Читать книгу Дороги моря - Ольга Дехнель - Страница 15

ФИОНА

Это могло убить меня. Мне, на самом деле, хотелось бы.

***

Он действительно приходит, не заставляет себя долго ждать, и он кажется огромным, он кажется сильным таким.

Раньше мир заканчивался для меня каждый день и начинался заново утром. Перспектива конца света или даже смерти, все это меня не пугало, давно перестало, если честно.

Андреас какой-то всеобъемлющий, ловко занимает свое место в моем мире, выстраивает его вокруг себя. Андреас спокоен, всегда невозмутимо, невыразимо спокоен. В его спокойствии было что-то пугающее.

Как невозмутимо он тащил меня через толпу, как с той же невозмутимостью сказал, что бояться мне больше нечего, Андреас мог бы показаться непробиваемым, возможно, им и являлся бы. Каменный языческий истукан, которому давно забыли приносить кровавые жертвы.

Если бы я не видела минуты его слабости, я бы могла обмануться и забыть, что он был человеком. Минуты, когда он был напуган, когда вспоминал свою жену, Камилла уходит от нас, мы отпускаем ее вместе, он никогда не называл меня ее именем. Но мне кажется, ему бы хотелось. Иногда. Самую малость. Я не обижаюсь на него.

Я не помню о своей жизни «до» практически ничего, чем дальше мы от монастыря, от города, от моего одиночества, Андреас говорит со мной, проводит рядом много времени, не оставляет одну, пока я сама не говорю ему, что готова. Андреас возится со мной как с больным ребенком, разминает слабеющие ноги и плечи, от его прикосновений неловко. Андреас красивый. А я больна. Я чертовски больна. Он говорит мне о безопасности, о том, что теперь со мной ничего не случится, эти люди не придут за мной. А мне страшно, мне с каждым его словом страшнее. Спрячь меня. Укрой меня. О себе говорит неохотно, сквозь сжатые зубы, всегда так говорит, если честно. Андреас – надежен, как сейф. И также наглухо закрыт, я иногда скребусь под дверью и прошу впустить меня.

Мне одиноко. Я чувствую себя котенком в колодце.

Мне одиноко постоянно, если честно, в голове остается один только белый шум, сущности не терзают меня больше, но я не чувствую себя. Я себя просто не чувствую. И все важное, все нужное, что было здесь, поблизости, изменяет мне, я не могу дотянуться.

Я не могу спать одна, и он впускает меня в свою спальню, в свою постель, в свою жизнь, если разобраться, тоже, он обнимает меня, но никогда не прикасается больше допустимого. Он впускает меня в свою жизнь, Камилла говорила мне, что меня он принять сможет, что я смогу ему помочь и что мы сможем помочь друг другу. Я хочу, я хочу ему помочь, так сильно, что это болит, я прижимаю к груди руки, силясь закрыться. Я кажусь себе маленькой и жалкой. Я кажусь себе крошечной, я кажусь себе болезненной, это тело такое тонкое, я иногда сама не понимаю, как оно еще живет, а главное, зачем оно до сих пор живет. Как эти руки могут удержать кого-то, если не могут удержать себя. Мне пусто, мне чудовищно пусто.

Мы придумываем легенду о Фионе, его больной женушке, вместе. Я проплакала весь вечер, когда узнала, когда вспомнила, как меня зовут по-настоящему. Когда поняла, что мне двадцать четыре, что пять лет в монастыре мне никто не вернет. Ничто ко мне не вернется. И вся моя жизнь, которая была, несомненно была, но ее будто бы и не было вовсе. Все заканчивается. И я тоже. Никак не могу начаться заново.

Пять лет вдали от дома, но где он – дом?

Дом рядом с Андреасом, он успокаивающе мурлычет мне в ухо, теперь мы будем семьей, может быть, однажды мы станем семьей настоящей.

Андреас говорит, что любит меня, что он очень сильно мной гордится. Что я здорово продвинулась. И я издаю горький смешок, – Что, сама завязываю шнурки, и вообще?..

Андреас смотрит на меня строго, качает головой, отказывается соглашаться, – Фиона, ты к себе слишком сурова. Отмечать собственные успехи – важно. Вспомни, какой я тебя нашел.

– Ты меня спас, – отвечаю негромко. Мне кажется, я просто пытаюсь прекратить разговор.

Я просто пытаюсь убежать. Я просто больше не выдерживаю.

Я так устала. Мне хочется спать.

Когда я склоняю голову ему на плечо, он приобнимает меня, одной рукой, осторожно.

Будто я сломаюсь.

Я могу сломаться в любой момент.

В моей голове живет жгучий стыд. И застарелая боль.

А больше, кажется, ничего.

***

Я понятия не имею, что происходит у меня в голове. Кто я такая. Что я такое. Я понятия не имею, я едва узнаю отражение в зеркале.

Но кто полюбит меня? Я же безумна.

Отражение в зеркале зеленое, бледное, немощное. Еще немножечко, маленькая ее часть, исчезла. Исчезает. По крупице. Понемногу. Я вижу это в ее глазах.

Я не знаю, кто эта девушка. Я не знаю, с кем я разговариваю. Мы говорим с ней очень часто, она все больше молчит. Я не знаю, не знаю, мучительно не могу понять, кто это.

Но пожалуйста. Пусть это буду не я. Это не могу быть я.

Я не чувствую, что принадлежу этому месту.

Я не могу назвать его домом.

***

Однажды я говорю ему, – Мне нужна твоя помощь. Я сама не поднимусь.

Несколько раз от стресса, от перегрузок, я не могла самостоятельно даже подняться. Плакала и ползла. Нет уж, дважды я не сдохну. Нельзя провернуть такой фокус дважды. Даже если очень хочется. Ревела, боялась и ползла все равно, подтягивая за собой бестолковые ноги. Вставала снова. Дважды я не сдохну.

(Иногда мне хочется. Иногда тишина становится настолько невыносимой и растворенное в ней одиночество настолько гулким, что это просто невозможно. Невозможно больше терпеть. Я не понимаю, как это возможно, Андреас так старается, так ухаживает за мной, проводит со мной так много времени, отчего мне не становится лучше? Без него я уже точно была бы мертва. Ну и пусть. Я все равно чувствую себя мертвой, просто изнутри. Мертвую душу ставят на рельсы, говорят, теперь ты паровоз, едь и вези состав, а я не могу, не могу, куда мне ехать, где моя точка назначения?)

Мы сидим на диване, я завернута в плед, как всегда, мне холодно даже летом, даже в июле, Андреас теплый, сидит как влитой, пока я жмусь к нему, пытаюсь отогреть руки на груди, он обещал, что позаботится обо мне, я обещала, что позабочусь о нем, мы оба держим обещания. Андреас.. Андреас хороший. Огромный, всеобъемлющий. Знает все на свете. Я прикрываю глаза, жду, пока он ответит.

(Мне так одиноко. Мне так чертовски одиноко. Я так устала от этого тела. Мое тело – клетка, я таскаю его за собой каждый день. Вся проблема всегда во мне. Где бы я ни оказалась, я всегда тащу за собой себя саму.)

– В плане.. Мне нужно как-то укрепиться. Ты можешь со мной заниматься? Я устала висеть у тебя на шее, я просто не могу. Мне нужно..

Андреас все еще хмурится, я внутренне сжимаюсь, мне так страшно его расстроить, мне так страшно его разочаровать. Я так не хочу, не хочу еще и его, в это место меня засунула собственная мать. Оказывается. Ее я тоже разочаровала?

(Я перестала быть ребенком, когда ты оставила меня там умирать. Перестала быть даже человеком.)

– Ты не висишь у меня на шее. Ты очень полезна, слышишь? Но я помогу тебе, обязательно. Будет так, как ты захочешь.

Но я знаю, что вишу. Я знаю, что он никогда этого не признает.

(И зло шучу сама с собой, и в этом весь мой хозяин. И у него есть поводок. Я сглатываю и смаргиваю слезы.)

Я не знаю, чего я хочу. Перестать чувствовать себя больной и слабой? Почувствовать себя счастливой? Я каждый день так жду его домой, так хочу его присутствия. Я так жду его, так жду его, и он приносит мне мороженое, в каком кармане, найди, и он приносит мне себя. Он приносит мне маленькое чудо.

Почему я чувствую себя такой несчастной? Почему чуда мне оказывается недостаточно?

***

Со мной что-то не так. Со мной что-то очень сильно не так.

Со мной что-то не так, со мной что-то не так, со мной что-то не так. НЕ ТАК.

Я стараюсь этого не показывать.

Я существовала здесь. В этом доме, в его саду, помогала красить забор в старой майке Андреаса, я сидела с детьми соседей, я существовала на веранде, куталась в плед. Я существовала здесь.

Но меня здесь не было.

Есть огромная разница.

Огромная.

Я здесь, заперта в собственной черепной коробке, здесь тесно, здесь тесно, здесь мало воздуха.

Выпустите меня. Пожалуйста.

***

Андреас – история о куче удивительных привычек, он всегда много работает, совсем всегда, он больше не может приносить животных домой, от меня до сих пор смертью пахнет, и они рядом со мной хуже поправляются. Или не поправляются вообще. Они меня боятся. Я грущу, если честно, и от этого. Мне бы хоть кошечку. Все было бы не так одиноко. Я про себя кривлюсь и не удивляюсь абсолютно. Здесь я плохо поправляюсь, чего уж ждать от других животных. Просто от животных.

Я все еще чувствую себя больной зверюшкой и никак не могу помочь сама себе прежде всего, Андреас помочь не может мне тоже.

Андреас всегда любил странных, раненых птичек. Может быть, поэтому Андреас любит меня.

Я грустно склоняю голову и смотрю сквозь прутья клетки. Сквозь окно. Я прячусь за шторой.

Андреас – это набор странных привычек. Когда Андреас недоволен собой – готовит чечевицу, ненавидит ее и именно поэтому ест. Наказывает себя. Зачем он себя наказывает? Вопрос задать я не решаюсь, хотя он крутится на кончике языка. Я боюсь огорчить его еще больше того, чем уже сделала.

Андреас постоянно пытается убедить меня поесть: Фиона, нужно есть, если ты не будешь есть, как же ты поправишься? Еда стоит бессмысленным комом, я чувствую себя бессмысленным комом из нервных окончаний или просто голым нервом. Иногда не выдерживаю, от одного взгляда на еду тошнит и хочется плакать, я отрицательно мотаю головой, отталкиваю от себя тарелку.

Тогда Андреас хмурится, глаза у него голубые, а в такие моменты просто грозовые, он забирает тарелку, она с грохотом опускается в раковину, я внутренне сжимаюсь, мне хочется закрыть руками голову, он не ударит меня никогда, но лучше бы он меня ударил. Возможно, я бы обожала его даже с руками вокруг собственного горла, я не знаю, я правда не знаю.

(УДАРЬ МЕНЯ, ВСТРЯХНИ МЕНЯ, ТРЯСИ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА Я НЕ ЗАКРИЧУ, СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ, ПРИКОСНИСЬ КО МНЕ, МНЕ НАДО ПОЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ЖИВОЙ, СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ, Я ТАК БОЛЬШЕ НЕ МОГУ. ЛУЧШЕ БЫ ТЫ МЕНЯ УДАРИЛ, ЛУЧШЕ БЫ ТЫ МЕНЯ УДАРИЛ, СЛЫШИШЬ ТЫ? СДЕЛАЙ ЭТО, СДЕЛАЙ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ.)

Андреас не слышит.

Он не говорит мне ни слова, наказывает молчанием, я поднимаюсь и неловко сбегаю в гостиную, стараясь не попадаться ему на глаза. Я чувствую себя виноватой. Надо есть. Не надо плакать. Надо поправляться. Надо стремиться к цели. К цели – это куда? Это слова Андреаса, а у меня слов будто и не осталось.

У Андреаса в голове свод правил, он живет по расписанию, четкий режим – это всегда хорошо. Это всегда полезно.

А мне только больно, больно, больно, больно.

Я не становлюсь лучше. Я абсолютно не становлюсь лучше.

Я разочаровываю его.

Я хотела бы сказать, что разочаровываю себя, но для этого надо чувствовать хоть что-то.

***

Иногда я беспокоюсь, что у меня нет реальной личности.

Мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно.

Иногда я беспокоюсь, что история, написанная на моем теле – старые шрамы, происхождения которых я не помню, все это, все это – это не я. Это выдумка. Все это – фейк, подделка, человеческий суррогат. И я тоже.

Мне грустно, мне грустно, мне грустно.

Нелюбимая и уродливая. Я чувствую себя так тем сильнее, чем яростнее Андреас убеждает меня в обратном.

Может быть, я безумна.

Ну и пусть.

***

Одно из самых ярких воспоминаний, одно из самых четких, о первых днях в этом доме, я с трудом передвигаюсь, я с трудом нахожу себя в этих стенах и в этом теле.

Я помню, как мне хочется очиститься, смыть все старое – отрастить новую, здоровую кожу. Однажды я пробую: схватить металлическую штуку для сковородок и тереть, тереть, пока не станет чисто.

Андреас ловит меня в самом начале, отбирает, даже не ругает почти. Успокаивает.

Целует в лоб. Андреас постоянно целует меня в лоб, и я снова чувствую себя больным ребенком. Я постоянно чувствую себя больным ребенком. И мне хочется плакать, но я сильнее закусываю губу.

Не надо. Это его расстроит.

Но мне хочется утопиться в собственной (его) ванной, он сгружает меня с рук, я на секунду цепляюсь за него, не знаю, я ничего не знаю. Ничего не понимаю.

Он помогает мне, он меня не рассматривает, я смотрю на себя, к сожалению, я не могу перестать смотреть на себя, не помню, чем я была до этого. Но меня было больше. И я была живее. Мне видится иллюзия чьих-то рук на этом теле. И все было иначе. Оно было живым. Мы были живы.

Прикосновения Андреаса бережные, он умудряется помочь мне отмыться, не взглянув на меня лишний раз. Ни разу не смутив. Я чувствую себя.. Такой больной. Такой ужасно, непоправимо, катастрофически больной.

От его прикосновений мне хочется плакать, перестань, не трогай меня так, не трогай меня так, будто я неизлечимо больна, будто от твоих прикосновений я рассыплюсь, не делай этого со мной, пожалуйста, я не хочу, мне неприятно.

От унижения хочется плакать, я разревусь, действительно. Ночью. В комнате. Под одеялом.

Когда он закончит, поцелует меня в лоб, улыбнется, – Видишь? Ничего страшного. И металлическая штука тебе вовсе не нужна.

Мне. Хочется. Плакать.

Я терплю.

Скоро мне снова будет плохо. Скоро я снова потеряюсь.

И картина повторится снова.

Я не хочу, не хочу, не хочу, не делай этого со мной.

Я хочу, чтобы меня видели. От меня отворачиваются. Целуют в лоб.

Я задыхаюсь, горло сдавливает, легкие сдавливает, столько лет вдали от дома, столько лет, я ничего не понимаю, я хочу содрать с себя кожу.

Пожалуйста, прошу тебя, перестань, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

***

С Камиллой мы прощаемся еще в Лондоне, я даю им поговорить, но не помню, о чем именно они говорят, я только помню, что в тот промежуток много плакала и еще больше болела. (Сейчас я плачу еще больше, не могу остановиться, лицо становится неприятно трогать, будто слезы у меня кислотные какие-то, Андреас, по-моему, замазывает мои катастрофы детским кремом)

Я не знаю, о чем он говорит с бывшей женой, знаю только, что когда возвращаюсь в собственную голову – едва ли это действительно можно назвать так, я его обнимаю. Камиллу в себя впускать было почти приятно.

Потом, через много дней, даже месяцев, я потеряла счет времени еще в монастыре и так и не нашла его снова, он скажет мне: Камилла погибла из-за меня, я здорово напортачил с одним заказом, за что был наказан. Все случилось на моих глазах.

Я понятия не имела, чего именно он хотел, чтобы я его пожалела? Но Андреасу не нужна моя жалость, ему не нужна даже моя поддержка, в уравнении про нас с ним – я всегда чувствую себя исключенной. Это тоже входит в привычку, я разрешаю до себя дотрагиваться – не могу сопротивляться, эти руки несут заботу, но душами мы не соприкасаемся.

– Камилла тебя не винила. Камилла знала, что.. Ты бы этого не хотел. Что так случилось. Такое просто случается.

И он качает головой, ожесточенно, озлобленно, он хмурится, – Это все моя дурацкая работа, это все люди, с которыми я связался. Это все моя вина.

И он откровеннее, он более открытый, чем я когда-либо его видела, – Чего она по-настоящему хотела, так это того, чтобы ты вышел из дела. И ты можешь это себе позволить.

Он смотрит на меня будто впервые видит, твердости собственного голоса я поражаюсь сама, тут же сворачиваюсь в шарик, защищаюсь и молчу, он ничего не отвечает, совсем ничего.

Я молчу тоже.

Я думаю о Камилле, что сворачивалась у меня на коленях, добрая, нежная душа. Я говорю ей: хочешь впущу тебя на совсем, ты будешь жить вместо меня. Если пожелаешь.

Камилла не желает.

«Ты должна жить. Слышишь? Ты должна жить.»

Но это, это все не жизнь. Хочу сказать ей. Это не жизнь.

Я никогда не говорила Андреасу об этом. Почему-то мне было страшно. Мне было чертовски страшно.

Он бы разозлился? А если бы разозлился, то почему? Потому что я позволила себе так думать? Или потому что она не осталась?

Я думаю о Маргрет, о моей милой мертвой подружке, которая была ко мне намного добрее, чем любая из живых душ, она была ко мне намного ближе. Я не успеваю даже навестить ее могилу, Андреас торопится.

Я закрываю глаза, во мне не было страха, во мне не было страха, мне не было так одиноко, со мной больше нет ни Камиллы, ни Маргрет.

Они все мертвы, Фиона. (Имя. Это похоже. Это похоже. Но все еще не то.)

А ты теперь в безопасности.

В безопасности от чего?

Я так и не понимаю. Я ничего не понимаю.

***

Это закончится в слезах. Это непременно закончится в слезах.

Андреас говорит мне: ты заставляешь меня чувствовать, ты заставляешь меня чувствовать.

И по его лицу я вижу: мне это не нравится, я хочу, чтобы это прекратилось. Немедленно.

Но я. Я хочу чувствовать. Я хочу чувствовать, позволь мне!

Прости меня, прости меня, прости меня, прости.

***

Это утро ничем, ничем не отличалось от сотни других утренних часов, точно такое же, точно такое же, серое, спокойное, уравновешенное. Все по часам.

Я провожаю Андреаса на работу, целую его в щеку, я твоя странная птичка, люби меня, люби меня, пожалуйста, люби меня.

Я устраиваюсь в гостиной, сворачиваюсь под пледом. (плед нам дарит соседка.)

И что-то не в порядке, что-то тревожит меня, что-то… Это не гул, который приносят сущности. Это живое, трепещущее, и я тянусь к нему всем существом, просто потому что оно дышит, просто потому что оно.. Мое.

И у меня так давно не было ничего своего, господи.

Я не знаю, что это, я понятия не имею, мне на секунду кажется, что я – то самое больное животное, что понимает – пришла пора умирать. Пришла пора умирать, уходить мне надо скорее. Мне на секунду кажется, что вот теперь действительно все. Я освобожу Андреаса от своего больного, вымученного присутствия. От этой обузы. И я освобожусь сама.

Я бегу, как сумасшедшая, я не думала, что во мне еще есть силы бежать, я не думала, что смогу, но я бегу, продираюсь через ветки, прочь от города, я так давно не выходила из дома, и я думала, что сущности, о, сущности сожрут меня, как только я ступлю за порог своего безопасного пузыря – дома Андреаса, крепости, которую он для нас любовно соорудил, я думала, я так много думала, теперь я не думаю вообще, я бегу так, будто за мной гонятся.

Боль, боль, боль захлестывает меня волнами, боль накрывает меня с головой, боль, но мне не больно, мне не больно, кому же тогда больно?

Я бегу. Я бегу, мне надо успеть.

Но куда я должна успеть? Умереть ведь, кажется, всегда успеешь.

Я думала, они раздерут меня на клочки, но они указывают мне дорогу, у меня в голове столько мест, у меня в голове четкая карта, и они знают, где это найти, они знают, где найти.

Где мне найти себя, может быть, они тоже знают?

Я выхожу из дома утром, я выбегаю из дома утром, забыв переодеться, прямо в домашнем, мои локти в крови и моя футболка с птичкой изодрана, во рту кровь, и кровь из носа, кровь, кровь, кровь, все это значит, о, это значит, что я живая, я совсем живая. Я кровоточу и значит я жива, и значит я существую, и значит я здесь.

Сущности хватают меня за плечи, помогают подняться, ну же, давай, давай.

И я должна успеть, господи, я должна успеть, я это смогу, я действительно это смогу.

Приходила Лана, не сказала ни слова о том, куда я так спешу, куда я должна успеть.

И деревья кругом, чертовы деревья, я умру здесь бездарно, безвестно, как загнанное животное, беги, ну же, беги, тебе нельзя опоздать, беги, прошу тебя, беги!

Я поднимаюсь снова, пока не падаю, пока собственное тело – мерзкий предатель, не изменяет мне. Подло, подло, так подло. Я давлюсь слезами, то ли потому что я опоздала, то ли потому что мне больно, мне так больно, эта удавка на моей шее смыкается и смыкается бессмысленно. Ничего не получается. Ничего не получается. Я царапаю ногтями землю, силюсь подняться.

Я не смогу подняться еще две недели точно, но это сейчас неважно.

Андреас находит меня здесь, Андреас выглядит обеспокоенным двенадцать секунд ровно, а после его лицо станет непроницаемым. Как всегда. Не выражающим ровным счетом ничего.

Андреас поднимет меня на руки. Андреас отнесет меня домой.

Андреас будет говорить что-то успокаивающее в ухо, но запомню я только одно, – Теперь-то ты понимаешь, что мы пропадем друг без друга?

Я киваю судорожно. Я понимаю.

***

Это не то, как живут нормальные люди. Это не жизнь. Это не то, как нормальные люди чувствуют.

Не возвращай меня к жизни. Я не хочу, чтобы ты возвращал меня к такой жизни. Я не хочу. Я просто не хочу. Не нужно. Отпусти.

Ты не принадлежишь этому месту.

Ты здесь чужая.

Ты потерялась по дороге.

И ты не можешь, не знаешь, как вернуться назад.

Бедная дурочка.

И потому я засыпаю, шепча себе под нос: одна я чувствую себя в безопасности, одна я в безопасности, одна, одна, одна.