Читать книгу Дороги моря - Ольга Дехнель - Страница 16

Много позже я узнаю, что в день, когда я убежала от Андреаса, замечательно серый, невозмутимый день, один юноша, одаренный от природы даром к эмпатии, принял решение. Он слышал чужие чувства, мог их даже направить, и никак не мог перестать, никак не мог их заблокировать. Никак не мог перестать чувствовать. Так вот, этот юноша, его звали Илай, и в момент, когда я потеряла контроль над собой, он, крепко привязанный ко мне эмпатической связью, вещи, которые мы друг с другом делали, в самом деле, были удивительны, оказался затянут в тот же водоворот безумия. Так наша история стала историей путешествия ко дну бездны.

Я думала, что умирала я одна. Оказалось, что умирали мы вместе.

В тот замечательно серый день, когда я спешила навстречу смерти – я спешила навстречу чужой смерти. Я спешила навстречу к нему.

В тот замечательно серый день он также встал с постели, он приготовил завтрак, выполнил свою работу, а после этого набросил веревку себе на шею.

Так жить было невозможно. Мы не жили. Никто из нас не жил, и, если утверждал обратное – это было подлым обманом.

Его нашли. Я бы не успела все равно, его нашли. Меня нашли тоже.

Мы были там, он и я, мы были там, мы почти друг друга коснулись.

Вся ирония заключалась исключительно в том, что нас там не было. Они говорили о нас, они видели нас, называли его по имени, меня называли чужим.

Но это не мы. Нас там не было.

В Доме на краю света живет тишина, живет покой, простой, человеческий.

Зачем я приезжаю на самом деле?

Ищу утешения в знакомых объятьях Дома, как искала когда-то у Альбы, оба принимают меня, неизбежно, неминуемо. В любом состоянии, измученной, усталой, больной, счастливой до ослепительного сияния.

Голос Илая в моей голове произносит четко, почти с нежностью: Ты светишься, будто греешься изнутри.

А мне смешно, мне чертовски смешно, даже когда холодно, когда почти нечем дышать, его голос, о, его голос звучит все равно. В Доме на краю света, в моей голове.

Как можно пережить столько, пройти ад и вернуться, изодранными, исцарапанными, зализать друг другу раны и при этом однажды проснуться чужаками?

Я отворачиваюсь. Не хочу его слушать, слушаю собственное дыхание, считаю вдохи и выдохи до тех пор, пока единственный голос, который не остаётся в моей голове – мой собственный.

Я слушаю его.

Это чертов фарс, отказаться от собственного имени, собственной идентичности, я вспоминаю себя и вспоминаю себя-Фиону и этим двум девушкам никак найти общий язык, не то, чтобы нам хотелось.

Все то, чем я дышала, было ей чуждо. Фиона забывала дышать вовсе. Ей никто не позволил.

Я не спрашивала разрешения. Сейчас я понимаю особенно четко: если бы кислорода на двоих не хватило, я бы хотела быть той, кто останется. Я и осталась.

(Все было иначе. Интересно, он помнит, как все было иначе? И если нет, то как он смел забыть? Илай и его-мой ограниченный запас кислорода.)

Я не знаю, на самом деле, до сих пор не знаю, в какой момент все завернулось по этой спирали. Мы просто нашли себя в этом неловком положении, Андреас с больной умирающей на руках, он не имел права говорить мне о любви и не имел права играть в любящего супруга. Игры заходят слишком далеко.

Я, наверное, всегда буду благодарна Андреасу. Всегда буду слышать звук его уходящих шагов. И всегда немного буду его бояться.

И я, я не ищу оправданий собственному безумию, это ледяная волна, она захлестнула меня с головой и едва не утопила. Я потом много рассказывала про ад, про то, что все разговоры будто в аду жарко – нелепая мистификация, в аду чертовски холодно, об этом знают все, кто хоть раз к нему прикоснулся.

Я не просто прикоснулась, я оттуда вернулась. Я не хочу винить ровным счетом никого в том, что со мной произошло, мы все были необратимо потеряны и никто, никто из нас не представлял, что с этим делать.

И Фионе, девушке, которая вернулась из ада, Фионе, которая была смертельно напугана, искала и ждала человека, который не придет. Фионе, Фионе, кроткой и ласковой, Фионе, в которой от меня, от Скарлетт, было чертовски мало, я тоже все прощаю.

***

Это был еще один тихий вечер, вскоре после того, как мы с Илаем снова находим друг друга на крыльце дома Андреаса, как иронично (слышен скрежет и звон бьющегося стекла и по глазам ударяет свет фар, и воздух выбивает из легких, машины, несущиеся в бешеной скоростью навстречу друг другу по одной стороне, решение вывернуть руль навстречу друг другу снова было несомненно обоюдным.)

Тогда мы живем в пригороде, в доме итальянской эмигрантки, ее зовут Нелла и у нее две чудесных дочки, это еще одна из многочисленных знакомых Ланы, Илай возвращается в мою жизнь так, как человек входит в воду с разбега, ледяные прикосновения воды жгут кожу, сделай так еще раз, делай со мной все, что угодно.

И мы мечемся по комнате, я мечусь, он смотрит на меня, я не могу наговориться: – Я поверить не могу, что он сделал это со мной, что он позволил мне поверить, что он сам в это верил, я чувствовала себя такой больной, такой больной, черт, любимый, я чувствовала себя.. Ты не представляешь. Все эти прикосновения, мне хочется отмыться, мне хочется выкинуть это из головы.

Илай ведет плечом, смотрит на меня задумчиво, – Знаешь, после расставания с тобой, я говорил, я жил с другим человеком, мне просто нужно было где-то вписаться, и, если честно, я был не в лучшем состоянии, и когда я сказал ему, что с тобой расстался, он ответил, что гордится мной. Я отказался от единственной правильной, нужной вещи в своей жизни, а он мной гордился. И после, когда все случилось, когда тебя сорвало и когда меня сорвало, он все время был рядом и все время говорил вещи, и эти вещи, – я вижу, как его передергивает и оказываюсь рядом тут же, протягиваю ему руку, – эти вещи серьезно путают твою голову. И все, что в ней. На выходе мне казалось, что ты была чудовищем, что ты меня использовала. Что тебе нужно было просто досадить матери и все светлое, все важное, что у нас с тобой было улетело в какое-то дикое неприглядное месиво. Когда я увидел тебя снова, тогда, помнишь?

Я киваю, я помню.

Я теперь помню четко, помню необратимо. Помню все, что с ним связано. Что связано со мной.

Я помню все и это дар. И это наказание.

– Это было как будто удар молнии, и я вернулся домой – уходить от тебя не хотелось, черт, от тебя так не хотелось уходить, но когда ты возвращаешься домой – это место не было домом, дом всегда был там, где ты, и ты понимаешь, что все это время твой мир был нереален. Я говорю это сейчас потому что понимаю, как серьезно это состояние, как оно спутало все в твоем сознании. Я не хочу его оправдывать, мне нет дела до бедного придурка. Прости, если задеваю этим твои чувства к Андреасу, если таковые остались. Но ты, твоей вины в этом нет. И особенно твоей вины нет в том, что тебе сейчас погано. Нет ничего ненормального в том, что сейчас тебе плохо. Ты выбираешься из феноменального дерьма, Скарлетт, – я оборачиваюсь на имя и взглядом прошу, назови меня так снова, сделай это еще раз, все вещи, что он со мной делает, я влетаю, врезаюсь в него снова и снова, – И невозможно при этом остаться чистенькой. Справедливости ради, по-моему, ты справляешься здорово.

Я усмехаюсь криво, качаю головой, – По-моему, я только и делаю, что ною, постоянно все не так, постоянно чем-то.. Мне просто иногда хочется выйти из своей кожи, знаешь? Притвориться, что все это случилось не со мной. Родиться сверхновой. Я выберусь. Я просто чувствую себя.. такой некрасивой, знаешь? Изнутри и снаружи. Нежеланной. Больной. Увечной? Я могу бесконечно долго продолжать этот список.

Теперь его очередь ловить меня за руки, целовать костяшки пальцев, я думала, что забыла этот жест, но он здесь, он со мной, и комната кажется мне душной, комната пахнет разговорами об Андреасе, о том, как я облажалась, обо всех вещах, что я с собой сделала, и обо всех вещах, что я сделала с ним. Я говорила ему, «Но я ведь люблю Андреаса», и ему больно, больно, больно. Я тяну его на себя прежде, чем он успеет возразить, я не хочу его возражений, я хочу его, я хочу, чтобы он хотел меня тоже, бормочу негромко,

– Пойдем прогуляемся, я не хочу больше здесь оставаться. Я знаю, что там холодно и уже поздно.

Я ловлю его взгляд, это то, что я выношу из отношений с Андреасом, веду себя как больной ребенок, поясняю каждый свой шаг, спрашиваю разрешения. Я не должна оправдываться. Но вспоминаю, как он спрашивает все равно. Как требует ответов. И как мне страшно, страшно, страшно, я не знаю, куда деть взгляд. Мне было двадцать четыре и я не могла выйти из дома без его разрешения.

– Ты можешь пойти одна, я с удовольствием присоединюсь, но эй, тебе не нужно оправдываться. И если тебе нужно пространство, то..

Но я упрямо качаю головой, тяну его за собой, – Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Во-первых, я люблю твою компанию, во-вторых, знаешь, мне не придется звонить тебе с вопросом «Алло, милый, где я?»

Мы оба смеемся, хотя это, безусловно, не слишком смешно.

Тихие улицы пригорода принимают нас в свои объятья радушно, почти нежно, мы встречаем четвертое июля вместе, день зависимости Америки, до которого нам нет дела, но в подростковом возрасте фейерверки обожали мы оба, потому мы устраиваем их сами, и не расстаемся больше. Он будет бодать меня лбом, я не хочу уходить. Не уходи.

Перед этим мы крупно поссоримся, он говорит о том, что не хочет быть запасным вариантом, эй, я не буду заменять тебе Андреаса, я отвечаю, что тоже не собираюсь влезать в шкуру его бывшего и хватит давить на меня, хватит давить на меня, ты постоянно давишь, делай так и никак иначе, делай немедленно, я понимаю, что тебе паршиво, но мне паршиво тоже и послушай.. Это всегда «но» с ним, это всегда «я понимаю тебя», но, но, но, но.

Мы спорим долго, пытаемся прояснить, кто виноват больше, в чем причина конфликта и мне страшно, что он сейчас совсем уйдет, я не хочу, чтобы он уходил, я этого боюсь, и он говорит ДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ и я кричу в ответ Я ДЕЛАЮ ЧТО-ТО, Я ШЕСТЬ ЛЕТ БЫЛА В ГРЕБАНОМ ДЕЛИРИИ, НЕ СМЕЙ.

Мы уродливо гавкаемся и выдираем друг из друга куски мяса, нам больно, мы кровоточим, и мы любим, и мы живы. И я говорю ему, что если ты понимаешь «бороться за нас» как кровопролитие, то ты понимаешь неправильно.

Ему нужны жертвы. Я не хочу ранить Андреаса, в конце я раню его все равно.

Все это, все вещи, что мы друг с другом сделали, я и Илай, я и Андреас, Андреас и его пузырь безопасности, все, что мне было нужно – крошка веры. Его истории о том, как мне нужно быть в безопасности, никогда не давали мне в полной мере встать на ноги, все это, весь этот больной коктейль. Можно ли уберечь человека от себя? Но ведь это жизнь с глухой повязкой на глазах.

Илай держит меня за руку, когда мы прогуливаемся, заправляет волосы за ухо, – Эй. Посмотри на меня, ну же.

Я оборачиваюсь к нему, глаза огромные, влажные, я устала, хороший мой, хочу сказать ему. Я чертовски устала. Он не хочет этого слышать от меня. Я боюсь, что сломанную и уставшую версию меня он любить не будет. Я собираю себя из разодранных кусков мяса и костей. Для тебя, о, для тебя я рискнула бы всем.

Я смотрю на него, у меня сердце сжимается, иногда мне кажется, что я не выдержу, просто не смогу вынести такой любви.

– Я сказала тебе так много ужасных вещей просто пытаясь сделать так, чтобы Андреас был счастлив и доволен мной. Мне так жаль.

Он качает головой, – Послушай, в этом нет твоей вины, то, как он смешал буквально все в твоей голове, это.. Тяжело. И выбираться оттуда тяжело. Я не буду тебе врать, это было чертовски больно слышать, но я понимаю, из чего ты исходила.

Я молчу. Он понимает. Конечно, он понимает, он всегда меня понимал, и я прикусываю губу, – Знаешь, в чем ирония? Я любила тебя, я все равно тебя любила. Этот отпечаток, я все время ждала кого-то, что кто-то появится. И появился он, и он.. Как можно вот так просто забрать человека, вести себя так, будто он твоя собственность, я ведь не жена ему, я вовсе не была его женой, я была всего лишь незнакомкой, и как он мог так со мной поступить? Контроль. Я ничего не помнила, себя не помнила. Но помнила контроль. Мне нужна была дисциплина? Я не знаю. Ничего не знаю. Но знаю, что ждала тебя. Это смешно. Без факта знания. Я просто.. Перепутала. Потому что появился Андреас. И он казался всемогущим. И.. Было легко перепутать. Но это был ты. Понимаешь?

Взгляд у Илая темный, внимательный, глаза от удивления раскрываются чуть шире, он выдыхает негромко, – Я? Черт.

Мы смотрим друг на друга бесконечно долго, я не жду от него ответа, но он следует все равно, – Вся эта история с той жизнью, что твоя мать выстроила для тебя, мне казалось, она все-таки выдаст тебя замуж за придурка Сайласа, а ты будто не думала сопротивляться, тебя будто все устраивало, ты гуляла с ним, когда говорила Мораг, ты гуляла со мной и ты никогда не оставалась, и даже когда я ушел, я проигрывал этот сценарий в голове по кругу постоянно, это выносило мне мозг подчистую, и я бы все равно пришел в конце, знаешь? Ты.. Ты была невероятно хорошим, самым лучшим моментом в моей жизни, чтобы просто так тебя отпустить, понимаешь?

Я поворачиваюсь, медленно, нам не хватило времени? И у меня давно замерзли руки, я прячу их в его ладони и в карман его куртки, мы молчим, в том, чтобы смотреть друг на друга, долго, правильно, есть что-то безумно интимное и от этой близости я просто задыхаюсь, – Ты бы пришел?

Он улыбается, на лице гуляет отголосок смеха, я люблю его в эту секунду отчаянно, безумно, – Конечно, пришел. Хотя тебе бы пришлось терпеть мое недовольное лицо всю дорогу.. Понятия не имею, куда. Где бы мы ни оказались.

И я заливаюсь смехом, это громко, это перебудит весь сонный пригород, мне все равно, все равно, – Но ты бы пришел! Боже, мне страшно представить лицо Мораг, и какой разговор бы у нас после этого последовал. Я бы пошла с тобой куда угодно, ты знаешь? И мы бы жили в картонной коробке, может быть, но все это было бы неважно, ведь мы были бы вместе, – я отвожу взгляд, это становится режущим за долю секунды, – Нам не хватило времени. Совсем чуть-чуть. И эти шесть лет.. И..

Он выглядит почти печальным, не надо, ну же, прошу тебя, не надо, добавляет негромко, – Я здесь, слышишь?

Когда он возвращается, расцеловывает мое лицо, по-настоящему возвращается, забывает звать меня принцессой – моя королева, моя любимая, и я вспоминаю дорогу к себе, как вспоминаю дорогу к нему.

Он заканчивает, – И в этот раз мы делаем все правильно. Хорошо?

Я киваю судорожно, – И я здесь. И в этот раз мы делаем все правильно. Слушай, я начинаю замерзать, кажется. Уже давно.

Он смеется, бодает меня носом, – Пойдем домой?

Десять лет, десять лет я жду, пока он скажет мне именно эту фразу, пока мы оба будем иметь в виду именно это, я замираю на секунду, то ли окрыленная, то ли схожу с ума снова, в хорошем, в лучшем из смыслов.

Я тяну его за руку по направлению к дому, хорошо, хорошо, это ночной звон, это тишина района, я смеюсь, громко, черт, я всех перебудила, пойдем скорее, побежали лучше.

И тогда мы срываемся на бег, все еще не размыкаем рук. Если мы куда-то и спешим в этот момент, то только навстречу друг другу.

Мы возвращаемся домой.

Я пытаюсь найти ключи в кармане, я даже не могу вспомнить, кто именно их взял, но темно и холодно, и путано, и бешено, и небо звездное. В пригороде можно увидеть звездное небо. Вот тогда он прижимает меня к стенке, ключи жалобно звякают в кармане – нашла, глаза у него темные такие, зрачка почти не видно, я жду, что он усмехнется, будто укусит, но нет, он улыбается, и так тепло, и так.. Когда он меня целует, я отвечаю, не задумываясь, мы смеемся, голоса смятые, жеваные, я вижу лицо Неллы в темном окне, Нелла улыбается, мы собирали в саду яблоки и она тоже улыбалась, улыбается всегда, когда видит нас вместе, «Скарлетт, милая, ты была такой несчастной, такой потерянной и этот мальчик..»

О, этот мальчик, весь обзор сжимается до крошечной точки пространства, той, где этот мальчик вжимает меня в стену крепче и мы никак не можем друг от друга оторваться.

С возвращением, с возвращением домой.

Той ночью мы занимались любовью – это будет самым правильным выбором слов, и это было чертовски медленно, и это было безумно грязно. Это было хо-ро-шо.

Все о нас – то исключительное знание, которое приходит только от многих лет вместе, я думаю, что не выдержу, я просто не выдержу, и это совершенно неважно, целует он меня или зажимает рот рукой, рычит сам, и мы смеемся, тише, ну тише же, они спят, пожалуйста, тише.

Мои собственные, приглушенные, хриплые признания, все то, что он мне отвечает, это ты, это по-настоящему ты? Я так по тебе скучала, я так сильно по тебе скучала.

Несколько раз я вижу его особенно четко, в свете фар случайной проезжающей мимо машины, и он другой, он непохож на все, что я о нем помню, но я люблю его не меньше.

Он целует меня, когда все заканчивается, я все еще думаю, что не выдержу этого ощущения и этой любви, и после не думаю вовсе, это сплошной белый шум, мне хочется криво пошутить, что сейчас я особенно четко понимаю, почему оргазм называют маленькой смертью, и вот теперь я почти готова поверить, что любовь и секс придумали французы, но не хочу, не могу, язык не слушается. Или его придумали мы или любые люди до нас, которые имели несчастье или привилегию влюбиться.

Он целует меня, вытирает слезы с лица, я что, плакала?

Я люблю его именно такого, еще не отошедшего от собственного оргазма, волосы спутанные, и глаза огромные, будто он находит новую вселенную только что и находит ее во мне.

Я люблю его любого, если честно.

То, о чем мы друг другу не говорим, но то, что остается между нами – это удивительное, огромное что-то, что мы делим между собой, предназначенное только для нас, с самого начала.

Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.

***

Я смаргиваю воспоминание, пытаюсь его стряхнуть, мне хочется в душ, но еще больше не хочется вставать. Однажды Тейт говорит мне: девяносто процентов твоих проблем от того, что ты бегаешь как ужаленная в жопу и все думаешь, что ты что-то кому-то должна. Всю жизнь. Илаю, Андреасу, Мораг, Эллисон, кому угодно еще, ты не ужасный человек, Скарлетт. Ты не ночной кошмар, который тебе нарисовали. Ты можешь стать достаточно неприятным сновидением, если пожелаешь, но не более. Но главная новость, которая у меня для тебя есть – ты ни хрена и никому ничего не должна.

В Доме на краю света стоит ленивая тишина и я чувствую себя выспавшейся, я чувствую себя отдохнувшей, с улицы рано утром я слышала пение Марты. Я чувствую себя на месте.

Хотела бы я знать, в какой момент сказка превратилась в мучительное насилие? Была ли сказка? Я усмехаюсь, проверяю звонки, и сама вспоминаю, что на ночь отключила телефон. Хмыкаю себе под нос.

Я в те дни стряхивала последние кусочки хрупкости Фионы, Илай в то время хотел творить чудеса для меня и уверял, что это было безвозмездно и я ничего ему не должна. Я, подчеркиваю, еще далеко не до конца стряхнула с себя Фиону, ее искреннюю, собачью почти преданность, и угодить из одних отношений в другие, особенно в нашем с ним состоянии на тот момент. О, это было большой глупостью и еще большей ошибкой. Я до сих пор в полной мере не могу назвать его ошибкой. Как можно назвать ошибкой человека, который был твоим вдохновением долгие тринадцать лет? Мы минусуем шесть лет в монастыре, но в полной мере сделать не можем и этого.

Так или иначе, фаза чудес быстро предъявила мне счет, особой иронией в счете было то, что он никогда не знал, чего хотел.

О, мой любимый просто расстреливал меня своими словами, ждал, пока я ударюсь о землю, пока закончу корчиться от боли, поднимусь снова. Я всегда поднимаюсь, в этом моя потрясающая особенность. Мы целовались, мы мирились, и все начиналось снова. Он стрелял. Я открывала ответный огонь.

Хуже всего, я сейчас понимаю это точно, хуже всего я переносила те моменты, когда он давил с такой чудовищной силой, что Фиона, слабая, маленькая, уязвимая Фиона поднимала во мне голову и шептала мне в ухо, лучше сдайся, ты с ним не справишься, разве нам можно справиться с такой мощью?

Я не помню, когда он начал давить, серьезно не помню. И отсутствие воспоминаний – само по себе чертовски тревожный признак. Если память тебя настойчиво от чего-то бережет, значит, на конце утраченного воспоминания тебя ждет отменное дерьмо, радикальная катастрофа. Кусочек чего-то важного, что ты там потеряла. Возможно, кусочек себя.

Я не помню, когда это началось, возможно, это было всегда. Возможно он не умел и не хотел быть счастливым, как только все налаживалось, его это агрессивно не устраивало, о, люби меня, слушай меня, я либо не умела его слушать, либо любила его неправильно, либо отдавала недостаточно, но вот все козыри на его руках. Либо я, по его мнению, недостаточно боролась за него, я боролась за него двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, меня никогда не было достаточно и появлялись другие люди. И вот это, вот это оказалось для меня слишком много. Он никогда не прощает мне Эллисон и еще хуже, он никогда не прощает мне меня.

Я помню себя, плачущей на полу в гостиной, если честно, я в жизни не плакала столько, сколько плакала из-за Илая, мне кажется. Он равнодушен, его спина прямая, он бросает через плечо, – Спокойной ночи, Скарлетт.

И в тот момент я понимаю особенно четко, что я встану, чего бы мне это ни стоило, я поднимусь и я встану, я не прощаю ему ни ту ночь, ни множество других. Эллисон говорит мне, «Ты не можешь ему простить единственный момент, но подумай сколько раз это случалось со мной, например.»

На каждую мою боль, маленькую и большую, я слышу одно жирное «но мы».

Вы. О. Вы.

На секунду в тот момент я не могу поверить, что позволила сделать это с собой и позволила сделать это снова, и я не узнаю мужчину рядом, он все еще кажется мне красивым.

Но то, как я чувствую себя рядом с ним – это что угодно, кроме красоты.

Тогда я отвечаю «Спокойной ночи, Илай». И кажется прекращаю вести с ним мысленные монологи – веду до сих пор.

Прощаюсь, наверное.

Раньше я думала, что страничка Фионы закончилась для меня Андреасом, но слышу, как выкручивала собственный позвоночник, как позволяла всему этому случиться. В любви не без жертвы, говорят мне, но в жертву не должен быть принесен ты сам.

Я усмехаюсь, в Доме на краю света я одна, я всегда думала, что однажды уйду прямо в море. Или позволю сделать это Фионе, наконец. Давно пора. Чертовски давно.

***

Наша последняя встреча с Андреасом носит все оттенки неловкости, все наше совместное время с ним для меня остается в мучительном тумане, но этот момент я отчего-то помню четко. Вероятно, потому что начинаю походить на себя чуть больше.

Мы долго мнемся в прихожей дома Неллы, я все еще потрепанная после недавней ссоры с Илаем, где он в красках расписывает мне мое собственное желание сидеть на двух стульях. Мне не хотелось сидеть на Андреасе, господи, мне..

Я раздражаюсь, потому что не люблю, когда мне навязывают точки зрения и сам факт раздражения – о, это для меня значит чертовски много. Фиона не раздражалась, ее ведущей силой был страх.

Он не выдерживает первым и мне это удивительно, Андреас – синоним слова «сдержанность», я помню, что говорила, что мне нужно пожить отдельно, эту простую истину удалось вложить мне в голову Лане при активной поддержке Илая, и земля не пошатнулась в день, когда я вышла из дома сама. Мир не дрогнул. Я думала сущности меня прикончат. Но этого не случилось.

Ничего не случилось.

– Ты вернешься домой?

Его голос равнодушный и просчитывающий, он смотрит сквозь меня, будто я грязная, не хочет зацепиться ни словом, ни взглядом, но спрашивает все равно.

Я качаю головой, отрицательно, я говорю себе – сейчас. Сейчас самое время.

– Я не вернусь домой.

Его выражение лица мне кажется почти больным, и он прячется, снова прячется, может быть, дело было в этом, может быть, я бы любила его больше, если бы знала, кого именно любить?

– Опрометчиво. Дома ты была бы в большей безопасности.

Разговоры о безопасности сводят меня с ума, его каменное выражение лица сводит меня с ума, теплоты, мне хотелось теплоты, он никогда не позволял маске упасть.

– В безопасности от чего, Андреас? Я живу здесь уже несколько дней и сущности не разорвали меня на куски, и за мной никто не придет, год прошел, они наверняка думают, что я давно мертва. Даже если они придут! Я больше не та безумная девочка, и это две большие разницы, понимаешь?

Андреас понимает.

Или делает вид, что понимает.

– Это из-за него? Парня, с которым ты разговаривала.

Это из-за Илая? Действительно, это из-за Илая? Из-за вещей, что делает одно его прикосновение или одно его слово, как он улыбается в трубку, когда я звоню ему, я говорю, что хочу в Лондон, очень хочу в Лондон и что мне страшно. И не решаюсь. Снова.

– Нет, – это знание. Я так давно ни в чем не была уверена. Я так давно не могла ничего сказать с точностью, господи: – Это не из-за него. Это из-за меня, понимаешь? Это потому что я не Фиона, потому что я не хочу притворяться, потому что мы с тобой, если разобраться, совершенно чужие люди, ты это знаешь, и я это знаю. Я не вернусь в тот дом потому что это не мой дом, он никогда не был моим. Это потому что я, повторюсь, не Фиона. Я никогда ей не была, и я должна быть честна с собой. Меня зовут Скарлетт, я – единственная наследница своей семьи. Я художник. Я медиум. Говорят, один из сильнейших. И я планирую вернуть свою жизнь назад. И никто больше не засунет меня в это беспомощное состояние, ни ты со своими разговорами о безопасности, ни моя мать с ее комфортабельными условиями очередного монастыря. Мне не нужна защита и мне жаль, чертовски жаль, что мне потребовалось так много времени, чтобы это осознать. Ты все еще человек, который спас мою жизнь. И я благодарна тебе за это. Но у меня одна жизнь, и я не могу принести ее в жертву безопасному состоянию под личиной Фионы. Я не хочу.

Он хмурится, и я, кажется, никогда его таким не видела, таким злым, мне на секунду страшно – черт, в эту минуту я по-настоящему его боюсь. Андреас и его порушенные планы вместе составляют ужасающую картину.

– Думаешь, он сможет уберечь тебя? От твоих призраков? От твоих страхов?

– Я. Смогу уберечь себя. В этом весь смысл, черт возьми, Андреас, послушай себя! Я для тебя всегда беспомощный ребенок, всегда немая и безногая. В этом дело, понимаешь? Ты ничего обо мне не знаешь.

Так долго я пытаюсь заслужить его одобрение. Так отчаянно долго я пытаюсь добиться понимания.

Разбиваюсь о его скалы и думаю, что продолжу разбиваться до тех пор, когда собрать меня будет уже совершенно невозможно. Я не хочу так больше. Я больше так не буду.

Мы молчим, пытаемся отдышаться, он – раздосадованный, злой, он.. И я. Я здесь. Я все еще здесь. Я боюсь, что он сомнет меня, едва увидев. Но остаюсь стоять. Я всегда буду.

– И я готова возместить все затраты на меня, серьезно. Я не представляю, чего тебе все это стоило.

Он морщится, отступает от меня на шаг, я не могу скрыть усмешки. Андреас говорил мне: мы должны быть партнерами. И запирал дверь, выходя из дома. А я так и не знаю, запирал он меня или закрывал меня от всех. Защита или заточение. Это всегда одна и та же песня.

– Ничто не возместит моих затрат, Фиона. Даже малой их толики.

Я вздрагиваю, Андреас, это на него похоже, одним словом приласкал так, что лучше бы ударил. Лучше бы ударил. В сотый раз и в сто первый.

– Скарлетт. Меня зовут Скарлетт. Мое первое имя, помнишь? И я хотела бы попробовать.

Он пожимает плечами, равнодушие и жесткость, лицо становится почти яростным, я могла бы отступить на шаг, но я этого не делаю, не доставлю ему такого удовольствия, я столько раз пряталась, я столько раз.. Я больше не буду. Вместо этого шаг к двери делает он.

– Я просто по-другому смотрю на это, одуванчик. Проще выкинуть этот год жизни из памяти.

Я приподнимаю брови «одуванчик?», но даю ему возможность закончить. Он надевает броню и закрывается намертво, отгораживается от меня, потому что теперь я чужая и я кажусь ему опасной.

– Не беспокойся, мне ничего от тебя не нужно и ты ничего мне не должна, более того, я тебя больше не потревожу и ты получишь ту самостоятельность, которой так хотела. Хорошей тебе жизни.

Когда он поворачивает ручку, я думала, еще до нашей встречи думала, что мое сердце разобьется, что я снова буду плакать и упрашивать, не уходи, не уходи, пожалуйста, я ведь без тебя не справлюсь.

Вот только справлюсь.

С этим и со всем, что случится после.

Я закрываю за ним дверь.

Я успеваю сказать: «До свидания. И спасибо тебе за все.»

И все это, все это не имеет никакого значения, не для Андреаса, во всяком случае. Скарлетт в его плане не было. Андреас ненавидит, когда что-то идет не по плану.

На секунду, всего на секунду я сомневаюсь, Илай давит на меня, давит, нужно сделать выбор, я не могу, понимаешь ты, это больно, это чертовски больно. Делай выбор.

Действительно ли я делаю это для себя?

Но вспоминаю о странных птичках, о больных птичках, которых так любит Андреас.

И нет, это для меня. Это только для меня.

Я не хочу быть птичкой, не хочу быть больной и беспомощной, поцелуев в лоб не хочу.

Я любила саму мысль о желании.

Я была подобными мыслями переполнена.

***

Илай очень часто обвинял меня в том, что я не хочу быть счастливой. Что мне просто не бывает достаточно. Что счастье для меня призрачный концепт и мне обязательно надо о чем-то страдать.

Что было довольно комичным, каждая минута в гармонии с ним, минута тишины, минута мира в этой бесконечной межличностной войне, которая не оставила после себя выживших, была для меня драгоценна. Я ловила каждую.

И каждый раз появлялся Илай или появлялась Эллисон, появлялся кто-то еще и говорил мне – твой мир нереален. Ты хоть знаешь, сколько усилий тратится на то, чтобы ты была счастлива? Ты хоть представляешь, как нам паршиво? Этот разговор шел по кругу, пока я не поверила, что мое счастье – это бесконечная фикция. И что я могу быть счастливой только ценой чьего-либо комфорта. О, милые, милые мои, я вовсе не просила этих чудовищных жертв. И мое счастье – это не на чужих костях. Это не так. Это глупость.

Все это, видимо, от того, что я была слишком довольна.

Так ли мне нужно было постоянное страдание, чтобы держать себя в тонусе? Мне ли оно нужно было?

Девочка, которая хотела счастья. Которая отчаянно боролась за него, боролась за него постоянно, была готова выгрызать его зубами и выдирать ногтями. Я бы поделилась, но никто больше не захотел, вот всем по кусочку, а стол-то пустой. Счастье – это гармония, это устойчивость. И счастье не может быть постоянным. Безусловно. Девочка, которая была готова бороться за свое, которая была здесь, девочка, которая жила, девочка, которая дышала.

Девочка, в которой спало и пробудилось, наконец, огромное море.

Девочка, которая шептала сотням душ и привела их к покою, но до кого-то достучаться так и не смогла. Была ли в том вина девочки?

Девочка, которая любила любить, которая любила саму идею о любви. Девочка, которая боролась.

В голове у меня лицо Альбы. И мы невероятно похожи. Черт, мы действительно похожи.

И я шепчу ей: спасибо, что сделала меня борцом.

Альба остается безответной, но сейчас, сейчас мы говорим даже о ней.

Девочка, которая создавала удивительные вещи, и девочка, которая ищет правду.

Девочка, которая вырастает в молодую женщину, покажи мне свои зубы.

Я рычу, это все те вещи, которые зовут меня и шепчут. Вещи, которые мне бесценны, которые никто у меня не заберет.

Девочка, которую предавали сотню раз и которую я больше ни за что не предам.

Эта девочка, девушка, женщина – как угодно. Это я.

И я остаюсь верной себе. В первую очередь.