнил, что говорил Кощей в первое утро после Лабиринта: Ярун вполне может его убить, в буквальном смысле – если это будет угрожать безопасности государства. Испугался всерьез, до полуобморока: как же тогда Мистерии, если его раньше прикончат? Насторожился, вслушивался во все, что он говорит, следил за каждым его жестом – и его пристальное внимание тут же привело Яруна в ярость. Он не сказал ничего, он лишь посмотрел черными от бешенства глазами – и это был взгляд врага.

Сташка тут же удрал в свои комнаты. Убьет или не убьет? Как уцелеть? Убегать ведь нельзя, Мистерии скоро… Если не до зимы, то до Мистерий-то надо любой ценой дожить… В комнате с легкой мебелью прохладно и пусто, только белые горячие пятна солнца на полу. Трудно выпутать мысли из липких и сопливых, судорожно корчившихся пальцев ужаса. Тело трясло. Какое противное тело, маленькое, какое жалкое и костлявое… Какие гнилые нервы.

Яруну он гадок, и ничего удивительного. Дракон – оптимально выстроенное государство, и сумасшедший и самовосстанавливающийся, как ни закапывай поглубже, правитель в формате плаксивого, нервного и нелюдимого ублюдка с Нижнего двора никому не нужен. Ярун считает, что ему, псевдосуществу, неприятны настоящие люди, составляющие базу популяции, и в Мистериях он это проявит и отравит их всех своей неприязнью. Причинит вред. Потому что цели его неведомы и страшны. Да. Для Яруна величайшая ценность – это его Империя, стабильная, в сотни раз более великолепная, чем та оставленная, забытая. Вот этот слепой Дракон, как есть сейчас, без осознавших себя и объединившихся тагетов. Сташка со своими тагетами этой стабильной Империи Яруна – прямая угроза. Скорей всего, одна причина ненависти – в этом. В Сташкиной верности затее с волшебным этносом, которую Ярун считает глупой и опасной. Верности будущему, ради которого только и стоит вот так надрываться и подыхать, не доживая до двенадцати лет.

Но ведь весь Дракон-то и был затеян ради целей, которые Ярун считает погибельными. Да что он знает о них! Если он даже упоминания о Ние не терпит… Он считает, что тагеты – зло? И те, кто придет за ними – зло? И сам он, система ИИ в топологии Дракона, привязанная к жалкому, восстановленному биологическому носителю – тем более зло.

А вторая причина в том, что, надорвавшись со своим Драконом, он перестал годиться в какие-то там настоящие наследники, неисцелимо испортился – никакого смысла Яруну его спасать нет. Получилось, что Сташка сам снова предал Яруна и его мечту о бесценном настоящем наследнике. Вот и все. А предатели идут в ад. То есть в Сеть. И там и остаются… Ну и что. Да, не будет купания в море… И моря не будет. Только кварки и вимпы информации о нем, дрейфующие по бессмертной сети… Ну, как бессмертной? Все равно звезды когда-нибудь догорят…

Будто он в самом деле душу свою продал за бессмертное созвездие. Но ведь не продал же! Какая бы не была его суть ничтожна – «ублюдок с Нижнего двора», восстановленный Сетью – но ведь не продал же… Измучил только, искалечил всеми этими смертями и грехами. Бедный Кузнечик. А тому маленькому, как светлячок, кто внутри Кузнечика, – ему совсем плохо, совсем конец… Если он еще есть.

Надо быть начеку. Как бы Ярун не избавился от него как-нибудь умно: без Венка он почти беззащитен, его просто увезти на ту же Минерву, запереть, докторов натравить, а они бы – тихий яд по капле, от которого все становится безразлично…

Нет… Нет… Это же Ярун… Он был его причиной, был отцом, он дал жизнь… Он свет, на который Сташка возвращается с черных небес…

Он ведь не убьет?

Но ведь Сташка уже довел его до ненависти?

Убьет или нет?

Нельзя так про Яруна думать. Так думать – еще раз его предать… Но эта мысль не задержалась в его голове. Остался только тупой страх.

Сташка побродил по сияющим от света и неба комнатам, вышел на балкон посмотреть на море – в слепящей, как расплавленное солнце, кромке воды уходили прочь от него три темных тени – взрослые вели Ириску за руки, а тот дурачился, подпрыгивал и взбивал сверкающие брызги. Мать, отец, ребенок. Царь, Царица, Царевич. Даже отсюда было слышно, как мальчик заливисто смеется…

Ублюдок с Нижнего двора Яруну не нужен. Даже если он уже – бессмертное созвездие…

Вот и все.

Он теперь один. Наверное, Ярун не зарежет и не удавит… Но он больше не будет его защищать. И найдется кто-нибудь вроде Кощея… Вот они все страхи ночные и сбылись. Нечего было надеяться. Новый оборот того же проклятого круга. Дождался.

Чувство одиночества легло на душу привычной и успокаивающей, не забытой кожурой. Ну что ж, один – так один. Все – сам. Не впервые.

Но одному что-то было очень тоскливо, и тогда он вытащил свои тяжелые храмовые фолианты, раскрыл – и тяжелая, прекрасная громада Мистерий снова встала над ним темной, таящей молнии, тучей.

Работать надо! Как он вообще мог об этом забыть? С чего он взял вообще, что ему – ему! – можно бездельничать, загорать на сияющем песочке и валять дурака?

С этого дня он думал о Яруне, да и том, что и кто вокруг, очень мало. Занялся балетом Круга всерьез. Зарылся в храмовые летописи и тайные книги, занимался будущими чудесами своих Мистерий, ужасался тому, сколько еще нужно было вспомнить, освоить и подчинить рукам – и потому раздражался, если Ярун или сам, или подсылая Ириску, зачем-то его отвлекал. С Ириской Сташка был терпелив, с Яруном – вежлив.