Читать книгу Встретимся за линией горизонта. Дипломатическая повесть - Ольга Самусева (Ларусс) - Страница 9

Когда мы вернулись, «буря» уже стихла и каждый из ругавшихся занимался своим делом. Советница, Надежда Владимировна Малынина, называвшая себя матерью отечественной дипломатии, – это уникальный человек. Незамужняя женщина лет сорока, симпатичная, но очень неухоженная.

В департаменте над ней немного подсмеивались, но мне в глубине души было её очень жаль: она была одна, у неё не было ни семьи, ни детей, ни братьев и сестер, замужем она никогда не была, и, в дополнение ко всему этому, вскоре умерла её мама – единственный родной человек, который у неё был. У Надежды Владимировны не оставалось больше никого и ничего, кроме работы. Я бы даже сказала, что она выдала себя замуж за работу.

Она феноменально писала письма и засиживалась на работе допоздна. При этом мать отечественной дипломатии могла уйти в полдень со свой сумкой-тележкой, сказав, что она за сигаретами, и вернуться где-то в начале пятого со словами: «Меня никто не искал?». На самом деле в обед, к которому она прихватывала ещё пару часов, Надежда Владимировна ездила в Леруа Мерлен (она делала ремонт в квартире, в курсе которого были все) и возвращалась нередко со стройматериалами.

Она могла часами разговаривать по телефону с подружкой, пока не заходил в кабинет начальник, и обсуждать все на свете, не особо обращая внимание на то, что в комнате кроме неё ещё три человека, которые не очень-то хотят быть в курсе подробностей её жизни.

Её манера одеваться была ещё более необычной, чем она сама: Надежда Владимировна одевалась исключительно на Черкизовском рынке и не считала нужным скрывать это, и искренне не понимала, как человек с МИДовской зарплатой может одеваться где-то ещё. Не знаю, где она стала покупать одежду потом, когда Черкизон закрыли.

Когда на улице зимой было очень холодно, Надежда Владимировна утеплялась очень сильно. Она надевала какую-то невообразимую шубу из меха дикого козла, точнее из кусочков меха этого самого козла, которой было уже довольно много лет и которая была ей уже маловата. Плюс у неё была такая же нелепая шапка на натуральном меху, завязывавшаяся под подбородком, которую она купила за какие-то копейки на одном из рынков в Киргизии, когда была там в командировке.

Однажды так совпало, что мы с Надеждой Владимировной уходили в одно и то же время с работы, и она пошла вместе со мной в метро (от МИДа до станции метро Смоленская идти пешком не больше пяти минут). Когда мы зашли в вагон и заняли места, на нас странновато смотрели люди. Честно говоря, я их понимала, потому что если посмотреть со стороны, Надежда Владимировна походила на человека без определенного места жительства: помимо нелепой одежды не в её пользу играл ещё и очень красный румянец на щеках, как диатез у детей, появлявшийся у неё после прогулок на морозе.

Работая в МИДе и глядя на некоторых сотрудников, особенно на Надежду Владимировну, у меня в голове часто пролетала мысль о блеске и нищете дипломатии. Блеском являлась престижная работа в центре Москвы в высотном здании, дипломатические привилегии и иммунитеты при работе в загранучреждениях МИДа, служебная машина с дипломатическими номерами, приемы в посольствах и т. д. При этом, работая в Москве, сотрудник МИДа, дипломат (здесь я имею в виду дипломатов младшего и среднего звена, потому что директора департаментов и управленцы выше уровнем зарплатой в принципе никогда обижены не были), получал мизерную, абсолютно неконкурентноспособную зарплату, на которую он/а должен/должна не только существовать, но также и кормить семью. Как это возможно? У меня в голове не укладывалось. Абсурд.

И огромное количество людей, целая высотка на Смоленской-Сенной площади, готовы были годами это терпеть. И это при том, что я пришла в МИД в две тысячи девятом году, то есть после повышения зарплат, а в начале двухтысячных они были ещё меньше. Мидовцы терпели это по разным причинам: кто-то работал, что называется, за идею, на благо государства, кто-то уже не представлял себя вне «системы», кто-то «пересиживал» между загранкомандировками и жил на отложенное в них, у кого-то хорошо зарабатывал муж или жена, кто-то имел ещё какое-то оформленное на родственников дело…

Но многие и уходили из МИДа, особенно молодежь, выпускники профильного вуза, МГИМО, проработав там год-два ради красивой записи в резюме и опыта. Поэтому когда я начала работать в министерстве, мне сразу бросился в глаза тот факт, что молодых мгимошников там было не много. Это было связано с тем, что в те же двухтысячные, или, как их принято теперь называть, нулевые, годы, когда зарплата, по рассказам, составляла полторы тысячи рублей в месяц, выпускники МГИМО не шли работать в МИД вообще, и министерство, испытывая серьёзный кадровый голод, стало набирать выпускников региональных вузов, которые ради перспективы получения за счёт государства квартиры в Москве охотно соглашались.

В МИДе есть столовая, довольно недорогая по сравнению с ценами «в городе», где по состоянию на две тысячи двенадцатый год можно было вполне нормально поесть на двести – двести пятьдесят рублей. Говоря «нормально поесть», я имею в виду наесться, а не вкусно поесть. Так вот, если посчитать, то обеды в столовой выливались в конечном итоге в четыре тысячи в месяц, что для многих было значительной суммой, учитывая невысокий размер зарплаты. Поэтому среди МИДовских сотрудников были люди, которые предпочитали брать что-то с собой из дома и есть в кабинете. Так делала и Надежда Владимировна, принося с собой из дома суп в термосе. Запах этого супа жутко раздражал нашего коллегу Сашу11 – молодого человека, третьего секретаря, который работал с нами четвёртым в кабинете. Он всячески выражал Надежде Владимировне своё недовольство, делая замечания вслух по поводу плохого запаха в кабинете, показательно открывая окно, чтобы проветрить помещение, но Надежда Владимировна была непоколебима и продолжала приносить с собой обеды. Одного тем не менее Саше удалось добиться: она ждала, пока все мы уйдём на обед, и, оставшись одна, доставала свой термос, а после обеда, открывала окно, чтобы проветрить.