Читать книгу Дороги моря - Ольга Дехнель - Страница 18

Мораг на дух не переносит людей, которых считает ниже себя, в своей голове матушка забралась так высоко, что если когда-нибудь придется спускаться – а придется, всем приходится, то падать будет очень больно.

Завтра двадцать первое июня и все это означает наступление моего шестнадцатого дня рождения, мы родились в один день с Брендоном Флауэрсом и это до сих пор заставляет меня удовлетворенно урчать.

Мораг готовит что-то настолько глобальное, что становится страшно, сплошные ленты, шары, бесконечное движение, событие случится только завтра, а все вокруг кружатся уже сегодня. Так много людей и так много голосов, так много слов, так много взглядов, которые смотрят будто сквозь меня. Я не слишком люблю сиреневый цвет и это волнует кого-либо в последнюю очередь, сиреневым будет даже торт. Мораг считает, он чертовски сильно мне идет.

Отец, разумеется, задерживается на работе или где бы он ни был, но так или иначе, со мной его нет и в общем безумии он участия не принимает.

И едва ли примет завтра, никто из нас, ни он, ни я не любим торжественных приемов. Мораг приглашает только богатых и знаменитых, сильных мира сего, я уже чувствую себя главным блюдом, украшением стола, матушка напряженно думает, кому лучше меня впихнуть, чтобы было потоварнее, чтобы разошлось тиражом пошире.

Мысль хочется стряхнуть, а после принять ванную. С кислотой.

Двадцатого июня вечером я возвращаюсь поздно, Мораг стоит в дверях немой укоризной, я вздыхаю,

– Я поздно. Но не настолько поздно, чтобы так на меня смотреть. Прости.

Я избегаю встречаться с ней глазами поскольку у меня есть все основания опасаться, что подобные буря и натиск приведут только к тому, что мы будем ругаться до второго часа ночи и перебудим весь дом, а заодно всех соседей. У меня нет настроения. У меня нет желания.

– Можно мы не будем ругаться хотя бы в честь того, что у меня завтра день рождения? Пожалуйста, пожалуйста и с вишенкой на верхушке?

Когда я поднимаю на нее глаза, мать хмурится, я почти считываю беспокойство. Когда прохожу в дом, боковым зрением отмечаю, что к завтрашнему событию все уже готово и это, конечно, совершенно не то, что я планировала и это, конечно, последнее, что волнует матушку. Я ежусь, во всяком случае, Лана и Тейт тоже будут здесь и это повод как минимум не впадать в истерику от всего скопления совершенно мне неинтересного народа, который к тому же рассматривает меня исключительно в рамках свободных рыночных отношений. Мы не перестаем благодарить мир за капитализм.

Пока я пытаюсь ускользнуть от матери, Мораг ловит меня за руку, несильно, но достаточно, чтобы притормозить, разворачивает к себе, – Снова этот монструозный мальчишка, правда?

«Этот монструозный мальчишка» имел имя, имел возраст, имел потрясающие черные кудри, в них можно было зарываться пальцами и поразительно терять себя в этом процессе, этот мальчишка прятал лицо у меня в ладонях, этот мальчишка.. С этим мальчишкой мы часто говорили друг другу «Ты ощущаешься домом.» Которого у Илая никогда не было, который был у меня, но ощущался скорее отелем или тюремной камерой. Мораг поджимает губы, когда я осторожно киваю и добавляю, – Я вернулась не настолько поздно, еще до уставленного тобой комендантского часа, я не понимаю, в чем проблема.

Мораг издает смешок, неожиданный совершенно, невеселый, – Хочешь знать, в чем проблема? Поставь себя на мое место. Где ты пропадала? Что ты с ним делала? И самое интересно, Карли, детка, куда это нас приводит?

Я ненавидела дурацкое сокращение. Мама не знала другого проявления нежности. Все это ставило нас в крайне неловкое положение. Я вопросительно приподнимаю брови, вроде «И куда же?»

– Ну же, Скарлетт, какие у этого мальчишки перспективы? Сдохнуть, не достигнув двадцатилетнего возраста от передоза или от пули? На это ты рассчитываешь, такие у тебя планы на будущее? И я бы так не напирала, Скарлетт, я бы так не напирала, но с момента его появления я тебя почти не вижу, и, послушай, меня это беспокоит, меня это действительно беспокоит.

Я вспыхиваю как спичка.

Щелчок.

Искра.

Пламя.

– Ах. Теперь ты беспокоишься? Вот теперь она беспокоится? Потрясающе, мама, просто феноменально. То есть, по-твоему шестнадцать лет ребенка можно просто игнорировать и воспринимать его как мебель, а потом он начнет встречаться с нежелательным для тебя элементом и вот тогда он станет видимым? Вот тогда можно будет начать задушевные разговоры и заявлять о своем беспокойстве? У меня для тебя новости, матушка, ты не имеешь права на беспокойство, ты не имеешь права об этом говорить. Где ты была все это время? По какому дурацкому праву ты сейчас играешь в обеспокоенную родительницу??

– Другими словами, дело исключительно в том, что по-твоему мнению я уделяла тебе недостаточно внимания?

Мораг – лицо праведного негодования, образ практически иконописный, напомните мне начать новую картину. Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

– Ты вообще его не уделяла, будем откровенны. Забивала все мое время дурацкими курсами и кружками, отправила в школу с пансионом, лишь бы не видеть лишний раз, делегировала обязанности матери кому угодно, лишь бы не выполнять их самой. Ты всегда меня сторонилась, тебе всегда было за меня стыдно, ты считала меня фриком, ненормальной, больной, а теперь, когда у меня есть что-то важное, что-то свое, что-то, что ты не можешь контролировать – ты все равно делаешь все о себе, Мораг, все всегда о тебе! Ты беспокоишься, ты не уделяла мне достаточно внимания. Ты ничего о нем не знаешь, ты вообще ничего не знаешь об Илае, о том, что есть между нами, но ты все равно продолжаешь. Я – не твоя маленькая девочка, очнись, для этого слишком поздно.

Когда-то я могла перегрызть любому горло просто за то, чтобы Мораг, ослепительная, невероятная Мораг, любила меня чуть больше. Это время прошло.

И та удивительная вещь, та связь, что существует между мной и Илаем, мне дурно, мне противно от того, что она и это пытается вывернуть, как выворачивала все вокруг меня, как неизменно тыкала меня носом в собственное уродство и собственное несовершенство. Не трогай, убери свои руки.

– Хорошо, – она произносит это холодно, на меня она снова не смотрит, она не любила на меня смотреть, дверь, едва приоткрывшись, захлопывается с грохотом. Я все для нее была слишком бледная, слишком высокая, слишком нескладная, ее маленький кузнечик и сотня других обидных вещей, которыми она меня называла.

Мягкий шепот Илая выдыхает в ухо: «Ты такая красивая, я поверить не могу, что ты позволила мне к себе прикоснуться.»

И я хохочу, заливаюсь просто смехом, что же, самый красивый объект в комнате уже на тебе. Что ты будешь с этим делать?

Ледяной голос Мораг прорезает тишину, возвращает меня к реальности. Она как всегда отказывает мне в честности в разгаре ссоры, ее голос звучит четко, она чеканит каждое слово, – Я все еще рассчитываю увидеть тебя завтра дома, готовой к вечеринке, прояви уважение, это в твою честь и я действительно, хотя ты можешь мне не поверить, старалась.

Так старалась, что ни разу не спросила моего мнения. Тебе же лучше знать, в самом деле. Я продолжаю ее слушать.

– Очень надеюсь, что несмотря на твои новоявленные высокие отношения, которые мне, разумеется, не постичь, мы обойдемся завтра без досадных эксцессов, которым сопровождается каждое появление этого мальчика, правда, Скарлетт?

Я выдаю самую фальшивую из всех возможных улыбок, демонстрирую ей зубы, – Правда, Мораг.

Она осматривает меня, ищет, ищет, ищет и находит, – И сними эту футболку. Ты выглядишь, как бродяжка.

Разумеется, это его футболка. Мораг ненавидит его еще и за то, что товар у нее порченый.

В мире свободных рыночных отношений, знаете, это не слишком приветствуется.

– Ты как всегда добра.

Я усмехаюсь криво, по части кривых усмешек у меня был потрясающий учитель, я отрываюсь от нее, стараюсь уйти как можно дальше, как можно скорее. Я отрываюсь от нее, и с каждым разом отхожу все дальше и дальше.

Не хочу ее видеть. Не хочу ее слышать. Не хочу ее в своем личном пространстве. Ничего общего с ней не хочу.

И каждый раз вижу ее, глядя в зеркало.

***

Утро шестнадцатого дня рождения встречает меня взволнованными шумами, беспокойством, внизу все кипит, все суетится, Мораг не дает покоя никому с самого утра, развивает бурную деятельность, я слышу ее приказной тон, требующий перевесить гирлянду, ей совсем не нравится, как она расположена.

В комнате платье, которое она приготовила, жизнь, которую она приготовила, все, что матушка заботливо приготовила, выбрала для меня или выбрала за меня, зависит от того, какая формулировка выглядит приятнее.

Мне не нравятся обе, хочется, чтобы хоть один день был о моих выборах, о моих решениях, и она говорит, что, когда увидит во мне достаточно здравого смысла, я смогу решать сама, но я не верю. Отдавать кому-то контроль – это совершенно не о моей матери. Вдруг ровно в этот момент все отвернутся от нее? Я криво усмехаюсь, шучу сама над собой: нос не дорос. И не дорастет, если так продолжится. Но так не будет. Я не хочу.

Проверяю телефон и не нахожу ровным счетом никаких упоминаний об Илае. Даже хлипкого и несерьезного «с др, принцесса».

Я хмурюсь, мы с ним прощаемся долго и вкусно, он ничем не выдает.. Я, если честно, ничего не жду. В плане, он действительно не обязан. На его собственный день рождения я сама рисую и сама бью ему один из партаков. На изображении сложный механизм, я убила чертову кучу ночей, он неправильный, он технически неверный, он невозможен, он абсолютно невозможен, но он работает.

Этот механизм, неверный и невозможный, это мы с ним. Всегда мы с ним.

Я поднимаюсь лениво, я не то, чтобы на него зла, мне просто так хочется… Жгучее такое хочется, я хочу, чтобы он был рядом, чтобы мы были, я хочу, хочу, хочу.

Осталось капризно топать ногой, он не заставляет себя долго ждать, стучит сразу в дверь, – Привет, принцесса. С днем рождения.

У него есть потрясающий талант, он заходит в комнату, и мы оказываемся на орбитах друг друга, это межпланетное притяжение и этот монструозный мальчишка, голос моей матери звучит в голове секунду, до того, как он тянет меня на себя, прижимает ближе, мы целуемся сначала как неловкие дети, и тут же как голодные животные. С днем рождения меня, с днем рождения меня.

– Привет. Как ты вошел?

У него бессовестная улыбка, знаете. И он улыбается лучше всех на свете, Илай мог бы откусить любому половину лица, но у него улыбка просто невероятная.

– Твоя мать меня не видела, я вошел с ребятами, прикинулся, что я курьер.

Я склоняю голову, он мягко убирает прядь волос с лица, он весь изнутри будто светится, какой-то торжественный, наэлектризованный, ему не терпится. Еще немного и он начнет подпрыгивать, я заинтересованно щурюсь.

– Хорошо. А что курьер принес?

Он качает головой, выглядит очень решительным, я глажу его указательным пальцем по носу, нос у него внушительный и мне это так нравится, Лана однажды спрашивает: вам этот рубильник целоваться не мешает? Я заливаюсь смехом в ответ, вообще нет. Мне кажется, добавляет моменту каких-то особых ноток. Лане нравятся мальчики, похожие на ангелов. Я почему-то вспоминаю Тейта и на ангела он не похож совершенно.

На прикосновение Илай жмурится, подается навстречу, я никогда не хочу выпускать его из фокуса.

– Ты не поняла, принцесса. Курьер доставляет тебя. Одевайся.

Я.. выдаю красноречивое лицо. Сомневаюсь секунд двадцать, отворачиваюсь к шкафу, он едва успевает шлепнуть меня по заднице, я на него ворчу, шиплю и скалюсь, и он смеется, с ума сойти, как он смеется.

Я помню его, колючего, раздраженного, кажется, на весь мир, когда мы встречаемся впервые. Я узнаю его заново, однажды он говорит мне, шепот хриплый, сбитый, прямо в ухо.

– С тобой так легко быть счастливым.

Нас обдало водой из недавней поливалки, он подцепляет на мне мокрую футболку, утро раннее, свежее и мокрое, мокрые улицы, мокрые машины, пахнет сырым асфальтом: – Там нет даже нитки сухой.

Мораг думает, я ночую у Ланы. Лана думает, что мы не вылезаем из постели. Мы целую ночь на улице и целуемся без счета, без счета же говорим, это украсть друг друга у всего мира и все равно не наговориться.

– С тобой тоже, – и я смеюсь неловко, криво, – и у меня вообще нет сухой одежды с собой.

Он бодает меня носом, сам такой же мокрый, имеет дивную привычку таскать с собой запасной комплект всего. Человек, который всю свою пока такую маленькую жизнь бежит. К себе. От себя. Ко мне? От кого-то еще? Куда?

– Глупая. Я хочу, чтобы ты взяла мою.

Воспоминание мигает и дразнит, я усмехаюсь себе под нос, стаскиваю футболку через голову, он начинает фразу: – Ты чего такая довольная?.. – и тут же замирает, мы делаем друг с другом поразительные вещи, я могу проводить часы просто его рассматривая, я шепчу ему, Илай, ты просто предмет искусства, я могу пялиться на тебя сутками, и он отвечает, что один факт моего присутствия увеличивает его интерес к искусству в десятки раз.

Я одеваюсь торопливо: – Ты здесь. Вот и довольная.

Это причина, это всегда причина. Это огромная, живая, трепещущая причина.

Мне голову от тебя кружит. Могу сказать. Но просто улыбаюсь.

***

Мы уходим незамеченными, матушка настолько занята приготовлениями к моему дню рождения, чтобы все было претенциозно, помпезно и идеально, что умудряется не заметить меня саму, он долго шепчет мне что-то на ухо в метро и я не разбираю ни слова. Его рука, приятная, до мурашек приятная, гуляет по моему колену и едва заметно приподнимает юбку.

Я довольно жмурюсь, и мы выходим из метро, долго едем на автобусе, я начинаю наседать на него с вопросом, куда, ну куда, ну куда, ну расскажи мне, я хочу знать, это моей день рождения, я хочу знать! Расскажи мне немедленно, Илай! Ты имеешь все шансы остаться без девушки.

О том, что мы встречаемся, мы оба узнаем спонтанно, наши неловкие, смешные, щекотные эксперименты с собственными телами, и я говорю ему однажды, ты понимаешь, что друзья так не делают? От него пахнет мной, и он на вкус как я, он щурится, кто так делает?

Не знаю. Партнеры? Любимые? Я не знаю.

Он выглядит беззащитным почти, почти беспомощным, мы фатально, неповторимо беспомощны перед другом. Он спрашивает тихо: «Ты хочешь?»

И я киваю: «Очень сильно.»

Сейчас он покупает у смешного, худющего мороженщика рожок с тремя шариками для своей девушки, я восторженно подпрыгиваю, мороженым меня можно задобрить, я стану нежна и пушиста, но точно не заткнуть.

– Это феноменально, – я выразительно облизываю банановый шарик и жмурюсь, это самое лучшее, его голос находит меня не сразу: – Черт, Скарлетт, напомни мне покупать тебе мороженое почаще.

Я выдаю согласное «угу», – Это все очень хорошо. Спасибо. Но не думай, что ты соскочил с темы, хорошо? Ты с нее вообще не соскочил. Куда мы идем?

В итоге он приводит меня в какую-то откровенную дыру, сама я бы в жизни не додумалась сюда сунуться, серьезно, Мораг, увидев меня здесь, точно поседела бы. Перед нами единственный портовой контейнер и я вопросительно приподнимаю брови.

Илай усмехается, широко, мне хочется его поцеловать. У него глаза в этом освещении настолько потрясающего цвета, карие и будто прозрачные. Мне хочется его поцеловать.

Когда он открывает дверь, я вижу чертов оружейный склад. Настоящий.

Я не спрашиваю, откуда. Знаю, что это связано с его биологическим отцом.

Я не спрашиваю, можно ли нам. Я точно знаю, что нельзя. Я в своей очаровательной юбочке кажусь здесь не просто принцессой, но принцессой психов, адреналин ударяет ровно в тот момент, когда я жду его меньше всего.

– Ваше высочество, – он отвешивает мне шутливый поклон, – позвольте представить вам наши сегодняшние владения.