Читать книгу Электричество. Роман-нарратив от создателя фильма «Я – Гагарин» - Ольга Дарфи - Страница 6

Шел снег. Трубы крейсера «Аврора» привлекали симметрией, размером, графикой. Огромные, революционные. Меня там, на палубе, принимали в пионеры.

Падающий на мачту снег напоминал белые россыпи кокаина на столах в кабинетах важных людей.

От белого порошка лопались зрачки и мозг выпячивался под косичками. Ресницы лихорадочно метались. В горле возникал привкус крови, сон пропадал на тридцать семь часов, и надо было куда-то бежать. Бежать было некуда. Но для войны это самый подходящий порошок, он романтизировал реальность и придавал сил, я читала, им пользовались белогвардейцы, спасая Родину.

И вот сейчас, поднимаясь по трапу «Авроры» вместе со своим другом, приличным, анемичным Ушаном, который занимался дизайном еще задолго до того, как это слово вошло в обиход, я тоже спасаю Родину.

Спасаю от серости, уныния и дурновкусия.

Капитан, статный мужчина в нарядном кителе, с кортиком на бедре, встречает нас с улыбкой и ведет в салон-гостиную.

– Присаживайтесь.

Я огляделась. Ничего со времен детства не изменилось. Полумрак в салоне, бодрость на палубе. Революционный крейсер как нельзя лучше подходил для продвижения моих идей рейв-революции. Они давно пульсировала в мозгу, раскачивая мою черепную коробку.

Мы плюхнулись на узкие стулья. Капитан закурил «Данхил» и довольно прищурился. Он курит с расстановкой, слушает, наклонив голову слегка набок, иногда кивает, словом, вникает и соображает.

Я ловко излагаю идеи про новых людей с широким сознанием, художников, которых вынес шквал перестройки, впитав свободу Запада, они уже не могут жить по-другому, про новый тип электронной ритмичной музыки без слов, про новые аспекты жесткой красоты без идиллии и романтики, про новые координаты четырехмерной реальности и космическое будущее адептов новой жизни, словом, меня заносит.

Ушан, скромно потупив взор, через каждые две фразы горячо сообщает капитану, что я – гений.

Капитан кивает, соглашается, выпускает дым.

Пожелтевшие документы томятся в витринах, отсвечивают исторической памятью. Дым рассеивается, оседает, капитан не против, он за молодежь. Но дело в деньгах. Придется заплатить немалую арендную плату, пройти несколько инстанций. Это военный флот, а не скромный дворик литературного музея.

Я поняла, я найду деньги.

Мы откланиваемся и довольные спускаемся по трапу, дело сделано.

Снежинки преследуют нас, кружатся феями в предсмертном танце, красивые и недолговечные. Небесное Сверхсущество посылает их. Человеческая жизнь выглядит предсказуемо, растает так же без заметного следа.

Но белый порошок привносит значимость. Он дорогой, солидные люди пользуются им. Есть слегка серый – обычный энергетик, для простых рабочих лошадок – мелких бандитов разных мастей. Цвет топленого молока – нотка романтики, это для их телочек, а чуть розоватый оттенок – капелька идеализма в восприятии, для арт-пипл, богемы и рейверов. Немного сиреневый – холод и лед, тебя ничто не трогает, его употребляют важные парни разного происхождения. Прозрачно голубоватый – рациональное отражение мира, для организаторов вечеринок и диджеев. Был еще один оттенок, черный, о котором предпочитали не говорить. И я пока его не видела.

Вечером в пухлом от снопов дыма клубе я с огромным бокалом розового напитка отчаливаю от стойки бара. Он плывет прямо на меня – кудрявый, пухлый, харизматичный пассионарий, Серж. На каждом предплечье висит по пять блондинок, сзади – три секьюрити. Следом – пожилой иностранец, все его называют «Сахарный король», пять охранников сзади, и Лена, грациозная кошка, моя подружка, гордо шествует рядом. С ними наркодилер из Колумбии – красавец-мачо с двумя пистолетами, Бандерас и Джеки Чан в одном лице, бравирует своей демократичностью, он без охраны и без девушек.

Лена, в шелковом кимоно, берет меня под руку. Процессия движется в сторону «вип-зоны». Словно загадочная пещера, скрывающая верховных жрецов, она поглощает нас. Я оказываюсь в темном чреве, а через секунду тяжелая портьера обрушивается водопадом и за нашими спинами вырастают четыре грозных стража, вооруженных японскими мечами.

Бордовые бархатные диваны ждут момента, чтобы нас проглотить. На столе – порошок цвета распустившейся сирени.

Колумбиец мягкими руками, прибегая к помощи золотой кредитки, делит горку на пятнадцать ровных дорожек. Втягивает носом через двухдолларовую зеленую купюру, с которой взирает американский президент Джефферсон. По легенде, именно эта купюра приносит счастье. Но счастье и так душит каждого из нас. Оно сочится, струится, льется, заполняя все пустоты организма. Оно стоит поперек горла. Я мечтаю поделиться счастьем с кем-нибудь, но у всех его полным-полно. Мне не хватает только заполучить «Аврору», где меня принимали в пионеры, и устроить там глобальный праздник жизни.

В пещере-клубе темно и безмолвно. От скуки я начинаю рассказывать колумбийцу истории из своего пионерского детства. Кудрявый харизматик сгибается от хохота. Я придумываю игру: «Кто о чем мечтает?».

«Сахарный король» грезит водрузить у себя на родине, в Толедо, памятник ветряным мельницам, с которыми сражался Дон Кихот.

Лена – хрупкая и уютная, преданно вжимается в сухопарого испанца и смотрит на него завороженно, она встретила своего принца. Она хочет, чтоб они жили вместе вечно и безбедно.

Колумбиец мечтает, чтоб индейцы вернулись на свою землю.

Он расположился спиной к тяжелой портьере, которая отделяет нас от шумной клубной публики. Рисуясь перед массой горячих женских ног-грудей, он не глядя метает дротики через спину, и вот, словно матросы на параде, на портьере в идеальную линию выстроились семь дротиков. Девушки аплодируют и повизгивают, колумбиец доволен.

Желтый кадиллак, разрывая небо, мчит нас на Рождественку к Петлюре. Мы едем в темную ночь, продолжая запретное приключение.

Харизматик журчит по огромному мобильному телефону, любовно держа трубку двумя руками. Я сижу у него на коленях и пожираю глазами колумбийца, тот сдержанно жестикулирует:

– Мы вернем Америку индейцам! Это сделать просто. При помощи белого порошка. Белого человека съест белый порошок, и Америка опять будет наша!

За окном начинает падать белый снег.

Мы выходим из машины и, зайдя в помещение, опять плюхаемся на что-то бархатное. Оказывается, мы приехали не в разухабистый сквот художника Александра Петлюры, а в маленький клуб, напоминающий пристанище вампиров, в каждом из углов которого пристроилась худая бледная тень.

Колумбиец взмахом руки высыпает на стекло стола порошок, цвет – чуть розоватый. Компания «Сахарного короля» сидит на алых подушках и гипнотизирует бело-розоватые дороги.

Харизматик не выпускает меня из рук, вцепился крепко.

– Детка, молодец. Смешно… охренеть… С тобой не скучно, а? – он достает зеленую купюру, тянет через нее носом.

– Ну, проси.

Я выскальзываю и прячусь за Колумбийцем.

– Что ты хочешь? Я богат. Ты не представляешь, как я богат.

Еще одна дорога уезжает в его бездонный нос.

«Сахарный король» и Лена уже отвалились, сплелись, утонули в кресле, курлыкают, облизываются, горячо дышат, словно маленькие дракончики.

Колумбиец опять взялся за дротики. Семь дротиков на подоконнике выстроились в зловещую улыбку. Я тоже улыбаюсь.

А кудрявый толстяк продолжает свое.

– Я могу купить все. Все, что хочешь. Все тебе куплю.

Вдох, всхлип, он облизывает рассыпавшие по губам крупинки белого порошка.

– Шубу из шиншиллы хочешь? Купим прямо сейчас! Нет?

Нюх-нюх. Он цепляет меня опять, тянет к себе.

Семь дротиков на столбе повисают в виде вопроса. Колумбиец пожимает плечами, в его глазах застыл немой вопрос. О чем он меня спрашивает? Хочу ли я спасать Америку для индейцев? Да, я хочу. Я слегка киваю ему в ответ.

А харизматик, ничего не замечая, все тянет меня к себе:

– Ожерелье пятьсот граммов золота, от «Версачи»? Нет?

Дорожка исчезает в носу пухлого харизматика. Он чихает.

Десять дротиков в виде сердца появляются на черной стене.

Харизматик протягивает лапы, и вот он сцапал меня. Я пытаюсь оторвать спину от его плотного живота, он сильно обхватил меня, не выбраться.

– Квартиру в центре Москвы хочешь? Нет? Что же ты, е*тыть, хочешь? Голову Иоанна Крестителя?

Десять дротиков летят в противоположную стену и выстраиваются виде креста.

Колумбиец бросает на меня взгляд, а я тону в бизнесменовом жире.

Наркодилер выходит, хлопнув дверью. А я считаю дротики.

Потом надеваю очки, чтобы выглядеть серьезной, и поворачиваю лицо к харизматику.

– Да. Я хочу праздник. «Аврора-парти». Пусть на легендарном крейсере поэты читают стихи, а потом – рейв-вечеринка. На восходе корабль уплывет в море, ну, если он на ходу. А если нет, то надо починить. У меня есть договоренность с капитаном. Нужны деньги.

Харизматик скидывает меня с колен и соскакивает с дивана:

– Пи**ец! Это пи**ец! Круто! Берем «Аврору»!

Он обходит по периметру алое лежбище:

– Берем «Аврору»! Завтра я – в Париж. Через три дня обратно. Все уладим. У тебя три дня на сборы. Будешь жить со мной в Париже.

Возвращается колумбиец, щурится. В руках мешочек с новыми дротиками.

Я громко объявляю:

– Я не хочу жить в Париже. Я хочу возвращать Америку индейцам!

Дротики заметались, выстроились за спиной харизматика блестящим словом «Yes». Я киваю в ответ.

Харизматик меня не слышит.

– Окей. Переезжаешь в Париж, нах! Слышь, детка? И мы берем «Аврору». Мы сделаем это! Парти, салют, фейерверк, залпы!

– И стихи.

– Стихи, кино, всю эту поеб*нь. What ever what you want.

Я потягиваюсь, растягиваю слова.

– Хорошо. Только три дня – это так долго-о-о-о.

На следующий день неизвестные расстреляли колумбийца, когда он вылезал из «шестисотого» у своего дома в Замоскворечье.

А ровно через три дня после этого я вышла из бассейна. Я устала, проплыла два километра. Мерзкая ноябрьская сырость, серый день, словно грязный снег, хлюпает под ногами. Я иду зачем-то прямо к газетному киоску. Зачем? Я никогда не читаю периодику.

Но в руках у меня оказывается газета. Заголовок шепчет: «Убийство в Париже. В собственной квартире застрелен 35-летний русский бизнесмен и меценат Сергей Мажаров». И фотография. Это он, харизматичный пассионарий из вампирского клуба.

Через месяц на частном самолете по дороге в Толедо разбился «Сахарный король», вместе с моей подружкой, мурлыкающей кошечкой Леной.

Так мне явился оттенок порошка – черный.

А «Аврора-парти» сделали потом какие-то другие люди.

«Люсенька» существовала в виде марок, промокашек и просто на сахаре. Отведав ее, можно рисовать картины, разглядывать Рембрандта, делать костюмированную фотосессию, плавать в бассейне, плясать с ночи до утра и с утра до ночи. Мир, лень и уверенность в завтрашнем дне – вечные спутники хорошего настроения. И цветы. И флажки. И лозунги. Вселенная любит тебя. Все двери открыты. Улыбайся. Люди – добрые ангелы.

Я впитываю счастье и порхаю на танцполе, ловлю ладонями лазерные послания.

Ледяная рука больно сжимает мой локоть и тащит к служебному выходу. Это мой друг, диджей Саша, белый, как горка кокаина. Весь клуб наводнен братками, а меня ищет пара злых накаченных парней. Мне надо немедленно исчезнуть.

Я пожимаю плечами, у меня нет знакомых бандитов, отмахиваюсь, мне некогда, мне надо ловить лазерные лучи.

Но Саша серьезен, испуган, я не понимаю ситуацию. Он выталкивает меня на улицу. Беги!

Я, конечно, никуда не бегу. Иду себе спокойно к большой дороге, а в воздухе пахнет черемухой. Кисельные берега и молочные реки разливаются добротой. Мир любит меня. Тормозит белый «шестисотый». Открывается окно.

За рулем – кудрявый африканец, взгляд мудрый. Дружелюбно улыбается. Золотая цепь и пальцы в перстнях, разноцветные камни отсвечивают в глазах. Мощный джаз из колонок рвет воздух. Мне нравится вбирать эту музыку, ревущую из утробы человечества.

Плюхаюсь рядом с африканцем, на прохладную белую кожу. Машина, качнувшись, набирает скорость. В следующее мгновение мы смешиваемся с огнями города. Еще четыре секунды, и мы отрываемся от земли, обгоняя жизнь Садового кольца, становимся кометой с ледяной головой и горящим хвостом. Пышный хвост виляет, врезается в звездные россыпи. Падают гроздья салюта, искрят. Африканец выключает музыку. Он лихо управляется с кометой. Мы слушаем шуршание ночных звезд в тишине, молчим. Он понимает меня без слов, он становится моим братом.

А потом рассвело. Люди потянулись на работу, и комета причалила к моему дому. Чернокожий брат вышел из машины и оказался смешным карликом. Сказал, серьезные ребята ждали его в клубе, а он любит обернуться кометой.

– А бывают среди этих ребят Робины Гуды?

– Среди них – нет, не бывает. Но я – Робин Гуд.

– Вы?

– Не похож? – он потянулся ко мне, мы обнялись. Его голова уперлась в мою талию. – Если будут проблемы, обращайся. И не лезть в приключения. Обещаешь?

Я киваю. Машина растворяется в сизом утре. Многоэтажки гудят какофонией. Я захожу домой, валюсь на матрас, лежащий на полу, – это моя постель. Сооружаю пещеру из одеяла и урчу в ней от удовольствия, так вот и чувствовали себя древние люди, объевшись мамонта.

Противное дребезжание громыхает над ухом, это телефон, звонит мой вчерашний друг, диджей Саша. Не могу сообразить, что он рассказывает, но что-то неприятное. Потихоньку разлепляя веки и надевая тапочки, наконец вникаю в историю.

Оказывается, у пары братков на вчерашней вечеринке стащили портмоне. Некий Кирилл Мурзин сказал, что я возглавляю банду девиц, которые промышляют воровством кошельков на вечеринках, и это моих рук дело. Бандиты клянутся меня найти и отрезать руки.

Саша слышал этот разговор, находясь в VIP-зоне, но доказывать пьяными бандитам, что я ромашка, – бесполезно. Но здорово, что все хорошо закончилось!

– Что за ерунда? – я холодею и подскакиваю к окну. – Кто такой Кирилл Мурзин? Как он мог придумать такое? Я его даже не знаю!

– Я тоже его не знаю, – резюмирует Саша, – но в клуб теперь ты лучше не ходи. Ну так… на всякий случай.

Где моя сигарета? Я беспорядочно шарюсь по комнате, вижу скромную пачку, притаившуюся у зеркала, и закуриваю, разглядывая сквозь дым своё испуганное отражение. «Существует ли этот Кирилл на самом деле? Может, это послание, чтоб я завязала с клубами? Сделала остановку? А если он и правда существует, то как вызвать его на дуэль? Я хочу мести и должна за себя постоять, ведь больше некому. Как дрались Пушкин и Лермонтов, я читала, но как это делается сегодня? Я куплю пистолет и прикончу гада».

Я бросила окурки в пепельницу и скосила глаза на телефон… мой «мерседесный» брат. Черный карлик!

Безымянным пальцем я набрала шесть цифр на круглом диске бежевого пластмассового телефона. Трубка погудела и откликнулась, да, он рад меня слышать, мой старший чёрный брат.

Осторожно спрашиваю, практикуются ли сегодня дуэли, мне просто нужна консультация, интересно, как это происходит сегодня, в современном мире. Он мгновенно все решит.

Тишина. Трубку кому-то передали.

И вот прорезался чужой хриплый голос.

– Какая у тебя проблема, детка?

– Здравствуйте! Меня… я обиделась. Меня оскорбили. Обвинили в том, что я… а-а-а… э-э-э-э…

– Кто обидел? Имя?

И тут в сознание вползло подозрение, что мое детство закончится сразу, как я назову имя. Я закашлялась.

Уверенный и серьезный голос нажимает:

– Что конкретно случилось?

Ровный спокойный голос впивается в мое тело, из него на поверхность выходит дрожь. Это уже не шутки, дрожь доходит до зубов. Зубы громко стучат. Ледяная волна идет от кончиков ног прямо к горлу, дыхание Чейн – Стокса, о котором я читала в учебниках по медицине, рвётся наружу.

А серьезный мужской голос не останавливается:

– Как его зовут? Все решим, – настойчиво плывет из трубки голос.

Но я не могу. Не сейчас, я пока не хочу расставаться с детством. У меня акцентуация личности, так сказал врач моей бабушке.

– Назови просто имя.

– Клац-ц-ц-клац-клац-ц-ц, – отвечают зубы, выпрыгивая из челюсти.

– Имя? Кто тебя обидел? – скрипнул голос, он повысился от нетерпения.

Нет. Трубка телефона стучит о колено. Нельзя говорить имя. Я отбрасываю трубку на пол, выдергиваю шнур. Скрываюсь в своей пещере, зарываясь в теплое одеяло. Там темно и там только я. Зубы перестают стучать, дрожь отступает, прилетают разноцветные бабочки, я засыпаю.

Черные руки в перстнях аккуратно вытаскивают меня из-под одеяла. Чернокожий карлик. Как он здесь оказался? Это сон?

Это не сон. Мой брат волнуется за меня. Я не отвечаю на звонки. Он знает, меня обидели, и он этого так не оставит. Мне угрожают? Нет?

Я путано объясняю: все нормально, недоразумение, ерунда, мне показалось. Может, выпьем чаю?

Подлая зубная трясучка опять начинает подступать. Я не хочу беспомощно клацать зубами. Я засовываю жвачку в рот и напеваю мотивчик: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…».

Он не пьет чай. Нельзя прощать оскорбления. Нельзя забывать, что на тебя наехали. Месть врагу – первое правило воина. Где моя жестокость? Он знает, я рождена быть воином.

Блин, откуда он это знает? У меня галлюцинация? Я отчаянно скребу ногтями по руке, выступает кровь. Карлик не уйдет, пока я не назову имя обидчика. У него дед погиб в Великой Отечественной, он ничего не намерен прощать.

Хорошо, что я в пижаме, а не в трусах, в пижаме я вся закрыта. Я клацаю зубами.

Карлик накрывает постель пушистым пледом, простыни с мишками, подушки с розами, и располагается на моем матрасе, а я забиваюсь в угол. И втолковываю, объясняю ему, что оклеветавший меня парень ошибся, был под наркотой, уверена, он ничего не помнит. Человек может ошибиться.

Карлик неумолим. Наркотики – лишь лакмус, они выявляют твою истинную суть. Мужчина должен отвечать за базар. Если он не отвечает за базар, он не мужчина. А если он не мужчины, то и жить ему не стоит. Мне нечего возразить, я молчу.

Он резюмирует:

– Ты слишком добренькая. У тебя есть тринадцать часов подумать. И поменять мнение.

Он исчез так же таинственно, как и появился.

Я сняла пижаму, натянула джинсы, выглянула в окно. Белый «шестисотый» отъехал, скрылся среди новостроек.

Я помедлила. Вытащила из-под кровати рюкзак, кинула туда зубную щетку, алую помаду, роман «Бесы», шоколадку «Аленка» и маленькое черное платье. И связку бус. Порылась в ящике стола. «Промокашки» бросила в унитаз. Они улетели. Журчание воды проводило диэтиламид лизергиновой кислоты в канализационное путешествие. Хватит. Я слишком добренькая. Больше никаких улыбок.

Я вышла на улицу. Сказала таксисту:

– На Ленинградский, – опять улыбнулась. Насупилась. Карлик прав. Никакого прощения. В следующий раз я собственноручно буду сдирать скальп с живого врага. Но сейчас у меня нет времени на месть. Мне надо увидеть «Портрет старика в красном». Мне надо в Эрмитаж.