Читать книгу Дороги моря - Ольга Дехнель - Страница 9

ЛАНА

Я люблю все слова, что на «с»: сердечки, скрабы, сахарозаменители, сладкое в целом, салюты (я сама ходячий, прошу заметить!!), секс, а еще лучше секс-марафоны, связи (у меня их неприлично много), слойки с яблочком (как пекла наша бабуля, когда мы с Тейтом еще появлялись на семейных обедах), о кстати, Семья, хорошее слово и тоже на «с», саванны, смородину и саксофоны (ну какая же музыка, музыка, музыка!!) мои фруктовые салатики, самобичевание люблю по праздникам, а самооценка у меня хорошая каждый день, сезоны люблю, люблю все сиропы к кофе и люблю быть САМОЙ САМОЙ. Списки люблю, очень сильно люблю, списки больше всего! Мораль какая, Скарлетт, сегодня там твоего имени нет.

Сегодня я тебя любить не буду, не хочу и не желаю. Не заслужила. Ослиным упрямством не способствуешь.

С утра я пью шампанское прямо из бутылки и швыряюсь телефонами, пинаю подушки, с утра – это часа в два дня, но когда еще встают с постели приличные люди? Мне нужен был, нужен был мой сон красоты!

– Блин, блин, блин!!!

На шум прибегает Тейт, конечно, прибегает – это я сильно загнула, вплывает комнату с тем неотвратимым величием, с каким Титаник бы зашел в гавань, дойди он-таки до своего пункта назначения.

Братец обозначается в дверях, больше Аполлон, чем человек, одежда переоценена, нормы приличия переоценены. Все переоценено. Он кривит губы в усмешке, – Ты пялишься.

– Это новости?

Смотрим друг на друга с одинаковым выражением на лицах, одинаково ведем плечами, в детстве и в одежде отличить нас могла только мамочка, потому меня рядили в розовенькое, а его в суровый костюм морячка. Мы менялись. Когда выросли, конечно, сходств и людей, которые нас путают, поубавилось. Восхищаться нашим генофондом это, впрочем, не мешает. Природа в нашем лице создает безусловно моральных уродов, но самых лучших.

Итак, Лана, у тебя слюнка. Напоминаю себе, вытираю рот тыльной стороной ладони.

– Из-за чего шум? – брат тянется как ленивый кот, пялишься – пялься дальше?

Я делаю глубокий вдох. И поехали:

– КЛЯНУСЬ, этот разговор был запланирован, как ОБРАТИ НА МЕНЯ ВНИМАНИЕ, ПОСМОТРИ, Я СОСКУЧИЛАСЬ. Я сижу как нелюбимая жена в вечном ожидании, пока нерадивый супруг придет с работы и принесет ей шоколадку, так что возможно я не просто жена, а беременная жена, Тейт, ты купишь мне шоколадку? Я хочу с орехами. Но не с фундуком, он фу. А она просто продолжает говорить со мной этим нейтральным голосом и никакой реакции, никакой на меня реакции. Я говорю обрати внимание, а она НЕТ. Я говорю ты здесь нужна, а она в свою нору, хренова черепашка с панцирем, меня бесит, закрылась, отовсюду спряталась и сидит с таким лицом будто так и надо. И дело даже не в том, что я скучаю??? Но нельзя же просто все перечеркнуть и.. А потом я упомянула Илая и вообще началась какая-то немыслимая свистопляска, а я не могу не упоминать Илая, потому что все мы знаем, кто именно причина тупо всех ее заездов в последние годы, ты помнишь, чтобы хоть один разговор из последних туда не свелся?? И Я НЕ ПОМНЮ, ТЕЙТ, ПОНИМАЕШЬ. А я помню большую часть наших разговоров, ну и не повезло ли ей иметь такого прекрасного друга?

Словесную лавину брат переносит с величайшим достоинством, даже не вздрагивает, он слушает это с того момента, как я научилась говорить и больше не затыкалась, заговорила я рано, моим первым словом было «Тейт», который получился как «тет-тет-тет-тет», я будто стреляла из какого-то младенческого пулемета, младенческий пулемет – это отвратительно. Вообразите? Младенец с оружием, это либо какой-то артхаус, либо кошмарный бред.

В голове снова вырисовывается светлый образ Скарлетт и я подозреваю, что братец сейчас над моим тотальным крашем (это когда вы вот уже черт знает сколько лет высыхаете по человеку и все безрезультатно) начнет смеяться, но брат молчит.

– Может, просто оставить ее в покое?

У меня брови ползут вверх, – Просто оставить ее в покое????

Такого в моей программе записано не было, я никого в покое не оставляю, особенно, если мне что-то надо вот прямо сию секунду, а мне всегда надо сию секунду, взгляд гуляет по комнате, натыкается на целую коробку новых баночек, я не помню, за что именно извинялся Тейт, но вот золотую бомбу для ванны мне не терпится опробовать, – Ты пойдешь со мной?

Наконец, мне удается пробить даже его космическую невозмутимость, – Куда?

Я пожимаю плечами, у меня фокус внимания как у двухмесячного котенка, помаши перед ним дразнилкой – и привет. Оденься, блин, в самом деле.

– Не могу я оставить ее в покое, и я не хочу оставить ее в покое, мы с ней из одного теста сделаны, как братья-дегенератья, только сестры. Ее нельзя оставлять одну, меня тоже нельзя оставлять одну, мы без внимания превращаемся в капризные овощи, слушай, может туда поедем? Я знаю парочку эксклюзивных бодрящих способов привести в чувство даже самый конченный овощ. Да и морской воздух, слушай..

К тому моменту я уже отворачиваюсь к коробке с баночками, пытаясь прикинуть, что из этого великолепия мне надо взять с собой, потому то, как он закатывает глаза, я чувствую буквально спиной, – Я буду у себя.

– Нет, ты не будешь, ты мне нужен здесь!! Вообще-то, я переживаю сильный стресс и, скажу тебе честно, мне тоже не помешала бы парочка способов взбодриться. Эй, вернись!

Его удаляющийся по коридору голос находит меня, секрет братца и мой в том, что мы находим друг друга всегда, аж бесит, честное слово, – Позже, Ланни.

И почему я вечно его жду? Это все наказание за те тринадцать минут между нашим рождением, когда он умудрился вылезти первым? Но это же просто непроходимая ерунда!

На кровать я падаю в отнюдь не гордом одиночестве, хмурюсь, в голове от бурной и в итоге совершенно безрезультатной деятельности стучит, в висках тоже. Неравномерное такое, хаотичное: бом-бом-бом-бом, примерно как парень на барабанах у Арта и Тони, барабаны – говорят, сердце любой музыки, они дают ритм.

Я слушаю свое сердце. Бом-бом-бом-бом-бом. А слышу ритм ядерной катастрофы.

Еще ни один раз, буквально ни один раз, когда я оставила ее одну, ничем хорошим не закончился. Я сейчас предельно серьезна, вспоминается мой любимый эпизод, безусловно.

Я ухожу, расцеловываю в обе щеки, а потом узнаю, что ее нет. Как может человек исчезнуть за одно утро вообще? Кто так делает? Где твои нормы приличия, Скарлетт Фиона?

Я нахожу ее через шесть лет, мы с братом роем носом.

Точнее роет Тейт, а я истерически бегаю и произвожу больше шума, чем пользы, зато отвлекаю на себя львиную долю всеобщего внимания. Чтобы рыть можно было даже там, где законами Соединенного Королевства не то, чтобы было позволено.

Через пять с половиной лет ее нахожу, если быть точнее. Нахожу в богом забытом городке, население полтора человека на полтора человека, в дебильной футболке с птичкой, глаза огромные, перепуганные, похожа на скелетик и на какую-то сильно уменьшенную версию себя. Помню, мне очень захотелось ее как следует отмыть и еще как следует потрясти. Кости бы гремели, боюсь, страшно.

Но нахожу.

Особенно люблю в тот момент апельсины, ананасы, аллергиков, они такие трогательные, однажды засунула мальчику одуванчик в нос, а у него аллергия, он так потешно чихал, Арта люблю заочно, хотя мы с ним тогда еще незнакомы, абрикосы, арбузы, ух сколько фруктов набралось! Арт-выставки, автомобили спортивных моделей, претенциозные кабриолеты, автомобили, автомобили, автомобили! Аллегории, лишними не будут, Африку, были мы как-то в самой приличной части. Анальный секс и тот полюбила. И Австрию с Австралией тоже, ну какие же пляжи! Артистов, актеров, актрис, людей творческих профессий, короче. А Андреаса в тот момент не люблю совсем. Вообще Андреаса не люблю.

Потому на его предложение о встрече, конечно, реагирую согласием. Из вредности. Не предложение даже, а вежливую просьбу. С Андреасом мы были знакомы по каким-то очень мутным делам, просто потому что это моя вторая натура – знать абсолютно всех. Впрочем, на Андреаса я успеваю взбеситься практически сразу, о помощи он просит настойчиво, говорит мне это будет интересно, но адрес называет в такой неочаровательной совершенно попе мира, что мою новую машинку, подарок от брата, туда выгулять просто не получится.

Что ж, вздыхаю, во всяком случае, удастся выгулять новенькие ботиночки, с паршивой овцы – хоть шерсти клок, знаете?

На встречу я соглашаюсь отчасти потому, что Андреас меня бесит с нашего первого знакомства и до сих пор. Я стараюсь не держать на людей зла – пустая трата времени и внутреннего ресурса, мои внутренние ресурсы не для этого копились, вот что я вам скажу. И эти руки не для скуки, и вообще. Тейту я на всякий случай, конечно, говорю, куда я поехала. Во-первых, если ему будет суждено найти мое бренное тело – пусть знает, где. Если моя малышка, моя любимая машинка, там все же застрянет – я сама в жизни не придумаю, как ее откопать (не захочу), а вот с десяток случайных мужчин напрягу. В ожидании, пока брат приедет меня спасать. (А он приедет, заканчиваю с нажимом)

Ах да, Андреас меня раздражает просто потому что я терпеть не могу мужчин, которым я нисколечки не нравлюсь, с ними сразу что-то не так. Обычно мужчины либо хотят меня удочерить, либо хотят трахнуть – хорошо, если не все сразу. Ну хоть за ручки подержаться! Андреас? Андреас – нет. Кремень.

Этот смотрит пустым взглядом и будто сквозь меня, возможно именно в наше первое знакомство я ляпнула, Андреас, детка, если ты расслабишь задницу хоть чуть-чуть, то будешь выглядеть гораздо симпатичнее, ты посмотри, какие скулы!

Андреас, оказывается, гребаный мастер сюрпризов. Никогда бы о нем не подумала.

На то, что он хочет мне показать я пялюсь несколько секунд, тупо открыв рот и изображая из себя рыбку. Ам-ам, твою мать.

Нам, говорит мне Андреас с очень серьезным лицом, с особым значением, просит меня быть тихой и не устраивать представление, нужна твоя помощь. Я, видите ли, слишком громкая, слишком экстра, когда я НЕ?

Заткнуться действительно оказывается сложно, почти шесть лет прошло с того дня, как я вижу ее в последний раз, и вот она передо мной, худая и какая-то потускневшая, смотрит и не узнает.

В голове маршируют мысли про то, что хочется засунуть ее в стиральную машинку и прокрутить несколько раз, да только цвета не восстановятся. В голове звучит голос брата: Ланни, ты будто знаешь, как пользоваться машинкой?

Я НАУЧУСЬ РАДИ ТАКОГО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ СТИРАЛЬНОЙ МАШИНКОЙ И ДАЖЕ УТЮГОМ, ТЕЙТ, ПОСМОТРИ, ЭТО ВООБЩЕ НИФИГА НЕ СМЕШНО.

– Скарлетт, малышка.. Черт, я..

Я абсолютно теряюсь, а она смотрит на меня улыбка блаженная еще такая, знаете, у уличных проповедников, святых праведников на картинках и в старых фильмах у главных героинь такие бывают.

Так вот, она улыбается, вся из себя хорошенькая, я думаю о том, что ботиночки я, конечно, выгуляла, но как бы мне теперь не пришлось выгуливать свою очаровательную фляжку. Мне еще назад ехать. В самом деле.

– Скарлетт?.. Меня так давно не называли этим именем.

Я превращаюсь в сплошное ????????

Ладно. Хорошо.

– А как тебя теперь называют?

– Фиона?

Фиона???

Очень интересно.

Слова, что на «ф»… Фасоль? Феминность? О, нашла хорошее. В конце-то концов. Фейерверки. Ладно. Допустим. Флористика. Обожаю цветочки. (пялюсь на нее как на идиотку. как идиотка пялится на идиотку, поправочка.)

Франция? Да. Да. Чудесно.

– Андреас говорил, мы дружили раньше. Я.. Прости. Я сейчас практически ничего не помню о своей прошлой жизни. Но очень приятно знать, что там было не совсем ужасно и у меня даже были друзья.

Финики? Физика? Ненавижу. Ф… Фантазия?

ЧТО ЗНАЧИТ В ТВОЕЙ ЖИЗНИ НЕ СОВСЕМ ВСЕ БЫЛО УЖАСНО, ПОДОЖДИ?

Это уже просто не смешно, ты любила свою жизнь, что ты…

И по глазам вижу – не врет ни секунды. Действительно ничего. Ничегошеньки. Совсем ничего не помнит. И меня не узнает.

Вот тебе список про твое «дружили раньше», дорогая: мы вместе с четырех лет, ты пугала нас до потери сознания иногда, но мы всегда находили способ над этим посмеяться, я так и не выяснила, кто был твоим первым поцелуем, я или Тейт, И ЭТО КСТАТИ ОЧЕНЬ ОБИДНО, я даже впускала тебя в свой гардероб, одумайся, это же кто еще мог получить такой доступ? Мы были вместе большую часть времени, даже твоя ненормальная матушка нас одобряла. Мы не просто дружили в детстве. Мы были скорее похожи на семью. Друзья – это же семья, которую мы выбираем, ну же!

В машине меня ждет легкое, розовенькое пальто, в теории, я смогу ее сейчас в него замотать и увезти отсюда, она выглядит абсолютно невменяемой?

Потом бросаю взгляд на суровую гору под названием Андреас, она жмется к нему как ручной котенок.

Тут я понимаю, что собственная природная наблюдательность мне неслабо так изменила.

СКАРЛЕТТ ОДУМАЙСЯ, ОН ЗАНУДА С ВЕЧНО СЖАТОЙ ЗАДНИЦЕЙ, ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ?

Ты же не таких мужчин любишь? Я в этом практически уверена? Я же уверена, да?

Голос у нее надломленный, еле слышный, она шепчет почти, после такого мне точно нужна шубка. Розовая. Розовая непременно. Или лавандовая. И золотые тени. Я трясу головой, но слышу ее все равно, – Андреас говорит, что меня преследовали какие-то люди. Но теперь я в безопасности. Андреас заботится обо мне.

В безопасности от кого?

Я хлопаю на нее ресницами как дурацкая мультяшка, она, как еще большая дурацкая мультяшка, недобитая принцесса Дисней, смотрит на Андреаса совершенно влюбленными глазами.

И я, конечно, все понимаю, такая мускулатура, такие феноменально голубые глаза, и такие Я ПОВТОРЯЮСЬ СКУЛЫ.

Но твою мать. Скарлетт Фиона. Твою мать.

Слова заканчиваются, стремительно, У МЕНЯ слова заканчиваются, понимаете, я иногда болтаю даже во сне, не затыкаюсь, кажется, с момента своего рождения. Могла бы поставить рекорд по скорости речи, если бы хотела, но не буду.

Однако вот я. И слов у меня нет. У меня зато хренова туча вопросов, но задавать их ей бесполезно.

Мы все видим, она вздрагивает от любого постороннего звука.

ЧЕРТ.

Я люблю все красивое, все яркое, все, что цепляет взгляд, одно из моих первых воспоминаний о Скарлетт – она улыбается, улыбается так, что у меня глаза даже слезятся, будто смотришь на солнце, ярко так, улыбка, которая меняет все лицо. Она была совсем маленькая и хохочет, и хохочет. Я даже не помню, над чем она смеялась, только как именно она это делала. Кружилась, созданная, кажется, исключительно для того, чтобы очаровывать. Тонкие руки, светлые волосы, замечательно горящие глаза. Я люблю все красивое, вообще все, мой брат может быть отмороженным на всю голову – я такая же, но наша красота – безусловный и оглушительный повод для любви.

Я люблю все красивое, яркое, ослепительное, единственное в своем роде, потрясающее, сногсшибательное, вот вам еще список, я могу продолжать бесконечно! И когда я смотрю на бледную моль в футболке с птичкой, я едва узнаю ослепительную снежную принцессу из мой памяти.

Да что за дурдом здесь происходит.

***

В коридор Андреаса вытаскиваю едва не на буксире, получается смешно, маленький катерок уверенно тащит за собой огромную баржу, понятия не имею, откуда слова “баржа” в моем лексиконе вылезло вообще, хочу забыть его поскорее как страшный сон.

У меня недавно, знаете, началась лавандовая фаза, люблю лавандовый цвет, косметику с лавандой и даже лаванду в живом виде, если бы терпела живые цветы дома вообще, ужасное расточительство природного ресурса. У Скарлетт лавандовой фазы никогда не было, Мораг все рядила ее в девочковые сиреневые платюшки, блузочки, свитерочки и юбочки, а она их терпеть не могла. Что я помню о ней, что любила синий цвет больше всего на свете, была готова загрызть за банановое мороженое, целоваться обожала до неразумного, что в ней жило огромное, беспокойное море, чего я только о ней не помню. И как же вы все умудряетесь усыпить в ней океан? Пытаться сжать до размеров лужи?

Андреас, видимо, ловит мой бешено вращающийся взгляд, атмосфера безумия в этом доме заразна, право же, если выйду отсюда – найду себе хорошего психотерапевта. Терапию вообще должен пройти каждый, кто может себе это позволить, да-да-да-да, и вот, кажется, мой первый тревожный звоночек.

Андреас играет на опережение, говорит, не защищаясь, чего от меня защищаться, он может взять меня за локти и смять как бумажку. Но говорит, будто бы с малой толикой обороны, ага, правильно, в гневе я страшна, не испытывай меня, – Раньше было хуже. Сейчас она чувствует себя гораздо увереннее, помнит свое имя, реагирует на раздражители, не прячется по углам, она сейчас абсолютно вменяемая, серьезно. И даже физически в неплохой форме.

Я смотрю на него как маленький, но крайне боевой баран, на сильно зарвавшиеся новые ворота. Слишком много сравнений с овцами за последние сутки, не находите?

– Лучше???

Андреас выглядит оскорбленным, посмотрите на него, он начинает, – Если бы ты видела, в каком состоянии я ее нашел..

Я перебиваю, в самом деле, я не намерена слушать исповедь, мне нужны, черт бы их побрал, конкретные факты. Я резко теряю половину смешков и улыбочек, мне хочется кого-нибудь придушить, вот этими самыми наманикюренными ручками.

– Кстати. Мне очень интересно. Как ты вообще ее нашел? Ну то есть не то, чтобы мне известно много историй вроде вашей, так что я просто горю от любопытства. ПРОШУ ТЕБЯ, просвети меня, может быть??

Андреас смотрит на меня, долго смотрит, будто оценивает, в итоге отвечает негромко, весь разговор ведется на пониженных тонах, она за стенкой, боится громких звуков, я то и дело не выдерживаю, голос срывается и взвивается под потолок, – Я взял заказ на человека.

О. Круто. Четко. Бесподобно. Супер. Классно. Я могу продолжать так долго, какая офигительная ирония, вам не кажется?

Андреас – самый честный браконьер и самый добрый ветеринар, от него в восторге старушки, треплют за щечки, и в тихом ужасе маленькие дети, такая гора нас просто сожрет.

Ха. Ха. Ха.

– Друг мой, ты знаешь, насколько отбито ты сейчас звучишь?

Вот он – единый самоубийственный порыв, но шоу должно продолжаться! Да, господа, это Я! И я продолжаю, – Одно дело возить зверушек и лечить зверушек. Зверушки, зверушки, зверушечки. Хотя я все еще против отлова редких особей. И совсем другое – возить людей.

Он выглядит раздраженным, вы посмотрите, я его бешу, ай-ай-ай, какая досада, до тех пор, пока он не сворачивает шейку мне и Скарлетт за компанию, я, пожалуй, продолжу, остановиться не могу, меня несет. Пусть думает, что я тупее паровоза, что взбалмошная идиотка. Зато безопасная. Да, детка, я тотально безопасна, чистенькая как принцесса фей, могу даже справочки показать, прохожу обследования раз в год, а на всякие гадости вроде ЗППП раз в полгода, лучше пере, чем недо, знаешь?

Он все еще смотрит на меня как на раздражающую его муху.

– У меня не то, чтобы был выбор, знаешь? Могла хотя бы выслушать. Не понимаю, зачем вообще перед тобой оправдываюсь. За это обещали большие деньги. Думал, это мой шанс выйти из дела, наконец-то. Мне так много, как за нее, не предлагали уже очень давно. Если предлагали вообще. Тем более, мне сказали, мол там девчонка беспомощная, с ней проблем не возникнет вообще. И она все равно умирает.

ЧТО?

– Вроде талант выжигает ее изнутри, не достанем ее в ближайшее время, она сама себя разрушит. Думал, благое дело делаю.

Ах да, забыла вам рассказать, Андреас у нас моралист. Браконьер с кодексом чести, охотится на диковинных зверей и теперь вот диковинных людей.

Живет по своей правде и нет, вы его не согнете.

Моя лавандовая фаза отражается в лавандовом геле для душа, мешочке с сухой лавандой в шкафу, в общем от лаванды после взгляда на плед Скарлетт меня начинает тошнить. Эта девочка любила смотреть, как я занимаюсь сексом и делать наброски, была занозой в заднице и неисправимой вуайеристкой, а теперь боится собственной тени. Эту мысль я тоже выбрасываю как ненужную. Чувствую, как внутри меня сжимается стальная пружина – скоро долбанет так, что мало не покажется. Пристегните ремни, дамы и господа, Фредди не зря нам завещал, ой не зря. Шоу должно продолжаться! (Между цитированием группы Queen и упоминанием овец существует самая прямая связь, я вам точно говорю.)

– Что с заказчиком? Ты ведь не собираешься ее отдавать? Или ты позвал меня в надежде на то, что мы заплатим больше?

Справедливости ради – мы заплатим. За нее заплатим.

Андреас, детка, этот нежный трогательный гигант, боже мой, выглядит почти смущенным, даже игнорирует мою ремарку про деньги, пока его благородное лицо снова не принимает выражение сдержанного страдания: – Заказчика больше нет.

О-хре-неть.

Андреас – ранимый великан, честный браконьер, ангельский фруктовый пирожок – и убийца?

Мне точно нужно выпить. Мне нужно выпить, мне нужно к психотерапевту, мне нужен секс, мне нужно на маникюр, мне нужно, чтобы меня погладили по голове и взяли на ручки, как принцессу и трахнули потом как последнюю шлюху, мне нужно вытащить ее отсюда, причем мне нужно это срочно. Истерика дышит мне в затылок, БУДЕМ ВЕСЕЛИТЬСЯ. О да. Будем.

Андреас чувствует, что пауза затянулась, потому начинает пояснять. Осторожно.

Я только что замечаю, что смотрит он на меня как на бомбу с тикающим часовым механизмом, будто притащил в дом австралийского тайпана и ждет, пока тот атакует. Тайпаны лапушки и скромняжки, не загоняй их в угол и переживешь этот день. Кстати.

– Если бы ты видела, в каком состоянии я ее нашел, ты бы не задавала таких вопросов, мне пришлось решить эту проблему, подобный опыт бы ее убил, как врач (ВЕТЕРИНАР, АНДРЕАС, ВЕТЕРИНАР) говорю, Фиона..

– Скарлетт.

– Что?

– Ее зовут Скарлетт, – и боже, он хмурится, напоминание о реальности, где у этой девочки была другая, настоящая жизнь, а не занавесочки в психоделичный цветочек, они в этом доме просто повсюду, у тебя самого крыша от этого не едет?

– Она не любит, когда ее называют этим именем. Напоминает ей о чем-то.

Врешь. Я ее видела ровно пять минут назад, у нее было выражение местной сумасшедшей на лице. Ей вообще ничто и ни о чем не напоминает, а фокус внимания еще хуже моего, не надо. Не надо вот этого всего, тошнотворно, просто мерзко.

Я даю этому соскочить, я не придираюсь.

Это про меня говорят, что я святого доведу до греха и любого до безумия. Я МОЛЧУ. ПРОШУ ВСЕХ ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ, Я МОЛЧУ, Я ДАЮ СОСКОЧИТЬ И ЭТОМУ. Андреас, детка, лапочка, кисуля, не заставляй меня жалеть об этом.

– Давай по порядку. Ты получил заказ на..

– Одного из сильнейших медиумов современности.

Супер. Я начинаю повторяться. Внесем разнообразие. Восторг. Экстаз. Ай. Прелесть. Это он тоже знает. Чего Андреас не знает? Кроме того, что такое Скарлетт Фиона, потому что вот эта обезьянка за дверью – это не моя названая сестра.

– Хорошо, ты взял заказ. Что случилось дальше?

Слушать я не умею. Вообще. Но поехали. Попробуем. Когда я ловлю его в фокус глаз, Андреас отводит взгляд в сторону, будто смотреть на меня ему некомфортно.

Как славно. Я здесь вовсе не для того, чтобы сделать тебе комфортно, солнышко, лапушка, мальчик мой.

Он ныряет явно дальше, чем я от него ожидаю, когда он начинает говорить, я понимаю, что события той ночи для него остаются кошмаром, который преследует его даже днем.

Вот так думаешь, что у человека эмоциональный диапазон отсутствует как таковой. А он все еще тебя удивляет.

– Знаешь, это аббатство, ну, монастырь, в котором ее держали. Оно маленькое такое. Неприметное. По всем параметрам, ты не будешь туда заглядывать. Не туристическое место от слова вообще. Но такой толпы я давно не видел, прямо как на Рождество в супермаркете. Все пришли увидеть «девочку, шептунью душ», никто не называл даже ее имени, она его не помнила, я узнал только из документов, позже. Они были там же, в комнате. Не знаю, сколько наши милые монахини заработали на подобном развлечении, но это напоминало паломничество, массовое безумие, понятия не имею, что еще.

Слушать его мне в очередной раз становится мерзко, представляю, как они рвут ее на клочки, как недобитую рок-звезду на концерте. И то, что сопротивляться она не может.

Насилие, насилие, насилие, насилие.

Мерзко.

– Я умею быть незаметным, ты знаешь, но им было абсолютно наплевать, по-моему, что происходит вокруг, все ждали своего часа. Или ее приемных часов. Дальше было еще веселее. Ее даже не охраняли, больше скажу, около ее комнаты коридор был пустой, какая-то мертвая зона. Мертвая во всех смыслах, кажется, пусто, холодно и знаешь.. Пространство густое такое, заполненное. И голоса. Я думал, что она шарлатанка, боялся даже, что мне не заплатят, но открываю дверь и мне навстречу ломится что-то темное, страшное. И исчезает. А она сидит на стуле, вид безумный совершенно, улыбка кривая такая, все лицо ломает.

«Я вас ждала, мне о вашем визите говорили. Женщина. Рыжая. Красивая и очень грустная. Камилла, кажется? Я вообще все это время кого-то жду. И люди приходят, но это не то.»

Камилла – это его бывшая жена. Понятно. И кого ждала моя несчастная подружка мне тоже понятно, сжимаю зубы, чтобы не зарычать. Андреасу сообщать не спешу. Пусть чувствует себя важным. Пусть вообще чувствует. Во мне все будто вырубили. Дико, мерзко, глухо, тошно. Списком ощущений озадачусь позже.

Ситуация меня бесит. Момент меня бесит. Собственное богатое воображение меня тоже бесит, визуализировать все это я не хотела. Андреас, о, малыш Андреас вообще не замечает смену моих настроений. Видимо давно ждал шанса хоть с кем-то. С кем-нибудь. Об этом поговорить.

– Вытащить ее было несложно, за исключением того, что тени будто.. Не хотели ее пускать. Она не могла идти сама, что-то вокруг выло, стонало, падало, гудело, цеплялось за нее, не хотело выпускать категорически. Она плакала, Лана, она постоянно плакала, постоянно за меня цеплялась, постоянно о чем-то просила, я не мог разобрать ни слова. Совсем плохо стало к Лондону, чем ближе был город, тем агрессивнее становилась истерика, это.. знаешь. Мы в метро ехали, а она просто забилась мне в руки и шепчет, мол, они смотрят на меня, они хотят меня сожрать. И когда она меня коснулась.. Все окно было облеплено этими штуками. Темные. Невнятные. Лица. Все смотрят на нас, а она на глазах будто уменьшалась. Потом Фиона объяснила, что в городах, особенно таких древних как Лондон, сущностей больше. Ей в ее неустойчивом положении там было находиться небезопасно.

Еще одно слово о безопасности и я сойду с ума, честное слово.

От кого мы теперь ее прячем, когда ты так лихо решил ВСЕ проблемы?

– В квартире она успокоилась, тоже постоянно цеплялась за меня, о себе ничего толком не могла рассказать, не ела, я не уверен, что спала. Я ее как-то обнял, пытался успокоить, и она снова как котенок, жалась ко мне, доверчивая была в той же мере. Это было.. всего лишь естественным. Защищать ее. Я понял, что любой опыт из тех, что могли ей приготовить добил бы ее.. А Фиона. Знаешь, Фиона чертовски сильно хотела жить, я не видел человека до нее, который с такой силой, с такой жадностью цеплялся бы за жизнь, когда я увидел ее впервые в монастыре, она.. умирала. Ей было все равно. Реально все равно. Куда ее поведут, что с ней будут делать, но в Лондоне. И после, когда я перевез ее сюда, она вцепилась в жизнь зубами и ногтями. Я очень ей горжусь.

Я чувствую, что у меня начинает ехать крыша, в списке слов на «с», которые я люблю, была смородина, но точно не было сумасшествия.

Занавесочки прыгают мне в глаза, телефон настойчиво вибрирует в кармане.

Безумие заразно. Безусловно.

Еще пять минут, и я начну видеть вещи тоже.

В ушах снова начинает немилосердно стучать, бом-бом-бом-бом-бом, Андреас не предлагает мне чая (зеленый с жасмином было бы неплохо, а? Недавно домой купила совершенно замечательный, ну и где теперь мой чай?) и не предлагает мне присесть. Приглашает только в дом и ждет не дождется, когда я уйду.

Обороняет свою территорию. Свое.

Но она не вещь, она своя собственная.

Если честно, терпеть не могу, когда мужчины думают, что они нами владеют. Точка.

Вместо гневного монолога, я снова цепляю на лицо самую сладкую из улыбок, – Зачем нужно было ее перевозить?

– Также в целях безопасности, я разобрался с заказчиком, но за ней могли прийти другие. Я нашел для нее этот дом, он чист, его история тоже, здесь никто не умирал. Привез ее сюда, чтобы она сама посмотрела. И Фиона ожила. Свою легенду она тоже придумала сама, притворяется моей женой. Из дома все еще не выходит, боится. Но охотно сидит с соседскими детьми, чистые души, как она говорит. Ей действительно лучше. Тогда, в монастыре, она была похожа на покойницу, на сумасшедшую, опасную покойницу. Я когда увидел ее – испугался. Реально испугался, а меня испугать очень сложно, ты знаешь. Девчонка походила на веточку, но я четко осознавал, что если она захочет, она меня прикончит. Или позволит им это сделать. Но у нее не было ни желаний, ни сил, ни воли к чему-либо. Ничего. Здесь она снова возвращается к себе. Снова становится на себя похожей.

Ядовитый вопрос так и вертится на языке, никогда не умею захлопнуться вовремя, но в итоге мне удается. Все встали, поем аллилуйя!

– А что нужно от меня?

– Помоги ей. Она тебя знает.

– Хорошо.

Как бы после моей помощи не пришлось вызывать докторов уже Андреасу.

Доктору, кстати, он ее так и не показал.

Насколько я знаю. «Чем доктора могут ей помочь, Лана?» Но что я, в самом деле, могу знать? Андреас все еще смотрит на меня и видит наивную дурочку. Вот и хо-ро-шо.

Я, знаете, не люблю, какими мерзкими становятся многие мужчины, когда понимают, что у меня есть мозги.

***

Вспоминать не люблю, люблю веселиться, смеяться, светить и светиться, проваливаться в мрачную пучину воспоминаний не люблю. Совсем. Люблю хохотать в голос, люблю кричать. Люблю прыгать от радости, разбрасывать во все стороны блестки.

Когда кручу в голове набор ситуаций – психую, дергаюсь и нервничаю. Топаю ногой раздраженно, а бутылку приканчиваю до половины.

У меня была привычка винить Илая, потому что каждый раз как случалась какая-то немыслимая дичь, отпечатки рук Илая можно было разглядеть по всему ее телу, я любила смотреть на обоих и со временем задумалась, что их вообще нельзя смешивать.

Это не клубничка с мороженым, получится коктейль. Это сера и селитра, смотрите, «щас рванет!» И даже когда думаю, что все, все, кончено – понимаю, что оказываюсь радикально и катастрофически, у меня ВСЕ катастрофически, неправа.

В какой-то момент мне становится плевать на Илая, я просто поверить не могу в то, что он найдет, что еще в этой истории порушить. Как уязвить и сделать больно.

Я не склонна даже винить ее. Существует лимит тому, сколько может пережить один человек, сколько мрака и темноты может выгрести одна девочка.

Не виню даже себя за то, что оставила ее тем утром, когда все у нее пошло наперекосяк. Была привычка, по-моему, винить себя и в этом. В итоге я куралесила месяц. И брат был достаточно мил, чтобы спасти меня от последствий.

Все это не то, но ее отсутствие, лишенный жизни голос – оказывается напоминанием слишком сильным. По спине ползут мурашки.

Я издаю смешок, ах, так хочется, не думать вообще. Может выйти замуж? Научиться варить три вида каш и оставить чужие проблемы в прошлом, пусть они меня не тревожат.

Брак, Лана, тебя убьет. И всякая серьезность.

Не говоря уже о том, что моя истерика «Ни в какой замуж я не пойду, если мой брат не будет жить с нами» произведет неизгладимое впечатление на любого.

Я ей не перезваниваю, жду, пока одиночество куснет ее за задницу.

И она придет сама.

Мы всегда возвращаемся. Всего лишь так устроены.

Дай ей время. Ненавижу, когда брат оказывается прав, знаете?

И все равно нестерпимо люблю все слова, что на «Т»: первым лотом идет разумеется Тейт, безотчетно, безоговорочно. Вы удивитесь, но тишину люблю иногда тоже. Трамплины, травести-шоу, очень красиво и ярко. Тополя, тревожиться (любую эмоцию, если на то пошло), Тейт, Тейт, Тейт, но мы не говорим об этом, трогать, трогаться, терпеть, тандемом – в смысле работать, татуировки, на себе, правда, едва ли, тушь, чтобы не сыпалась, и тени – много-много палеток, тюль, тюленей, ну такие славные! Тостеры, люблю смотреть, как выпрыгивает хлеб. Туман. Когда мне томно. Терпкость. Трение. Талантливых и творческих людей.

И тебя, *имя вставить*.

Сегодня – Скарлетт Фиона.