Читать книгу Пустыня - Ольга Рёснес - Страница 7

Асфальтовые принципы, важнейшим из которых остается принцип производственной необходимости, не дотянут и до ближайшего юбилея без костылей, корсетов, вставных зубов и накладных членов, не говоря уже о крови и подходящих для ее хранения чернильницах. Да, крови тут требуется много! И чтобы ни у кого не возникало лишних вопросов, и чтобы сами эти лишние вопросы не оседали камнями в почках и песком в моче, не расползались обширными инфарктами и не рассеивались популярным в народе склерозом, не растекались вялой шизофренией и не мешали народному, туда-сюда, движению, всё лишнее и вопрошающее следует сбрасывать в порядком уже замусоренную клоаку, скромно называемую университетом.

Университет… Эхо этого слова доносится из каких-то средних монашеских веков, протискивающих свои бледные ростки в щели нынешнего массово-культурного времени. Как, однако, сквозит оттуда, издалека! Каким холодом веет от этого горящего еретического взгляда, нащупывающего контуры радостной науки! Разве наука бывала когда-нибудь радостной? «Бывала…» – шипит стекающая с поленьев смола, и охваченная пламенем костра еретическая немота выдыхает в последнем своем усилии влагу слова…

Да, многое еще указывает в направление университета: того места, где течение норовит выбросить тебя на не заселенный еще никем берег. Камни, скалы, рвущий облака ветер; никаких следов, никаких тропинок. Одна лишь тишина твоего одиночества и просится тебе в попутчики, и тебе остается только слушать, слушать… Слушать, как подкрадываются к этой твоей пустыне шорохи моря. Как должно быть оно далеко, это море! Какая томительная тоска поднимает тебя с этих песков и камней!

Чтобы услышать зов пустыни, вовсе не обязательно заучивать наизусть те правила дорожного движения, с которыми любой нормальный профессор связывает представления о своей зачимости: правила поворотов, остановок, длительных стоянок, обгонов… В пыльном полумраке университетских лабиринтов всегда что-нибудь движется, и движется непременно наружу, потому что внутри кроме пыли и полумрака ничего и нет; и это бегство наружу и принято называть познанием: познанием границ дозволенного. Эта наша академическая пыль!.. этот наш полумрак!.. эта наша дозволенность!.. Мы, высасывающие из полумрака наши пыльные истины, достаточно подозрительны и ревнивы: мы не дадим твоему одиночеству укорениться в наших лабиринтах, не дадим этой застывшей во времени каменной боли кричать о жажде. Мы и сами, бывает, жаждем, и это благодаря обилию острых и большей частью несъедобных приправ, в своем утомительном разнообразии претендущих на статус пищи. Какая только ненасытность не бывает здесь удовлетворена! Достаточно покопаться в нашем производственно-необходимом мусоропроводе, чтобы убедиться самому: то тут, то там что-то сверкает, блестит… Спроси первого попавшегося нормального профессора: не золото ли это?… не свет ли?… «Да, да, – скажет первый попавшийся нормальный профессор, – мы об этом золоте, об этом свете слыхали, хе-хе, хотя слушать нам о таких пустяках некогда, и вообще: о чем речь?…»