Читать книгу Девять огоньков. Серия «Очень маленькое созвездие» - Ольга Апреликова - Страница 5

Утром все смотрели с жалостью и думали, что у него слабая психика. Что он истерией страдает. Его тошнило от стыда до конца перелета, и выходить лишний раз из своих кают он не смел.

– Ярун, почему – всегда меня убивают? Я же Астропайос, я любого врага могу превратить в пыль. Или… В лягушек… – спросил он как-то днем, среди работы, внезапно даже для себя. – Ты говоришь – это я сам людей довожу. Как… Не довести? Как мне выжить?

Ярун встал со своего места, подошел, поднял Сташку прямо сквозь заструившиеся экраны на руки:

– Совсем все так плохо?

– А я совсем не боялся раньше… Так было нужно, ведь ранняя смерть хорошо вписывается в каноны моего мифа, и еще звезды для Дракона получаются, чтобы хоть так спастись. Ведь когда я созвездие после смерти, то смерти вроде и нет, – безжизненно ответил Сташка, следя, как по черным ботинкам и подолу, куда пришлась проекция экрана, струятся зеленые и желтые полоски сводок. – Но теперь-то, если умру – то насовсем. Мне так страшно.

– Надо бороться за себя.

– А как? Сны-то эти… Нет спасения. Я ведь каждый, каждый раз во сне пытаюсь уцелеть… И не получается.

– Сны ничего не значат. Мозг в кошмарах тренирует навык выживания. Выбирай: жизнь или смерть?

– Жизнь. Я жить хочу.

– Хорошо. Ты выбрал жизнь. Вот и живи.

– Но я ни разу не выжил! Что мне с самим собой делать? Срок ведь у меня внутри, будто я не рассчитан на большее.

– Чушь.

– Да. Наверно…

– Ты рассчитан на очень длинную жизнь, – усмехнулся Ярун. – Уж точно не на меньшую, чем моя! Но правда в том, что уж если ты здесь, в своем детском раю, в маленьком созвездии, не выживешь, то… То куда тебе в битвы реальной Бездны.

– А? Куда в битвы?

– Ты выживи сначала. Еще никто в нашем роду не вытворял из своего детства… такую свистопляску. Многообещающую, надо сказать.

– …Зря разве ты со мной возишься столько, – он тоскливо улыбнулся. – Я боюсь тебя подвести. Прости… Пожалуйста, прости. Только очень уж страшно. Такая жуть со мной впервые. Правда ведь эта жизнь здесь последняя. (– Здесь – да, – вмешалась Сеть, но он отмахнулся, чтоб не мешала.) А ты как будто… Открываешь мне дверь в эту зеленую, свежую, яркую-яркую… Жизнь. И дальше, за садом – синее море, у причала белый кораблик, и на солнце сверкает рангоут, и в голубой холодной воде у белого борта солнечные рыбки… И я… Я опять начал надеяться. Но… Плохо получается. – Он помолчал и неуверенно спросил: – Яр, ты правда мне поможешь?

– Да. Помогу. Уймись и верь. А белый кораблик – обещаю.

Постепенно Сташка вообще притерпелся к любым страшным снам, даже что-то безразлично делал в них, куда-то ходил, с кем-то разговаривал, перестал просыпаться – только утром никак не мог вспомнить никаких подробностей. Страх терял над ним власть, стоило вспомнить вкус молочных конфет и низкий голос Яруна. Плакать во сне тоже перестал, и тем более визжать. Он надеялся на Яруна. Он Яруну нужен в какие-то там настоящие наследники, в большую, как Бездна, жизнь. Он выживет и будет работать, чтоб всем хорошо жилось на свете… И снилось теперь чаще вовсе не страшное – бескрайние каменные пустыни, что же от этого плакать? Надо жить. Надо строить себе будущее. Надо больше работать в Круге. Надо оттуда, из Круга, победить предел.

Он перестал выть по ночам, сделался спокойным, уверенным, много занимался своим балетом, превращавшим его в веселое выносливое существо, в энергичного, зоркого, всегда настороженного хищника. Вертелся в Кругу через день. Но это новое самообладание что-то не очень понравилось Яруну, как и новая охота к работе, и неожиданный рост работоспособности, и скачок в умениях. Ведь его не проведешь. Ярун знал: Круг для Сташки – оружие против смерти. И когда он работает в Круге со всеми своими звездами, когда отпускает всевластье своего голоса, когда танцует на равнинах высоких небес – то есть когда, помимо всего, все равно видит впереди предел, отпущенный ему, видит приближающийся срок своей проклятой ранней смерти, которую непонятно как надо преодолеть – что вот это-то и есть сражение за жизнь. Потому-то он так пугающе неистов в чарах. Это пугало даже Яруна. Он пробовал поговорить об этом, но Сташка впервые уклонился, отмолчался.

Потому, что начал, начал догадываться о самом страшном своем преступлении, о смертном, которое было причиной всех последующих: неискупленное преступление предательства. Ясность понимания принесла чудовищную немую тоску. Он и молчал. Не хотел ранить Яруна. И только когда было совсем уж невмоготу, утром пораньше приходил к Яруну, молча вкручивался в его большие бережные руки и ждал, пока боль отпустит. Хоть побыть возле него, подышать с ним одним воздухом, и всей кровью чувствовать – он родной… он – отец… Но отцом его называть права нет. Сам виноват.

Неужели Ярун был – темноликий и седой, морщинистый старик, которого он презирал? Они тогда, когда Сташка все вспомнил, там в крипте, ни о чем больше не стали разговаривать, Сташка просто вцепился в Яруна, уткнулся лбом в его скулу, и, когда сердце успокоилось, перестало биться изнутри о реберную клетку, он уснул, так прощения не попросив.

И потом они так и не заговорили об этом, только Сташка стал больше льнуть к нему, а Ярун смотрел теплее и улыбался. Но тоже молчал. Что прояснять? Они и так роднее родных. Зато теперь понятно, почему Ярун не торопился извещать Сташку о своем отцовстве, почему впервые, в лесах Беловодья, появился в сташкиной жизни не отцом, а лишь другом, братом, худым, шальным Яром (как он это сделал? Сеть помогла?) – иначе бы не удержал, не привязал к себе.

Теперь, наблюдая за ним, Сташка кроме давно знакомых и любимых черт выросшего подростка Яра, чаще замечал черты нрава куда более зрелого и тяжелого. Невообразимого, громадного опыта. В конце концов, Ярун властвовал жизнь за жизнью и сейчас был единственно возможным настоящим императором Дракона. Государство не развивалось бы так мощно, если б Ярун изначально не обладал опытом властителя. И – чувствовавшаяся в речи, поведении, привычках Яруна древняя культура, которая не была похожа ни на одну здешнюю, казалась чужой, но смутно трогала Сташку за живое. Даже архитектура Дворца – город-лабиринт с храмом в центре, и даже планировка городов… Во всем, чего касалась рука Яруна, был след этой не легийской культуры. Никто, кроме Сташки, этого почувствовать бы не смог, те же леги принимали эти нездешние знаки за самобытность Дракона – но Сташка-то чувствовал, что идет от него и Ние, а что – гораздо древнее. Его особенно не занимали изыски архитектуры и всякие там орнаменты, к тому же из отцовского мира он вынес лишь скучные или мучительные воспоминания. Важнее казались начала знаний того, как управлять чарами и собственной силой. Еще он из начала жизни, кроме Нижнего двора и библиотек дворца, караванов и дорог, барабанов и песен, темницы, порки, голода и страшной грозы последнего дня помнил узенький узор шитой серебром тесьмы, украшавшей платье матери, и такими же ломаными волнами и квадратиками ею вышитое его праздничное детское платьице. Сейчас тот же самый меандр украшал паркет кабинета Яруна. Да и вообще его можно было встретить где угодно – очень красивый узор.

Да, Ярун – тот самый отец из первого детства, а не только насмешливый, косматый и веселый оборотень Яр. Отец – не отец, доверие – недоверие… Лепет детский. Какая разница. Работать нужно. Заслужить, чтоб помог, научил жить, чтоб спас… И любить его, любить изо всех сил, даже если оглох душой, даже если нет того, чем любят, не предавать сейчас, как предал тогда. Но если долго думать о первом детстве, то чувствуешь, что сходишь с ума. То страшное, уничтожающее предательство мог простить ему только отец. Но Сташка сам до сих пор еще ни разу не назвал Яруна отцом – потому что права такого нет. Прощения за предательство – нет. А заговорить о своем преступлении и просить прощения – да это немыслимо… Он старался об этом не думать, ведь так привык оправдывать свою жизнь, свой уход из страны отцов тем, что там все было противно, убого, плохо, лживо… Но ведь он ничего, ничего о том мире не знает, кроме пустыни и дворца… Как он смел обвинять отца? А если там не было лжи?

Между тем трюм крейсера заполнялся подарками. Очень интересного там не было, глянув, Сташка забывал эти драгоценнейшие игрушки. Покой повеселил: преподнесли настоящие старинные детские доспехи, но кольчуга оказалась очень велика, а тесный шлем с гребнем – мал. Даже поцарапал висок, когда пытался эту штуку красивую все-таки нахлобучить. Камень, чья планета была покрыта нескончаемыми могучими горными хребтами с редкими зелеными долинами, подарил ему сундук драгоценных камней, а Мир на прощание, уже в космопорту – новенький, только с верфи, венец технологий – маленький космический разведчик. Кораблик. Волшебный.

И тут небо обрушилось Сташке на голову.

Ярун, наблюдая внезапную, самого Сташку изумившую дрожь восторга, ощутив удар невидимого огня, что рванулся из него вовне точно так же, как если б он все еще обладал Сердцем Света – удивился и сам велел погрузить кораблик в теплый трюм. Но во время взлета к крейсеру высмеял наивность и болезнь космической романтики. Сташка сказал, что сам знает. И вообще в убийственной тьме Космоса игрушечкам и красивым приключениям места нет. Да-да, он знает, что возможности по делу использовать этот разведчик в дальних рейдах у него, по рукам и ногам повязанного обязанностями, точно никогда не будет. И никогда не будет времени на дальние рейды. И сами эти дальние рейды ему лично вообще ни к чему. Потому что Космос у него есть и так. Он его всей шкурой своей ощущает, всей Сетью. Он и так давным-давно в дальнем рейде, черт знает как далеко от настоящего дома. И вообще по-настоящему он живет в космосе, провязанная сквозь космос Сеть – ткань его звездного тела.

Но сразу после взлета он прибежал в трюм и стоял там, и молча радовался, и гладил кораблик. Проводил пальцем по математически совершенным линиям его обводов. И сам чувствовал, что все еще потихоньку светится от радости… Но не Сердцем, конечно. А всем тем, что было его вместилищем. Ярун сам пришел через полчаса и приподнял бровь. Сташка виновато кивнул, зная, что недопустимо задержался. И надо скорей за работу. На прощанье посмотрел на свое отражение в прозрачном керамлите кабины – ух ты, он даже храмовое платье с утренней службы забыл снять! – отвернулся от кораблика и побрел к Яруну:

– Извини. Пойдем работать?

– Да. Малыш, ты же вроде разумен: да что тебе до этой шлюпки?

– Красивая…

– И что? Звереныш мой, ведь ты даже не открыл ее, даже не посидел внутри? Почему?

– Что я, маленький…

– …Ты себе даже в такой ерунде будешь отказывать?

– Да ведь некогда.

Они медленно шли по ребристой пологой аппарели, и Сташка смотрел под ноги, как тяжелый черный подол, расшитый самоцветами, метет матово-серый металл. Что ж его такой живой радостью поразило-то в этой новенькой машинке? Он ведь сколько уже видел всех этих техногенных чудес? И вдруг он понял, что. Остановился. Прыжком, как раньше, догнал мрачного Яруна, забежал вперед, зазвенел:

– Послушай! Яр! Послушай, ведь все живое, и все вещи и машины – это все непрестанно развивается и видоизменяется, только этот процесс такой привычный и как бы само собой разумеющийся. Мы следим за ним, но…

Ярун уже остановился. Теперь сел на край какого-то невысокого контейнера и очень внимательно, насквозь смотрел в глаза. Сташка слегка смутился, унял звон в голосе, но продолжил:

– Но некоторых вещей и не замечаем. Как совершенствуются живые существа, не заметить вообще, потому что для этого надо обладать памятью о чудовищно огромном интервале времени… Мир живет медленно. Потому изменения большинства рас происходит без их ведома.

– Нам повезло? – странно усмехнулся Ярун.

– Повезло? – задумался Сташка. – Это тебе и мне? Не знаю. Тебе-то точно, потому что ты есть на свете так долго, что вполне можешь видеть, что к чему… Но и я, конечно же, рад, что запущенные мной и Ние процессы оказались настолько результативными и что эта популяция получилась такие хорошая, даже тагеты начинают рождаться.

– Сташ, когда ты начал думать вот об этом?

– Всегда, – улыбнулся Сташка. – На новой земле должны жить новые люди, помнишь: «Обновимся духом ума вашего и облечемся в нового человека, созданного в праведности и святости истины».

– Значит, с самого начала, – Ярун смотрел спокойно, но чуть заметно вздохнул – знает он эти слова, – лишь спросил: – А сейчас когда задумался?

– Сейчас – не так давно, – Сташка разволновался, и голос опять зазвенел. Надо спокойнее: – Для этого ведь нужно хорошо себя вспомнить. Вот я легов увидел тогда, увидел, что основная линия мутаций и у них все-таки продолжается, и обрадовался. А сейчас я постоянно думаю о тагетах. Это же главное, ты понимаешь.

– Еще бы, – проворчал Ярун.

– Вообще-то я не об этом хотел сказать, а вот про машинку эту космическую. Она мне так понравилась… Понимаешь, она такая хорошая потому, что ее сделали люди, которые сами совершенствовались… Когда мы с Ние начинали, никто даже на воздушных шарах не умел летать. А теперь-то! Я вообще на технику внимания не обращал почти, а сегодня вдруг… Увидел путь, как будто оглянулся. Все это движение от начала. Почувствовал все это время, все эти тысячелетия бесконечные – что они не зря прошли. Не в машинке дело, в людях. Что они – хорошие. Увидел, что мы наконец-то вышли к тем параметрам мира, в который имеет смысл звать Юмиса. Вот… И… Обрадовался, что такая машинка… Красивая.

– Малыш, да не в машинках счастье… Да, эволюция, да, совершенствование, да, эти ваши игры селекционные – это все прекрасно. Ты думаешь о тагетах, что они будут видеть во всем правду? Мир как есть и во всем свет истины?

– Ну да, – растерялся Сташка.

– Так ты же сам правды почти не видишь. Ты, зверюшка моя отважная, даже толком смысла собственной жизни, собственного поведения не понимаешь… Ну какая праведность и святость истины? Ты и в ерунде-то… Ластишься ко мне, а внутри – ледышка… До сих пор мне не веришь?

Сташка окаменел. Ярун притянул его к себе и молча поцеловал в висок. Сташка прислонился к нему и тихонько спросил:

– Тебе очень со мной… Противно?

– Мерзавец мой родной. И как тебе эта детская ерунда не надоедает? Мир не таков, каким ты его видишь. Я – и то не таков, каким ты меня видишь. Ты заморочил себе башку, загнал душу на дно, всего боишься… Заканчивай уже этот… театр одного актера. Думай о том, что тебе действительно важно.

– Ты правда хочешь меня вытащить из этого проклятого детства?

– Тащу вот. Тебе только это важно?

– …Мне важен ты. Благодаря тебе я хоть понимаю: что-то трудное нужно сделать, чтоб перейти предел срока первой смерти. Но понять, что именно – мне мешают… все эти грехи, что проросли сквозь душу… Корни этих грехов где-то в самой первой жизни, а я ее так старался забыть. Ведь я там даже пробовать ничего не стал, а просто отвернулся и ушел оттуда. И был очень собой доволен.

– Оттуда тебя увел твой Золотой Ниеигерен. Но он не смог бы тебя увести, если б тебя там хоть что-нибудь держало, верно? Так что ни в чем ты не виноват.

– Да кто, кроме меня? И не Ние виноват. Если хочешь знать, это я его соблазнил, я ему голову Игрой в новый мир заморочил, от его народа увел и втравил в… эту космогонию. Я, не он. Он-то никого не предал, сирота ведь был. Это я его увел и придумал, как в драконов превращаться. То есть не придумал… А узнал, что так можно. Теперь и шкуру не сдерешь, не то что с себя, а ведь до седьмого колена… – Сташка задохнулся. Потом сказал сухо: – Дар свой на момент ухода я осознавал прекрасно. И знал, что многое мог бы там сделать. Там. На родине, дома. Но я просто ушел и постарался все забыть.

– Ну, это ты сейчас понимаешь. А там ты был глупый ребенок.

– Нет, я знал, что нельзя уходить. Был бы не виноват – тогда не было бы проклятия, которое висит надо мной из жизни в жизнь. Чем я могу искупить тот уход? Возвращением? Я теперь даже не знаю, есть ли куда возвращаться, и в какой стороне света моя… Страна отцов.

– Но впервые ты погиб не на той родине, верно?

– Я принес свою смерть оттуда, – прошептал Сташка.

– Нет, – так же тихо сказал Ярун. – Верь мне. Вернешься туда, если выживешь сейчас. Вернешься и все исправишь. Прошлое превратится в будущее. Не думай сейчас о прошлом. Живи здесь и сейчас. Ищи Сердце Света, а о первом детстве забудь. Я, наверное, знаю, что можно было бы предпринять… Чтоб вытащить тебя наконец из …проклятого детства, как ты говоришь.

– Что? Ты мне скажешь?

– Пока не обдумаю – нет. Надо ведь все возможные риски исключить. Только ты и сам – береги свою надежду. Теперь это самое дорогое, что у нас с тобой есть – твоя надежда. Старайся. И самого себя береги. У тебя ведь главный выбор-то еще впереди…

– Это ты про то наследство? Яр.. Яр, я все сделаю, что велишь… Все-все. И работать буду, и сделаю все, что захочешь. Только спаси.

– Ты что же, все еще думаешь, что мне что-то нужно от тебя за это?

– А как же? Чтобы я стал твой какой-то там настоящий наследник…

– Зверюга. Маленький, да ты хоть понимаешь, во что ты превращаешься? Бедный ты мой. Бедный. Ничего ты не понимаешь, – Ярун его крепче обнял. – Сердцем думать надо, сердцем выбирать! И не дрожи. Смотри мне в глаза! Пойми, нет вообще ничего, что я бы для тебя не сделал. За «так». Потому что люблю. Все, чудовище, пойдем.

– А если разлюбишь?

– Ты – дурак, мое счастье.

– Нет, ну а если… Я провинюсь… Сделаю что-то… Что ты не захочешь…

– Тогда придушу.

Ярун смеялся, но Сташке было что-то страшно и немного темно почему-то в глазах. Ярун потрепал его по спине, и Сташка очнулся и нечаянно спросил:

– Ты ведь пошутил?

– Конечно, – крайне серьезно сказал Ярун. – Это я дурак, что так пошутил. Я… Прости. Я не представляю, наверное, как следует, как ты… Измучен своей судьбой. Ты… Ты пойми: все, что мне нужно от тебя в обмен на твою жизнь – это ты сам. Живой и повзрослевший. Понимаешь?

– Ну – да, чтоб я стал тебе наследником в чем-то там нездешнем, что к Дракону отношения не имеет, в чем-то главном, в Бездне, в громадном мире…

– Нет, – терпеливо сказал Ярун. – Вообще не думай об этом… наследстве. Не в таком сопливом возрасте его принимать.

– Тогда я не понимаю.

– Я вижу. Ладно, верю, поймешь. И не о том выборе я говорю, а о другом, который уже приближается. Единственно, родной, в том случае, если ты в решающий момент сделаешь неверный выбор, то я уже не смогу тебе помочь и оставлю тебя.

– А что выбирать? – у Сташки внутри что-то задрожало. – Между чем и чем?

– Я не знаю.

– …Как это? …Я же не умею выбирать! Помнишь, я хотел или тебя, или Венок выбрать, и выбрал тебя – а оказалось, выбирать вовсе не надо было… Или надо? Я выберу, что ты скажешь!

– Я-то скажу, да ты не услышишь…

– Как это?

– Не знаю. Знаю только, что в момент выбора ты будешь один – даже если я буду сжимать тебя в объятиях. Ты все должен выбрать сам. Ты… Вот что… Я не знаю, как все будет – да страшно будет, как всегда с тобой – но, если сможешь, помни, что я тебе давно уже сказал: я с тобой всегда, даже если тебе кажется, что ты один.

– И что, спасать не будешь, если я не то что надо выберу?

– Дурачок. Конечно, буду, да только тогда даже мне не суметь тебя спасти будет – придется тебе самому справляться. К тому же… Что будет правильным выбором – я не знаю. Я могу ошибиться. Впрочем, ты тоже.

– Значит, я должен верить только себе?

– Да. Но еще ты должен хоть немного соображать… Ладно. Все, пойдем.

– Работать? Ты говорил, те статистические массивы надо…

– Нет, – перебив, Ярун легонько подергал Сташку за косу и поставил на ноги. – Пойди-ка ты, ненаглядный, сними все эти свои слоеные ризы, потом пообедаем, а вот потом… По-моему, ты заслуживаешь каникул. Маленьких таких. На несколько деньков. Чтоб только вспомнить, что на самом деле ты – живая душа, мальчик, а не дракон… Займись своим корабликом, он, по крайней мере, не игрушечный…

Ненаглядный кораблик Сташка буквально обнюхал и за два первых дня перелета к Океану, не снимая Венок, выучил все учебные файлы для пилотов, запомнил каждую кнопочку. Набрался наглости потребовать, чтоб его кто-нибудь испытал, с успехом (Сеть почти не подсказывала) выдержал экзамен капитана крейсера, а потом выгрыз у Яруна разрешения «полетать рядышком». После этого кораблик обнюхали все технические специалисты, что были в экипаже. Потом Сташку покатал старший офицер. Потом Сташка его покатал. Потом вернулся на борт, съел всю еду, что дали, и упал в постель самым счастливым на свете мальчиком и, улыбаясь, проспал всю ночь. Утром Ярун сам с ним полетал, а весь оставшийся день Сташка вился на своем маленьком кораблике вокруг огромного материка крейсера. И назавтра тоже, причем Ярун велел устроить учения малых катеров. Сташка повеселился: сумел поразить специальными ракетками с магнитной светящейся краской половину из катеров противника и даже один когг из трех. Ему никто специально не поддавался, и лупить по его суденышку все старались особо прицельно. Только он хорошо уворачивался. А капитан крейсера после этого стал смотреть на него внимательнее, и офицеры тоже, и экипаж, – Сташка почувствовал, что наконец-то к их слегка благоговеющей жалости добавилось обычное уважение. Мастерство можно уважать. Может, они простили ему прежние кошачьи концерты по ночам, суету докторов и темного от бессонницы и беспокойства Яруна? Они улыбались, когда он проходил мимо.

Спал он во время всего этого куда лучше обычного. Кораблик помог ему не думать о последнем разговоре с Яруном про какой-то приближающийся страшный главный выбор. А выбор этот… Сташка правда не умел выбирать – зачем, если всегда точно знаешь, что делать… Он редко вообще попадал в ситуацию выбора и раздумий над выбором. Интуиция и чутье обычно помогали ему действовать верно, он почти всегда знал, как надо и что надо… Но вот сейчас… Что выбирать-то? Между чем и чем? Лишь бы выжить…

Скоро маленькое замкнутое пространство кабины кораблика, математика навигации и равнодушная, если смотреть человеческими глазами, тьма космоса ему надоели, особенно в связи с тем, что пока он играл, текущими делами Ярун занимался один. И, уж конечно, он загрузил потом Сташку без всяких поблажек.