Читать книгу Невский романс - Ольга Свириденкова - Страница 1

Петербург, октябрь 1825 года

Миновав Сенатскую площадь, щегольский фаэтон вихрем пронесся по Английской набережной и остановился у небольшого особнячка. Молодой гусар спрыгнул на мостовую и оглядел окна.

– Слава Богу, сестренка еще не спит, – облегченно выдохнул он и, предоставив экипаж заботам конюха, взбежал на крыльцо.

Шел двенадцатый час вечера, и хозяева особняка, князь и княгиня Вельские, как обычно в это время суток, были в гостях. Семнадцатилетнюю дочь Полину они оставили дома: по неписаному закону девушке не полагалось показываться в обществе до первого бала. Подготовка к долгожданному вступлению в светскую жизнь заполняла почти все время Полины.

В этот поздний час Полина была в своем кабинете – уютной комнатке, отделанной в светло-зеленых тонах. На стенах, между претенциозными романтическими пейзажами, висело несколько картин с дамами и кавалерами в средневековых нарядах. А в простенке между окнами помещалось вышитое изображение родового герба князей Вельских – собственноручная работа Полины, выполненная в аристократическом пансионе мадам де Самбрей.

Сама же Полина, в розовом шелковом пеньюаре и тюлевом ночном чепчике, сидела за письменным столом и старательно выводила буквы на широком листе бумаги. Девушка была так поглощена своим занятием, что не услышала ни шума экипажа, ни шагов в коридоре. Встрепенулась она, лишь когда дверь распахнулась и в комнату ворвался ее брат Иван.

– Жан! – радостно воскликнула Полина, поворачиваясь на стуле. – Как ты сегодня рано, дорогой. Послушай-ка, что я тебе расскажу. Позавчера маменька купила на Невском французский перевод нового романа Вальтера Скотта «Квентин Дорвард». Я начинаю читать и обнаруживаю, что у графини Амелины де Круа такие же родовые цвета, как у нашей семьи! Голубой с серебром – просто чудо! Мне так понравилось, что я взяла…

Она бы еще долго говорила на свою любимую тему, да только Иван не был расположен слушать девичью болтовню.

– Черт возьми, Полетт! – раздраженно перебил он. – Какой Вальтер Скотт?! Какие Амелины?! Можно ли сейчас говорить о такой ерунде? У меня случилось такое ужасное, такое чудовищное несчастье, что я не знаю, как теперь жить. Я уничтожен, убит, опозорен! Да-да, моя дорогая, опозорен на веки вечные!

Сдернув с головы кивер с пышным султаном, Иван бросил его на диван, потом прошелся по комнате и остановился напротив сестры.

– Да что же такое случилось? – не на шутку встревожилась Полина. – Жан, не пугай меня. Что за несчастье?

– Сейчас расскажу, Полетт, дай только в себя прийти… Агафон, трубку! – вдруг крикнул Иван, услышав за приоткрытой дверью покашливание камердинера. – Да смотри, мошенник, не вздумай мешать французский табак с малороссийским! Вообрази, Полетт, этот аферист в прошлый раз взял да и смешал табак. – Вельский негодующе передернул плечами. – Вроде бы как для экономии, а на самом деле для того, чтобы самому курить французский… А впрочем, теперь все равно, – обреченно закончил он, махнув рукой.

– Да что же стряслось?!

Выхватив у камердинера трубку, Иван глубоко затянулся и снова заходил по комнате.

– Ну, слушай. Сегодня, как обычно по вторникам, отправились мы со Свистуновым и Дуловым на балет. Фонтанж была восхитительна. Едва спектакль закончился, я беру букет – и прямиком к ней в гримерную. Ты знаешь, что я давно к ней неравнодушен. И до сегодняшнего вечера она принимала мои ухаживания весьма благосклонно. Да и в этот раз тоже. Едва я вошел, так и просияла. Быстро выпроваживает остальных поклонников, берет мой букет и начинает кокетничать. И вдруг, когда я уже решился поцеловать ее, дверь без всякого стука открывается и входит он.

– Кто?

– Граф Владимир Нелидов, из конногвардейского полка. Да он тебе все равно не знаком. Ну, стало быть, входит он в гримерную и нагло, бесцеремонно, подсаживается к Фонтанж и начинает с ней о чем-то шептаться. Причем ведет себя так, будто меня нет в комнате. Ну ладно, думаю, черт с тобой. Отхожу в сторонку и жду. Проходит пять минут, десять… У меня уже все кипит внутри, а они продолжают мило болтать. Наконец я не выдерживаю, подхожу к Нелидову и говорю: «Милостивый государь, не кажется ли вам, что вы здесь несколько загостились?»

– А он?

– Поднимает голову и смотрит на меня с таким удивлением, будто только заметил… Мерзавец! И говорит: «Простите, молодой человек, я забыл, что вы тут»… Нет, ты можешь представить?! А потом прибавляет: «Соблаговолите подождать еще, мы скоро закончим». Каково, а? Подождать, пока они закончат разговор! Нет уж, такого я стерпеть не мог. Подхожу ближе и, твердо глядя ему в глаза, говорю: «Сударь, а вам не приходит в голову, что вы испытываете мое терпение?» – «Отчего же?» – спрашивает. «А оттого, – говорю, – что, во-первых, вы явились сюда без приглашения и помешали нам с мадемуазель Фонтанж, а, во-вторых, потому, что вам давно пора убраться».

– Так и сказал: «Давно пора убраться?»

– Да, вот так прямо и сказал. Потому что мое терпение, Полетт, и в самом деле лопнуло!

– И что же он? Вспылил?

Иван раздраженно взмахнул трубкой.

– Если бы! Нет, этот наглец рассмеялся! А потом и говорит с издевкой: «Молодой человек, я восхищен вашей настойчивостью. Неужели вы не видите, что дама ждет, когда вы уйдете? Так нет же, вы продолжаете с упорством мозолить ей глаза. Это дурной тон». Ну, тут во мне все вскипело, и я вызвал его.

– Жан! – с испугом воскликнула Полина. – Так вы что, будете драться?

Лицо Ивана страдальчески исказилось.

– Да в том-то все и дело, что нет! Этот наглец, – он многозначительно помолчал, – не принял моего вызова.

– Как не принял?

– А вот так и не принял. Снисходительно покачал головой и сказал: «Нет, юноша, стреляться я с вами не стану. У вас вся жизнь впереди, и глупо загубить ее из-за пустяка». Вот так-то, Полетт. Он мне отказал! И что мне теперь делать? Ведь это позор, бесчестье! Если кто-нибудь узнает об этом, меня засмеют.

– Да, это ужасно, – согласилась Полина. – Ведь у тебя служба, карьера… В самом деле, Жан, не в отставку же тебе подавать!

– Об этом не может быть и речи! Ну, теперь ты видишь, в какой переплет я угодил? – Иван посмотрел на сестру с отчаянием. – И все из-за кого? Из-за какого-то… Да что же он? Считает ниже своего достоинства дать мне удовлетворение? Тоже мне, важная птица! Я ничем не хуже!

– Ты прав, Жан, ты совершенно прав, – поддержала брата Полина. – Но что ты станешь делать?

Иван прошелся по комнате, несколько раз затянулся из трубки и снова посмотрел на сестру. Его взгляд был детски растерянным.

– Не знаю, – простонал он.

Глубоко вздохнув, Полина поправила сбившийся чепчик, встала и прошлась из угла в угол. Ее лицо было сосредоточенным и спокойным, и, глядя на нее, Иван начал понемногу успокаиваться. Он хорошо знал эту особенность сестры: в трудных обстоятельствах, когда все вокруг растеряны и беспомощны, брать дело в свои руки.

– Вот что мне пришло в голову, Жан. Если граф Нелидов отказывается добром с тобой драться, то, – Полина задорно улыбнулась, – мы должны заставить его принять твой вызов. Проще говоря, поставить его в такое положение, что он будет трусом, если откажется. Вот!

Иван благодарно поцеловал ее в щеку.

– Какая ты умница! Да, именно так мы и сделаем. Заставим этого дерзкого наглеца принять вызов. Ты ведь поможешь мне, Полетт?

– Конечно, помогу, – заверила она. – И уже к утру обещаю что-нибудь придумать. Или лучше ты придумай, а я подыграю.

– По рукам! – бодро воскликнул Иван. И, посмотрев на часы, деловито прибавил: – А теперь ложись спать, дорогая, а я пойду прогуляюсь.

Полина подозрительно прищурилась.

– И куда это ты на ночь глядя?

– Недалеко, – загадочно отвечал Иван. – Тут же, на нашей улице, до особняка со львами.

– К Трубецкому?

– Да… на вечерний чай.

Полина беспокойно покачала головой.

– Ради бога, Жан, будь осторожен. Ведь это не детские игрушки – заговор, тайное общество…

– Тсс! – прошипел Иван, опасливо посматривая на дверь. – Заклинаю тебя, сестра, не произноси вслух опасных слов: и у стен есть уши!

– Да какие уши? – простодушно удивилась Полина. – Вон, не далее как вчера за обедом князь Павел Михайлович говорил, что в столице нет человека, который не знает про тайное общество. Стало быть, не так страшен черт…

– И все-таки, сестренка, я бы тебя попросил, – многозначительно заметил Иван. – Береженого Бог бережет.

Затворив за братом дверь, Полина подошла к столу, прижала бумаги малахитовой черницей и, погасив свечи, распахнула окно.

В кабинет ворвался мощный поток свежего воздуха. В отличие от комнат родителей и брата, апартаменты Полины – кабинет, спальня и маленький будуар – выходили окнами на Неву. Это было неудобно, хотя бы потому, что было нельзя открыть окно, не опасаясь, что ветер подхватит и унесет какую-нибудь бумажку.

Но зато сколько жизни врывалось в комнаты Полины вместе с неукротимым воздушным потоком! Какой роскошный, внушительный вид открывался из окон! За широкой Невой раскинулась панорама Васильевского острова, с классическим зданием Академии художеств, изящными спусками к воде, Кунсткамерой и Меньшиковским дворцом. А если высунуться из окна, то можно увидеть справа мрачные очертания Петропавловской крепости, высокий золотистый шпиль которой, казалось, сиял даже в непроглядной ночи. Островок милого средневековья посреди современной столицы…

Полина несколько минут стояла у окна, словно вбирая в себя живительную силу города. Потом, почувствовав, что замерзает, затворила окно, снова зажгла свечи и уселась за стол. На широком листе бумаги появились красиво выведенные крупные строчки:

«Голубой цвет символизирует красоту, величие, верность, доверие, безупречность, а также развитие, движение вперед, мечту».

«Серебряный цвет символизирует веру, чистоту, искренность, чистосердечность, благородство, откровенность и невинность».

«Птица Феникс – мифическая птица, возрождающаяся из огня и пепла. Символ возрождения и бессмертия».

Закончив работу, Полина вставила листок в деревянную позолоченную рамочку и аккуратно прикрепила под гербом. Затем потушила свечи и перешла в спальню.

Главным украшением этой помпезно обставленной комнаты являлась роскошная кровать с точеными столбиками красного дерева и пышным балдахином из голубого шелка, затканным золотыми лилиями. Эти французские королевские лилии так и лезли в глаза изо всех углов – окаймляли голубые штофные обои, переплетались в нежной лепке потолка, золотились в голубоватой хрустальной люстре. А в фарфоровой вазе на ольховом комоде красовались живые лилии. Свежие, только что сорванные в оранжерее, они источали благородный аромат и настраивали мысли хозяйки на мечтательный лад.

«Ах, я ведь забыла записать, что означает белый цвет, – вдруг вспомнила Полина, уже почти засыпая. – Впрочем, – тут же поправила она себя, – это я уже начинаю путать. Ведь белого цвета нет в геральдике, им изображается серебряный»…

В это же самое время в небольшой, добротно обставленной квартире на Малой Морской происходил весьма содержательный разговор.

– Нет, все-таки, Ленора, объясни. Как случилось, что великий князь Константин Павлович посоветовал тебе покинуть Варшаву? – настойчиво допытывался тридцатидвухлетний статский советник Юлий Карлович Вульф у своей сестры. – И что значит «посоветовал»? Выслал, что ли? Прости, дорогая, но иначе понимать это выражение я не могу.

Досадливо передернув плечами, графиня Элеонора Лисовская откинулась на спинку дивана и тщательно расправила кружевные манжетки нарядного бархатного платья.

– Ну хорошо, – наконец сказала она. – Если ты настаиваешь, скажу. Да, Жюль, он и вправду меня выслал. Но, разумеется, в деликатной форме, так, что этого никто не понял, кроме меня. Можешь не беспокоиться, – графиня полупрезрительно скривила губы, – репутация порядочной женщины осталась при мне.

– Порядочной женщины, – с сарказмом процедил барон. – И это мне говоришь ты – легкомысленная кокетка, двое мужей которой убиты на дуэлях. Дуэлях между мужьями и любовниками! Право же, Ленора, какой позор! Да сыщется ли дурак, который решится стать твоим третьим мужем? Скажу откровенно: я не поставлю на твое новое замужество и ломаного гроша.

– Ну и не ставь, очень мне нужно, – обиженно протянула Элеонора. – И вообще, что ты привязался ко мне с этим замужеством? Я еще не успела побыть вдовой и насладиться свободой. Или ты забыл, что у меня еще целых десять месяцев траура? Кстати, о трауре. – Графиня потянулась к модному французскому журналу. – Надо же заказать подходящие наряды. Говорят, в нынешнем сезоне входят в моду низкие талии. Взгляни, Жюль, вот это черное муаровое платье, кажется, ничего. И вон то бархатное, с белыми кружевными зубчиками, тоже должно смотреться весьма недурно.

– Беспечная пустышка! – возмущенно воскликнул брат. – Все думаешь о балах да новых нарядах. Ну, положим, в Петербурге о твоих приключениях еще не сильно наслышаны. А деньги? Что у тебя с деньгами? Как я понимаю, все имения твоего покойного мужа досталось польским родственникам?

– Ах, Жюль, не напоминай мне об этом! Да уж, признаться, не ожидала я такого от Станислава. Лишить меня наследства! А я целых пять лет терпела его в своей постели. Омерзительный, гадкий, противный человек! Правда, у меня остались драгоценности. И деньги, где-то около ста тысяч.

– Ну, этого капитала при твоем стремлении жить на широкую ногу ненадолго хватит. В лучшем случае год-полтора. А потом что?

– А потом, – Элеонора посмотрела на брата с лукавым вызовом, – потом я найду другого, как ты выразился, дурака, который будет оплачивать мои расходы.

– Хорошо бы, да найдется ли такой?

– Найдется, никуда не денется. Я все еще красива, говорят, даже стала лучше, чем прежде. И молода… Не забывай об этом! Мне только-только исполнилось двадцать семь. Самый возраст для женщины, когда к зрелой женской красоте прибавляется ум.

Барон пренебрежительно фыркнул.

– О да, у тебя ум! Ленора, была бы ты умна, не крутила бы хвостом, а держалась за богача Лисовского.

– И что Лисовский? Разве он единственный богач в Российской империи? Здесь, в Петербурге, и почище женихи имеются. Ну, скажем, – Элеонора слегка сощурила томные голубые глаза, – мой незабвенный Владимир Нелидов.

Юлий Карлович выпрямился.

– Ты в своем уме? – с расстановкой произнес он.

Элеонора цинично усмехнулась.

– Ну зачем же так сразу? Я навела справки и узнала, что он до сих пор не женат. Шикарный особняк на Мойке, сто двадцать тысяч годового дохода. Вот это сила! Знала бы я это шесть лет назад, когда мы с ним… Впрочем, тогда был жив его отец, противный самодур екатерининской закваски. Я боялась, что он лишит Владимира наследства. Хотя, наверное, зря. Все-таки единственный сын. Покапризничал бы старичок, да и простил… Ах, как же я была глупа!

– А теперь, значит, поумнела, – с усмешкой заключил барон. – Ну что ж, попробуй. Закинь невод… авось и впрямь поймаешь рыбку. Но все-таки, сестра, советую придержать капитал. Оставь тысяч тридцать на зиму, а остальное позволь мне положить в банк под проценты.

– Ни… за… что, – с милой улыбкой, но твердо отчеканила Элеонора. – Да и сам посуди: этих тридцати тысяч мне никак не может хватить на сезон, а стало быть, говорить не о чем.

– Что ж, дело хозяйское, – сухо промолвил Вульф. – Ладно, Ленора, ты устраивайся потихоньку, а я – спать. Тебе-то завтра бездельничать, а мне на службу.