Читать книгу Вслед за тенью. Книга вторая - Ольга Смирнова - Страница 50

– Присаживайся, – снова мягко велела мне гостья, – в ногах правды нет.

– В ногах правды нет, – снова повторила я за ней как попугай и села на свой стул.

– Кать, я тебе ещё чаю налила, – заботливо сказала Маша. Она теперь смотрела на меня с беспокойством. – На, возьми печеньку!

– Спасибо, – улыбнулась я подруге и приняла из ее рук вкусняшку. Съела, потянулась за ещё одной и обратилась к Вике: – Зачем тебе это надо?

– Что именно?

– Ты словно опекаешь меня… Зачем, – устало повторила я, – Зачем ты подобрала мне платье?

– Попросили, – с улыбкой ответила она, пожав плечами в стиле Машиного «ачетакова».

– Попросили? Кто? – напряглась я, не зная, что и думать.

Вика не проронила ни слова в ответ. Она даже замерла на мгновение, как бывает, когда вдруг сболтнешь лишнего. И это напрягло меня же больше. Надо сказать, гостья наша быстро взяла себя в руки, взглянув на меня одновременно и с интересом, и с чем-то, очень смахивающим на опаску.

– Попросил тот, с кем ты советовалась перед тем, как встретиться сегодня с Машей, да? – предположила я.

Тишина стала мне ответом и на этот вопрос. Даже Машка притихла.

– Попросил тот, кто за тобой стоит, да? – не отступалась я с расспросами, вонзившись подозрительным взглядом в причудливые глаза Виктории. Мне навязчиво показалось, что ещё чуть-чуть – и я вспомню что-то важное. Что-то такое, чего не должна была забывать…

Легкий кивок гостьи вполне можно было счесть за ответ на мой вопрос. За ответ положительный.

– А стоит за тобой мама, – продолжила я развивать логическую цепочку, задумчиво приподняв брови, – Ты сама это сказала. Кто она? – Тишина в ответ и всё тот же опасливый интерес в глазах напротив. – Кто я для нее? – настырно продолжила я задаваться вопросами, уже не рассчитывая получить ответ. Мне упорно казалось, что от меня ускользает нечто важное: самый главный пазл в головоломке – ее краеугольный камень. – Зачем твоей маме подбирать для меня платье, Вика? Она меня знает? Она тоже Харитонова, да?

– Браво… Железная логика, – негромко проговорила наша гостья. Усмехнулась и снова слегка качнула головой.

– Железная логика? – переспросила я, «залипнув» на легком движении ее ресниц. На пару мгновений они легли на нижние веки черным пушистым веером и тут же резко взмыли вверх, ещё больше притянув мое внимание к пронизывающему взгляду оливковых глаз.

Ни с того ни с сего резко сдавило виски. Будто на голову натянули тесный металлический ободок.

«Кажется, такой был у меня в детстве… Я оставила его в… Где же?» – затягиваясь в безвременье, изо всех сил принимаюсь вспоминать я. Очень стараюсь вспомнить, но не могу. Снова наталкиваюсь на невидимую стену. В который раз за вечер бьюсь об нее лбом, пытаюсь пробить, но ничего не выходит. – Мне постоянно что-то мешает, – начинаю злиться я, – Что это? Чей это голос?»

Далекий женский тембр отдается в ушах едва различимым эхом. Он звучит отголоском слабого раската грома. Раскат приближается, обретает силу и четкость, и, кажется, я уже могу различить слова. С каждой секундой они гремят все отчетливее и ярче. Звучат уже совсем рядом, хоть самой обладательницы этих слов я почему-то не вижу. Не вижу, но откуда-то знаю, что не всегда понимаю то, о чем она говорит. Но мне можно спросить, если не поняла. Она разрешает. Она называет это «уточняющий вопрос». Есть ещё «наводящий», но такие задаёт только она.

«Девочки, – строго-назидательно журчит в ушах, – ну что это такое? Разве медведь может летать?»

«Может!» – слышу я еще один голос. Настырный. Уверенный в своей правоте.

«Если только кубарем вниз», – отвечает голос невидимой мне женщины.

«А если к нему шарики привязать?» – спрашивает настырный.

«Это невозможно. Он ни за что не взлетит», – отвечает женский голос.

«Ни за что – ни за что?» – не смолкает голосок рядом.

«Абсолютно. Воздушному шару ни за что не поднять Михайло Потапыча в воздух».

«Совсем-совсем ни за что?»

«Абсолютно».

«Почему?»

«Потому что массы Михаило Потапыча и воздушного шара никогда не войдут в соответствие», – объясняет учительница.

«Почему не войдут в соо…тетствие?» – снова звучит настойчивый детский голосок.

«В со-от-вет-стви-е, – повторяет по слогам строгий женский голос. И объясняет. – Всё просто! Михайло Потапыч – слишком тяжелый. Шар – слишком легкий».

«А если привязать к мишке сто пятьсот мильёнов шариков, то взлетит?» – не сдается настойчивый девчачий голосок.

«Нет, – категорично заявляет учительница, – все равно не взлетит!»

«Почему?» – голосок рядом начинает капризничать.

«Хотя бы потому, что такого числа не существует, – отвечает ей наша учительница, – Запомните: ваши утверждения должны быть логичны. Всегда и во всём!»

«Не понимаю», – разочарованно вздыхаю я и слышу:

«Что именно?» – обращается ко мне учительница.

«Что значит «ут… утрежденя»? – лепечу я, не уверенная, что правильно произнесла незнакомое слово. – «И ещё: «логичны»?»

«Так. Запоминаем новое слово, девочки. «У-твер-жде-ни-е», – по слогам произносит женский голос. Мы хором за ней повторяем. – Утверждение – это то, что вы говорите».

«А мы никакие утвер… жжения не говорим, мам. Мы просто хотим, чтобы Михайло Потапыч полетал», – слышится мне все тот же дерзкий голосок. Девчачий. Отдаленно знакомый.

«Не время умничать, Кейси! Запомните: во всем, что вы говорите, должна присутствовать логика».

«Что такое логика?» – спрашиваю я.

«Логика – это умение связно мыслить, Катя. И логика должна быть железной».

«Железной?» – переспрашиваю я, – Как палка дедушки Арта?»

«Не палка, а трость, – поправляет меня женский голос, – Да, логика может быть железной или никакой».

«Как это никакой?» – спрашиваю я.

«Так бывает, Катя. Мыслить и рассуждать связно дано не всем».

Очень хочется спросить, что значит это «связно».

«Как это «дано не всем»? – вместо этого спрашиваю я, сидя за столом и попивая новую вкусняшку из белой чашки. Вкусняшка называется «горячий молочный шоколад» и очень мне нравится. От нее я в таком же восторге, как и от моего любимого черничного мусса.

«Бывает, что человек не может в логику», – слышу я.

«Не может? Почему?» – огорчаюсь я.

«Почемучка», – снова звучит рядом тот же насмешливый девичий голосок.

«Не дано, – отвечает учительница, – Хорошо, что тебя заинтересовало слово «железная», Катя. Оно – смысловое в этом словосочетании», – строго хвалит меня женский голос.

«Слово… слово-четании…» – пытаюсь выговорить я и слышу тихое «хи-хи».

Хочу рассмотреть хихикающую особу, сидящую за столом напротив меня с такой же белой чашкой, стоящей прямо напротив моей, как два кораблика на рейде. Хочу, но не могу – мешает странный туман. Он стелется перед глазами мутной пеленой. Поэтому я не вижу ничего дальше наших белых чашек с маками на боковинках. А та, кто хихикает, сидит дальше. К тому же меня отвлекает строгий тон женщины:

«Ничего смешного, Кэйси. Она проявила интерес хоть к чему-то из того, что я сказала. Тогда как ты снова занимаешься саботажем!»

Слово «саботаж» я уже знаю, учительница часто так говорит Кейси. Но мне совсем не хочется, чтобы ее ругали. Я знаю, что это ей не понравится. И тогда, после занятий, она будет ходить чернее тучи, не будет со мной играть и даже спрячется в пещере. Я боюсь спускаться в ту пещеру. Там песок и я однажды застряла. «Крепко застряла», как сказал дедушка Арт. И чтобы не идти в пещеру, а отвлекаю внимание учительницы от той, кто сидит напротив меня за столом.

«Не расстраивайся, Кейси, мы запустим мишку на воздушном шарике. Но только моего плюшевого, хочешь? – робко предлагаю ей я.

«Глупая! – слышу в ответ, – Зачем твоему мишке летать? Он все равно не будет рад».

«Почему?»

«Потому что он не настоящий! Не живой, понимаешь?» – объясняет она мне.

Когда она мне что-то объясняет, мне всегда кажется, что она старше. Но ее мама говорит, что мы одногодки.

«Может, и Михайло Потапычу не понравится летать на шариках…» – обиженно предполагаю я.

«Понравится!»

«Почему?»

«Потому что летать нравится всем!» – заявляет уверенный девчачий голосок.

«Ну… не знаю… Мне не понравилось».

«Потому что ты – трусиха!» – заявляет она.

Я на нее не обижаюсь. И не спорю, хоть и не трушу лететь самолетом. Просто, когда мы с дедушкой недавно летели к ним в гости, я все время искала маму в облаках. Искала, но так и не нашла. Значит, Полина сказала неправду о том, что мама переехала туда жить. А понимать, что Полина соврала, мне неприятно. Поэтому и вспоминать о полете – неприятно. Вернее, неприятно вспоминать о разочаровании… Но об этом я сейчас не хочу с ними говорить. И объяснять ничего не хочу. Поэтому спрашиваю о другом:

«А как ты узнаешь, что Михайло Потапыч будет рад полетать? Спросить ведь у него нельзя».

«Конечно нельзя! – отвечает мне девочка. И я отчетливо слышу ее усмешку. – Мишки ведь не разговаривают. Они только рычат!»

«Да. Михайло Потапыч сначала рычал по-доброму. Когда медвежат лизал. А потом: сердито. Когда нас заметил. Вот если ему шарики показать и послушать, как он порычит…»

«Глупая! Он сначала порычит, а потом тебя съест!»

«Зачем?»

«Он же хищник! Забыла, что дед Арт сказал, когда мы его встретили?»

«Помню… А как ты на него шарики повесишь, чтоб он взлетел и порадовался?»

«Никак! Вешать буду не я. Это другие люди сделают. Как их дед Арт назвал? Дрезировчики! А я буду просто смотреть».

«Браво, девочки! В своем разговоре вы использовали логику!»

«Правда? Значит логика – легко», – с облегчением выдыхаю я. Не люблю, когда чего-то не понимаю. Потому что тогда она называет меня глупой. А я умная. Так дедушка говорит, а я ему верю.

«Не всегда легко, поэтому мы ещё будем над этим работать», – слышу строгий голос.

«Как работать?» – допытываюсь я у той, с кем говорю.

Всматриваюсь в нее. Туман вдруг начинает рассеиваться и проявляется фигура учительницы. Высокая, стройная, с большими выразительными зеленоватыми глазами, она стоит прямо напротив меня, за спиной той, кто недавно хихикал. За спиной той, чье лицо я все ещё никак не могу разглядеть. Я вижу лишь ее кудряшки, крупными пружинками падающие на лоб, полностью закрывающие уши и шею. А лицо моей пересмешницы – все ещё, как в тумане. А вот ту, кто стоит за «кудряшкой», я вижу все четче и четче. Будто облако ненадолго отступило, и яркие лучи солнца хлынули сверху, рассеяв туман и осветив ее лицо. И я наконец узнаю эти глаза и эти волосы. Я узнаю это лицо! Улыбаюсь довольная и счастливая, но вздрагиваю от громкого: «Что?» – возмущенного и удивленного одновременно. Это «что» махом выдергивает меня из воспоминания. Выдергивает как репку из грядки.

– Что? – переспрашиваю я и жмурюсь, прогоняя зыбкий флер своего очередного видения.

– Ты сказала «работать», – громко сообщила мне Марья. Она теперь стояла рядом и смотрела на меня, как на пирамиду Хеопса, внезапно материализовавшуюся в нашей с ней комнате. Смотрела озадаченно и очень обеспокоенно. – Так над чем ты собралась работать на ночь глядя?

– Я вспомнила! – воскликнула я.

– Что вспомнила? – как по команде спросили они обе.

– «Бывает, человек не может в логику», – сказала она. А я спросила: «Почему!» А она ответила: «Не дано».

– Кого ты спросила? Кто ответил, Кать? – сочувственно уточнила Марья. И приложила ладошку к моему лбу.

– Она. Женщина. Которая раньше гладила меня по голове. Прикладывала ладонь к моему лбу, как ты сейчас. И заплетала косу. Не важно! Важно, что я ее вспомнила!

– Прости, но ты несешь какую-то дребедень! – Марья склонилась надо мной и задумчиво проговорила: – Температуры вроде нет…

– А еще она сказала о железной логике, и что мы будем над ней работать!

– Кто эта «она», Кать? И кто эти «мы»?

– Не знаю, Маш… А мы – это я и… не помню…

– Ну, не пугай ты меня, Катюш! Ну, что с тобой? Вот к чему ты это сейчас, а? Я же не просила тебя вспоминать!

– Не просила… Но Вика сказала «железная логика» и…

– Ну и что что сказала, Катюш… – принялась успокаивать меня Маша. Успокаивала, гладя по голове. Как ребенка. – Ты меня озадачиваешь… Очень, – говорила она, прикладывая теперь ладошки попеременно то к моему лбу, то к щекам.

– Подожди! – остановила я Машины манипуляции и попыталась поймать ускользающее воспоминание за хвост. И мне удалось! Перед глазами снова предстал размытый образ маминой близкой подруги. Они всегда были – не разлей вода.

– Вика, – осторожно начала я, – ты дочь Аллы Михайловны, да? – спросила и замерла в ожидании ответа.

– Я – дочь Леи, – стало мне ответом. И этот ответ махом сбил меня с толку.

– Леи? – растерянно прошептала я, чуть ли не физически ощущая боль от того, как разрывается логическая цепочка схваченного за хвост воспоминания.

– Да, – твердо ответила гостья. И добавила, пристально глядя на меня: – Так ее называли.

– Называли?.. Значит, больше не называют?

– Нет.

– Почему?

– Нет необходимости.

– Почему?

– Потому что – потому, что кончается на «у», Кать! – вклинилась Маша, – Что ты к человеку-то пристала! Зачем тебе эта инфа? Не хочет говорить – пусть не говорит!

– Не дави на нее, – негромко прервала наша гостья Марьину тираду, зачем-то вступившись за меня. И добавила не менее странное: – Она не может иначе.

– Что значит не может иначе, Вик? Почему? – нагрянула Машкина очередь удивиться.

– Ее ведет кровь…

– Чегооо?! Приплыли! Какая ещё кровь?! – возмутилась Марья.

– Кровь – не вода, – медленно моргнув, монотонно ответила Виктория.

– Маразм какой-то… Ну, к чему ты это, Вик? – спросила Маша со смесью удивления и опаски. – Что вообще тут происходит?!

В комнате снова повисла гнетущая тишина.

– Таак! Всё! Закрыли тему! – нервно воскликнула Маша, потерев виски, и глотнула остывшего чая из своей чашки.

Я впервые увидела подругу такой… дезориентированный, что ли. Она перевела растерянный взгляд с меня на Вику и залипла, глядя на нее, видимо, тоже заметив расширившиеся зрачки нашей гостьи. Впрочем, эта аномалия проявлялась совсем недолго – не дольше нескольких мгновений. А после – зрачки гостьи вернулись к норме, а сама она тоже отпила чаю из своей чашки и спросила:

– Вернёмся к теме моего визита. Как вы планируете добраться на вечеринку?

– Вечеринку… – поморщилась я. С некоторых пор я терпеть не могла это слово. «Кадры» воспоминания прошлого лета начали всплывать перед глазами: мы с Алисой, весело щебеча и предвкушая веселье, идем по улице к дому Эрика – нашего одноклассника. «Логово», как он любил его называть, уже показалось вдали. Уже отчетливо слышна музыка – значит, вечеринка уже стартанула, как Лиска и предполагала. Мы опаздываем, и я вижу недовольство на ее лице. В нашем опоздании на тусу виновата я. Всё дело в дяде Коле – нашем сбшнике: усыпить его бдительность оказалось очень непросто…

– Катя! Очнись уже! Да, что с тобой сегодня?!

– Ничего… всё в порядке. Я просто боюсь…

– Боишься? – воскликнула Маша, – Чего?

– Идти в этот клуб… Ну… то есть не то, чтобы боюсь, но…

– Всё ж продумано, – перебила меня подруга, – Главное – чётко следовать плану!

– Как-то я тоже так думала… – прошептала я, поймав на себе ещё один зоркий взгляд Виктории.

– Что ты там бубнишь? – проворчала Марья.

– Спрашиваю, как ты продумала нашу доставку в клуб, о мой генерал? – обреченно вздохнув, повторила я вопрос Виктории.

– Да все проще простого! Доберёмся до «Терры» на арендованной машине. Договор аренды уже заключен. На Лавра. Он любезно предоставил свои корочки. Машину он подгонит завтра к семи, чтобы не «светиться» раньше времени. Подгонит к соседнему корпусу.

– Почему ты не оформила машину на себя? – с подозрением спросила я.

– Смеешься, что ли?! – воскликнула мой конспиратор, – Как бы я объяснила сей факт Саше? Он же в момент просечет!

– Как? Не преувеличивай!

– Ничуть! Он у меня тот ещё Пинкертон!

– Подожди… То есть ты так ему ничего о клубе не сказала? Он же звонил недавно.

– Ну, не успела, чего уж… Пока все тёрки утрясли… Короче…

– В клуб попадем на арендованной, а путь отступления как продуман? – спросила Вика.

– К полуночи брат Сержика освободится и подъедет на своей тачке. И да! Лавр и Серж будут неподалёку. Они нас подстрахуют, если что.

– Лавр и Серж? Кто такие? – уточнила Вика. В глазах ее мелькнул интерес.

– Брось! Ты что, Лаврентьева не помнишь?

Вика призадумалась. И выдала:

– Тот замороженный лобстер? Рядом с камнем?

– Какой еще лобстер! И как это «рядом с камнем»? – переспросила подруга, – Он же с тобой сидел. А… ну да… Его же чуть камнем тогда не пришибло. Вернее, зашибло бы, если бы ты не подсуетилась. А почему замороженный-то?

– Заторможенный, – объяснила Вика.

– Не знаю… Никогда не замечала. Да, вполне себе активный он, Вик!

– Нет в нем активности. Одна видимость. А это не есть хорошо…

– Что ты имеешь в виду? – устало спросила я. День сегодня выдался не из легких и понимала я нашу гостью с каждой минутой все меньше.

– Аура человека рядом с камнем – слабая, – стало мне ответом.

– И в чем это, по-твоему, выражается? – попыталась я ее понять.

– Силы нет. Вижу слабость. Ненадежность. Нерешительность, – заявила Вика. Уверенно так заявила.

– Нерешительность? Так он запал на тебя, вот и тушуется! По крупняку запал, скажу я тебе! – выдала ей Машка.

– Напрасно. Не мой типаж.

– Почему?

– Труслив. Не рисковый.

– Ну ты даешь! Совсем парнишу «опустила». Прям так и труслив?! Нет, не соглашусь! Лавр далеко не трус!

– Создает видимость, – повторила Вика.

– Какую ещё видимость?

– Видимость бравого хлопца.

– Бравого хлопца? – переспросила я. И выпалила то, что вдруг вспомнилось: – «Мы сегодня – бравые хлопцы! Вооот такую рыбину словили!»

– Чегооо?! Что ты несёшь-то, Кать?! – воскликнула обескураженная Марья, – Совсем с ума сошла?!

– Я вспомнила, Маш… Так говорил дедушка Арт из леса, – негромко поделилась я тем, что внезапно всплыло в памяти.

– Какой еще Арт?! – возмутилась Марья.

– Арт… Он живет в избушке… Вернее, в большом таком доме. С резным крыльцом и занавесками на окнах. Просто называет его избушкой… Жил когда-то… На берегу Енисея.

– Господи, Катя, а Енисей то тут каким боком? Что с тобой сегодня?! Хватит нести пургу, слышишь!

– Камень, – негромко проговорила Вика.

– Что «камень»? – встрепенулась Маша, теперь уже взглянув на Вику.

– «Арт» можно перевести как «камень», – объяснила она, – Или «глыба». Если мы имеем в виду наречие определенной народности.

– Верно! – воскликнула я, обрадовавшись, что снова оказалась на одной волне с нашей гостьей. И не удержалась с вопросом: – Откуда ты знаешь?

– Она – из тех мест, Кать! Я же тебе говорила! – вклинилась Марья.

– Как давно ты вспоминаешь? – негромко спросила у меня Вика, резко сменив тему. – Так активно и бесконтрольно, я имею в виду?