Читать книгу Вне имён - Ольга Витальевна Манскова - Страница 5

Теперь, когда Маша в относительной безопасности, мне, Фрэду, стоит просто немного отвлечься как от контактов с ней, так и от данной тематики, про институт и эксперименты на мозге. Я ведь – интел, праздно шатающаяся личность. Такой и будем. Не стоит привлекать к себе внимание теней. Они не шибко любят тех интелов, что озабочены какой-либо проблемой или же плотно общаются с одним и тем же человеком: берут тогда их себе на заметку… Под тайное наблюдение.

Считается, что нас, интелов, невозможно убить. На самом деле, это не совсем так. Нас можно, конечно, снова перезаписать, если что случится. Только, это будет уже не совсем тот же самый интел: мы потеряем ту память, что накопили, уже будучи интелами; и потеряем наши маленькие привязанности к живым людям и кучу усвоенной информации. Я почему-то, как и многие из нас, считаю, что если меня снова восстановят, перезапишут – то это буду уже не совсем я. Да и может оказаться, что никто не кинется потери, и перезаписывать вовсе и не поспешат, а просто не заметят моё отсутствие. Мало ли, где я сейчас пребываю? А ещё, я подозреваю, что религиозные фанатики движения «технорай» отчасти правы… И мы, интелы, иногда сохраняем душу. И только при первой активации в интернете, но не при последующих. Это – уже так, лирика…

Тени, сами, конечно, не могут вычистить интела из сети. Но, это вполне могут сделать их приспешники. Любой хакер, в мозгах которых стоит им поселиться, озаботится их проблемой. Ему придет в голову поиграться – и бжик! Ну, подумаешь, небольшой сбой программы… Хакерский взлом… И ликвидация такой бестелесной сущности, как я. Нас убивают специальные вирусы вкупе с запрещенной технологией; ну, еще заодно «возносится» сайт, на котором мы в тот момент пребываем. Некоторые хакерские параноики любят развлекаться таким образом, убивать сайты и интелов. Потому, нам лучше или шифроваться – так, чтобы не было понятно, кто общается, человек или интел – или очень быстро бегать. Ну, и не виснуть: то есть, не интересоваться одними и теми же людьми и проблемами подолгу. Увлечешься – запеленгуют.

В общем, некоторое время мне лучше не навещать Машу. Тогда… Пожалуй, пойду на какой-нибудь литературный сайт. Всё-таки, я знаю, почему их люблю… Игрушки через пару лет пребывания в интернете вызывают аллергию; фильмов хороших мало – и не по сотни же раз их смотреть; от постоянной информации, да ещё и неупорядоченной, а сваленной сюда, как кучи хлама – быстро устаешь (да, от этого мы тоже устаем). А вот читать, в принципе, никогда не надоедает, если всё время переключаться: новые люди или интелы, новые строки… Движуха, словом. А если еще и переписка интересная… Но, такой всё меньше. Ругня в основном.

Посмотрю, что интересного написали, в одном уютном местечке. Посижу в партере. Почитаю, как люди между собой общаются. Поэты, ага… Конечно, думаю, Миша Лермонтов, будь он сохраненным интелом, отжигал сейчас бы что-нибудь покруче, в стиле какого-нибудь нового «шок-рока» в поэзии… «Недаром, недаром, она с молодым гусаром»… Помню-помню.

Нет, нынешние в основном скисли. Слишком тяжело им выживать в унизительных, сложных, коверкающих талант и душу условиях. Последние из могикан, так сказать… Ведь поэзия – совершенно бесполезная, никому не нужная вещь. Её нельзя положить в рот или намотать на себя, как тряпки. На неё не сядешь и не поедешь… Наверное, в этом и заключается её прелесть…

Опять я заболтался. Что тут новенького? Всё-таки, очень люблю читать настоящих людей. Которые, не для увековечивания своих опусов заходят (хотя, и для этого – тоже), но ищут единомышленников. Будто, их можно найти в интернете. Впрочем, даже иногда находят, завязывают знакомства. Так забавно их читать… Я знаю нескольких, весьма любопытных. Но, подобное отыскать можно, разве что будучи интелом: слишком много надо всего пересмотреть, людям это не под силу и некогда. А я вот развлекусь. Итак, уже знакомая мне девушка, на аватарке… Каштаново-рыжие волосы, косая, на одну сторону длинная, челка, наполовину закрывающая зеленый, почти кошачьего оттенка, глаз; худое лицо, с кругами под глазами, тонкий нос, очерченные кровавым цветом губы… Под ником «Фанни»…

Фанни:

– Где, скажи, мой дом?

     Розы под окном,

     И зелёный лес?

     Синева небес,

     Близко – облака,

     Вдалеке – река?

     Где, скажи, мой дом?

     За каким углом,

     Камнем под каким?

     Журавлиный клин…

     Горечь и беда.

     Нет пути туда…

Почти сразу, ей отвечает какой-то парень, под ником Неназываемый. На аватарке – светлорусый, немного волнистые волосы. Взгляд прямой, настороженный. Волевой подбородок, резко очерченные скулы. Половина лица – в тени, половина – на свету. Яркие, выстреливающие светом глаза.

Неназываемый:

Я оставил случайную мысль

  И напрасную соль вдохновенья

  Там, где слёзы упали

  На жаркий горячий песок.

  Меня гложут напрасные муки,

  И песня великих стремлений

  Улетит от меня к тем, другим,

  Что читают миры между строк.

  Миражи ритма слов

  Среди муки вселенской и боли,

  Средь ненужного мира

  И вечного бреда идей…

  Он идёт, тот старик с фонарём,

  И молчит его лира,

  И по-прежнему так

  Не хватает людей…

  Его посох стучит об асфальт,

  И глаза его слепы.

  Но он знает и видит

  На многое больше других…

  И не надо ему ни даров,

  Ни насущного хлеба -

  Он идёт и питается

  Чувством и мыслью живых.

Я бы сказал, странный диалог… На какой-то мутной фене ботают, образно говоря. Учитывая еще и ответ…

Фанни:

    Что для меня осталось?

    Что обострится ввысь?

    Если вчерашний парус

    С мачтою – сорвались?

    Или – пилить по нервам

    Бешеным, злым смычком,

    Или – по бездорожью

    С порванным рюкзаком?

    Нет на земле пристанищ,

    В небе – тем более нет.

    Снизу – адских ристалищ

    Злой, красноватый свет,

    Сверху – ледащий холод

    И никаких забот.

    Сверху – нависший молот,

    Низ – наковальни лёд.

    Если скользить по жизни -

    То выдают глаза.

    Если скорбеть и киснуть -

    Слишком суха слеза.

    Барахтаться и бороться -

    Так слишком ржав окоём.

    Залечь же на дно колодца -

    Так больше и не вздохнём.

    В силках бесконечно биться

    За право быть мерой вещей?

    Душа – нет, совсем не птица,

    Зажата в тиски клещей.

    Она беспокойно бьётся,

    Но сталь тяжела оков…

    Что же тогда остаётся?

    В маске для дураков

    Пред зеркалами кривляться?

    Пыль, духота, нищета…

    И у смешного паяца

    Глубокие складки у рта…

    Тайной твоей хочу я

    Быть, и до хрипоты

    Мысленно закричу я:

    Не выдавай мечты!

    Есть отголоски боли,

    Рытвины пустоты -

    Те, что звались любовью…

    Будешь иное – ты!

Надо сказать, что меня пробрало. Будет ли ответ? Эй, парень, где ты? Кажется, отвечает…

Неназываемый:

Как вода проникает в камень,

Как порой полыхнет из тленья,

На пути всё сжигая, пламень

Поглощая вокруг поленья,

Так тебя моя вынесет память…

Так выносит порой на берег

Утомленные расстояньем,

И водою, и столкновеньем,

Сплошь пропитанные солями

И качаемые на волнах

И коренья, и ветви странных,

Унесенных бурей, растений…

Провела ты со мной этот вечер.

Вместе, врозь ли – его мы прожили,

Уходя в глубину экрана

Прочь от нервов и сухожилий.

Это более чем странно.

Тишине этой нет названья.

Мы живем в пустоте мечтаний,

И не ведаем расстоянья…

На этом диалог и прервался. Уже пару часов назад. Я ждал продолжения переписки, но его не было. Она ушла с сайта. И, должно быть, совсем вышла в реал. Если только, не в библиотеку. Посмотреть, чем занята девушка? Или, пока просто поговорить… Не первый раз её читаю. И, так сказать, лично знаком: не раз переписывались, общались. Давно подозревал, что она – одинокая, сильно интровертированная личность, выпавшая из общей людской колеи… Она ближе к нам – к интелам. Потерянная для социума и привычных отношений.

Сколько их, таких, абсолютно не нужных абстрактной структуре по имени «человечество»? Наверное, на самом деле, их – большинство, разрозненных и потерянных. Именно потому, человечество в целом – получит полный незачет по развитию. Со своим отрицательным отбором и полным бездушием. Больным и жестоким бросанием в ад «не своих»…

Когда-то давно, я ощутил тонкую связь с нею – только лишь по её стихам. И стал выяснять, кто она и чем занимается. И… узнал о ней весьма интересную информацию. Настолько интересную, что решил побеседовать тайно и лично. И узнал для себя много нового.

А сейчас – попробую связаться и поговорить. Если она расположена к беседе.

***

Фанни потянулась и растерянно оглядела свою комнату. Это была очередная съёмная хатка, маленькая и неуютная. Тесная, невзрачная комнатка, просто камера хранения для уставшего тела. Она сняла её совсем недавно. Съезжать с прежнего жилья нужно было срочно, и потому ей пришлось быть не слишком привередливой. Хозяйка комнаты, скорее всего, подумала, что очень удачно и дорого сдала комнатку молоденькой и наивной дурочке-студентке…

Фанни сегодня совсем не хотелось вставать. Так, просто потому, что не хотелось вновь ощутить себя в этом, якобы реальном, мире с его вечными и докучливыми проблемами. Конечно же, самыми насущными. Первоочередной из которых была проблема поиска очередной подработки. Да, ей предстояло снова искать работу. А на прежней она продержалась всего лишь неделю. Недолго музыка играла… Странная вещь… Первое чувство, которое она испытала – облегчение. Завтра не надо идти на работу! Возвращаться в вечный персональный ад…

Но сегодня будущее предстало ей уже совсем в другом свете. Когда она, наконец, выбралась из кровати и сползла вниз, на палас. Почему-то ей нравилось сидеть там, на паласе, опираясь спиной на край дивана. Быть может, потому, что у этого дивана, который хозяйка называла «софой», спинка была низкая и крайне неудобная; к тому же, хозяйка намекнула, что, если она сломает эту хлипкую конструкцию, то будет выплачивать ей сумму на покупку новой мебели. Фанни запрокинула назад, на мягкое сидение, голову, а потом, помедитировав так немного, встала и заварила себе матэ. Снова присев на прежнее место, она взяла поставленную рядом с собой, прямо на пол, тыквенную калебасу, и, медленно попивая свой утренний напиток, начала припоминать в подробностях вчерашний день… Что же она сделала не так на этой проклятой работе?

Мини-перепросмотр мельком пронесся в мыслях Фанни, и ничего не дал… Да, самым противным для неё всегда было вновь искать работу, просматривая объявления. Никогда больше она не чувствовала себя настолько ненужной и настолько никчемной.

Чем занялась она и теперь, для начала выйдя в интернет. «Срочно требуется секретарь, девушка 18-20 лет без в.п.» Да, она – вполне без в.п., если не считать вредной привычкой желание поспать на столько подольше, насколько это возможно. И фигурка у неё ничего. Только, на этой работе – ну, уж точно, потребуют паспорт. Такие вещи она определяла уже на уровне интуиции. И вообще, ей надо было искать только непритязательную работу с ничем не прикрытым надувательством и недоплатами сотрудникам, но без долгого оформления. Без официоза в этом оформлении. И, тем не менее, не влипнуть в очередной раз, не попасть туда, где захотят и вовсе полностью «кинуть на деньги». И найти подходящую работу, пусть и тяжелую, было достаточно трудно.

    «Нет, сегодня я буду просто отдыхать, – через несколько минут интернет-объявлений подумала Фанни, – Пусть при этом происходит что угодно, пусть даже на меня рухнет потолок… Завтра! Дела все – на завтра».

    Она встала, устроилась поуютнее, завернувшись теперь в одеяло, и снова взяла в руки компьютер. Вот они, наконец: послания, сообщения, фотки, кошечки-собачки, среди которых – и ее собственные литературные опусы и стишки, сочиняемые в жалких потугах уйти от реальности. Она то высылала их на различные литературные конкурсы, то вывешивала просто так, и они болтались повсюду, на разных сайтах, в сети… Везде, где она «существовала» в сети, она была Фанни.

Сейчас отправила очередное послание, то есть, опубликовала новое стихотворение. И… получила ответ. «Кто такой – этот Неназываемый?» – подумала она. С ним она переписывалась уже около полугода, и всё больше к нему привыкала. Ей нравилось с ним общаться в интернете. Но вот в реале… В реале, всё-таки, она бы этого не хотела: слишком много он о ней знает… Хотя, не знает абсолютно ничего.

Прочтя его последнее из посланных ей стихотворений, она зависла где-то мыслями, думая, быть может, ни о чем: в том смысле, что эти мысли невозможно было бы отследить и пересказать. Самое натуральное «витание в облаках», должно быть. И всё же, до ответного послания запала пока не хватило.

А вот кто-то из друзей пишет сообщение…

– Здравствуй, Фанни! Перейдем в личку? – появилась надпись, в одной из социальных сетей. Подпись – Фрэд…

 Некоторые ЭМЧ-личности, они же интелы, и до Фрэда постоянно интересовались Фанни. «Что-то слишком часто они принимают меня за свою… К чему бы это?» – подумала она. – Вот и сейчас». Она знала этого Фрэда, и не раз с ним переписывалась на литературных сайтах и в социальных сетях. Знала и до того, как он сумел её удивить.

«Почему вы так часто исчезаете с нашего сайта? Вам не интересно здесь, с нами? Расскажите, что не так. И мы поможем вам адаптироваться. А на какой сайт вы уходите? Поделитесь с нами информацией», – такие вопросы задавали ей часто интелы, такие пожелания приводили.

Фанни льстило их к ней внимание…  Ведь, как известно, интелы, искусственные интернет-личности, содержали в себе продолжавший развиваться и жить самостоятельной жизнью интеллект людей, «запущенный» в сеть. Очень многие из интелов при жизни были известными писателями  или учеными…Внимание таких «единиц интеллекта» поднимало в глазах Фанни самоуважение. Но оно же и пугало её, это повышенное внимание. В конце концов, она ведь еще живая.

    А большинство интелов  были своего рода «мёртвыми душами», и Фанни было поэтому не по себе от проявленного ими интереса к своей особе. Что-то они нашли с ней общее. И в личной переписке многие из них интересовались, а кем же Фанни была при жизни. Она, как обычно, мило отшучивалась и напускала побольше интригующего тумана.

А вот Фрэд, в отличие от многих, однажды её вычислил… То, что никакая она не Фанни. В том смысле, что это – лишь её ник в интернете, а не реальное имя. И даже откопал, что ещё в начале века, этот ник взять посоветовал ей один знакомый по интернету парень. И что зовут её, и по паспорту она когда-то была… Ульяна Ромуальдовна Флик, 11марта 1957 года рождения. Да, именно так… Она родилась сто семнадцать лет назад. Вечность назад, с её точки зрения…

Тогда, давно уже, они с Фрэдом перешли в онлайн-общении на закрытый для остальных диалог. И Фрэд спросил напрямую:

– Фанни! Вы – долгожительница, старая бабушка, что развлекается по интернету, вывесив молодое лицо, и которой забавно общаться на молодежных тусовках?

– Нет, Фрэд… Мне трудно рассказать о себе всё, но, если вы никому не расскажете, и это останется между нами, я попробую…

И она рассказала… Даже интел Фрэд – и сам-то непонятно кто – был просто потрясен.

    За всё время жизни она нормально «жила, как все», только до пятидесяти с небольшим – до времени развода со своим первым супругом. Это был обычный, в меру скучный и в меру нищий брак. Жили они всегда в общежитии, в маленьком южном городке Ростовской области. Вырастили двух детей. Просуществовал брак этот долго, но при этом лишь до тех пор, пока её первый муж не увидел, что его жена выглядит гораздо моложе него самого, что вызвало в нем острое желание омолодиться и начать новую жизнь. Он, будучи вузовским преподавателем, стал устраивать рандеву со студентками и даже ходить на институтские дискотеки. После пары лет такого неспокойного брака Фанни первая предложила мужу развод, на который тот легко согласился. Их уже взрослые дети жили к этому времени отдельно. Муж вскоре получил квартиру по наследству, завещанную ему старенькой теткой, никогда не имевшей ни мужа, ни детей. А Фанни была вынуждена выписаться из общежития «в никуда». В этом общежитии она до этого момента «временно» проживала со дня их свадьбы. Чтобы получить общежитие, надо было выписаться от родственников, что она и сделала; обычную же прописку в общежитии в нулевые годы сменили на временную. И проживать ей в общежитии было дозволено лишь по работе мужа, преподавателя местного вуза. Поэтому, выселенная из общежития, она оказалась без какой-либо прописки вообще.

Выписанная «в никуда», она решила уехать в другой город. И выбрала Питер. Там она когда-то училась. Но до этого ей ещё хотелось съездить отдохнуть, в горы. И эта поездка несколько затянулась…

    Итак, именно после пятидесяти с небольшим Фанни не просто продолжала очень медленно стареть, как это было раньше. Нет, в один прекрасный момент она внезапно пережила полную трансформацию тела. Это произошло летом, в тех самых горах, куда она подалась отдыхать и где очень дешево сняла изолированную часть деревянного домика с туалетом на улице. Она осталась там на всё лето и даже часть осени, переселившись позже, когда почти закончились те деньги, которые она запланировала потратить на отдых, и вовсе в бесплатную избенку, в связи со щедростью одного доброго лесника. Она чувствовала себя неважно, и потому, никак не могла наотдыхаться. Отдыхала за всю жизнь, наверное… И этот, данный ей на проживание лесником, домик был расположен на отшибе, в лесу, среди нескольких других домиков, предназначенных для охотников и лесников, бывающих лишь наездами. Но в то время там совсем никто не жил. Ни в одном из этих домов.

Фанни теперь плохо помнила как то, что с нею случилось в той избушке, так и всю свою «допитерскую» жизнь. Она вспоминала лишь иногда, безотчетно, урывками, события той, «прошлой», жизни. Отчетливо запомнила она лишь то, как лежала на топчане со старым матрасом, в комнатке с деревянными полами и маленьким окошком. У неё неожиданно поднялась температура, её бил озноб… Не было никаких таблеток, ни аспирина, ни антибиотиков, и сил встать не было тоже. В конце концов, от физической боли и преследующих её до бесконечности глубоких личных переживаний, от какого-то истеричного переваривания событий жизни, перешедшего и вовсе в бред – она, наконец, совсем отключилась…

Через несколько суток, как она просчитала позже, Фанни проснулась. Самое первое, что она почувствовала, была острая зубная боль, как во время роста зубов мудрости… Один за одним у нее расшатывались и выпадали зубы. А под ними уже начинали пробиваться новые. Сильная температура и лихорадка продолжались.

Но…через несколько дней она выползла в прихожую и посмотрелась в маленькое, старое зеркало без рамки. Зеркало было закреплено над ручным рукомойником: таким, в который сверху наливалась вода из колодца. Ей было гораздо лучше, лишь слабость и легкое головокружение…

Фанни не узнавала себя. Вернее, вот теперь она и была собой. Прежней Фанни, какой всегда была по внутреннему ощущению: девушкой с каштановыми, слегка вьющимися волосами и зелёно-карими  глазами с длинными ресницами. Худой, изможденной, но… Молодой.

–А что было потом? – спросил тогда Фрэд.

– Потом… Я тотчас покинула тот съемный дом в горах. И оставила доброму хозяину – леснику ключ там, где он просил его оставить, когда я соберусь покинуть этот приют: прямо на калитке его забора, на маленьком крючочке. Полностью измененная, я пешком отправилась к ближайшей трассе, искать «попутку» до ближайшего населенного пункта. Села на автобус… Потом – на поезд. Чтобы не предъявлять документов при покупке билета, села безбилетницей, на маленькой станции, по договору с проводницей. И…так добралась, еще с одной пересадкой, до Питера. Немного поработала на всяких таких работах, где не шибко проверяли документы. Чуть не вляпалась в неприятную историю: уехала бы в Турцию, секс-рабыней… Вовремя нашла тусовку, стала то петь в рок – группах, то рисовать по найму, на заказ: по диплому и навыкам я была художник-оформитель. Хотя, в родном городке, и выйдя замуж, этими умениями пользоваться не приходилось. Ну, так и жила поначалу, в Питере… На съемных хатах. У друзей. В какой-нибудь студии… Где придется. Очень сложно было, пока существовали те паспорта, что везде требовались при устройстве на работу. Но, когда прошла повсеместная чипизация, и вместо паспорта часто работали просто вживленные в ладонь чипы, то стало немного легче. При устройстве на нормальную, хорошую работу всё равно требовали именно паспорт. А ещё, кучу всяких бумаг и платных справок: нужно же было разводить население на деньги всем этим бумажным конторам. Паспорт у меня, как и прописка, полностью отсутствовал, как и у многих других «категорий населения», не имеющих личного жилья. Имя которым – легион… Сдала его при чипизации. Проведя которую, у не имеющих жилплощади отобрали эти «корочки»: то есть, выдавали новые, только при наличии «жилищного сертификата», а «сертификаты» выдавали только владельцам недвижимого имущества. Тех, кто жил без паспорта, потрошили на взятки за нелегальное проживание и отсутствие работы и всячески ставили вне любых льгот, выплат и любой социальной помощи. В общем-то, и вне закона.

– А с личной жизнью как? – спросил Фрэд.

– Ну… Скажем, так: был у меня потом второй муж. Неофициальный, конечно… Я уже плохо его помню, хотя мы прожили вместе более десяти лет. Двенадцать или четырнадцать… Точней сразу не скажу. С ним я познакомилась уже в Питере, после своего изменения. Во время богемной жизни. В одной милой компании. В то время я, конечно же, не официально, в очередной раз искала любую работу. И кто-то из знакомых посоветовал подработать, помогая художественно оформлять помещения, расписывать стены в кафе и арт-клубах, вместе с другими художниками.

А он и был художником. Так и познакомились: кто-то нас представил друг другу, и мы вместе расписывали стены. И, если за первого своего мужа я писала некоторые научные работы и переводила тексты с английского, французского и немецкого для диссертации, то благодаря второму, научилась хорошо рисовать. Я и раньше неплохо рисовала: окончила художественно-промышленный институт, но теперь освоила новые техники живописи и работу пастелью и сангиной. И вскоре мы работали в четыре руки: понятное дело, за подписью работ только его именем, поскольку у него было какое-никакое имя и широкий круг связей. Этот художник был весьма странным типом: не только в то время, когда мы оба были опьянены страстью, но даже и все последующие годы его никогда не интересовало, сколько мне лет, кем я была и чем занималась прежде. Он был весь в искусстве; в конце концов, он стал вести какою-то студию для новичков, снимая площадь в бывшем ДК, и у него появилось множество девушек-поклонниц и моделей. После чего, я ушла, не прощаясь и не оставив ни записки, ни координат.

В те годы, мне уже не грозило никакой более-менее сносной работы по причине престарелого возраста и отсутствия после чипизации паспорта. Чипизация, если ты не знаешь, была делом чисто техническим: я сдала свой старый паспорт и получила чип в руку. Идентификационный номер…

Некоторое время паспорта еще требовали предъявлять на любой работе, кроме всяких «промоутеров», курьеров и прочих вариантов так называемой «подработки». (В это время я жила ещё у художника.) Но, когда я от него ушла, уже было достаточно идентификационного номера и отпечатка пальца на матовой табличке, а личные сведения о себе каждый мог держать в тайне: возраст, пол… На некоторых, хотя и не слишком надёжных работах, теперь этих поверхностных данных о будущем работнике было достаточно. Поскольку было достаточно того, что работник не объявлен в розыск и ничего не должен налоговой службе.

Так что, с тех пор я нахожу полулегальные, отвратительные и труднопереносимые, временные работки. Тем и живу.

После третьей, очень краткой попытки еще раз устроить личную жизнь (а вернее, еще одного стихийно возникшего романа), я решила больше не обжигаться. Тогда я поняла, что моя странность, уже резко бросающаяся в глаза, стала полностью очевидной… Как и моё будущее одиночество.

– Странность?

– Тебе не понять это, Фрэдди… Ты тоже странный. И это не так бросается в глаза в интернете. Но в реале… Я не так разговариваю, не так себя веду. Не понимаю половины слэнговых выражений…Мне говорят: «Ты из прошлого века»… А я… и в самом деле именно оттуда. Внутри интернета это ещё можно принять за шарм или за стиль. Но в реале это явно не прокатывает. И, Фрэдди… Современный слэнг или манеры нельзя выучить – нужно просто вместе проучиться с их носителями в школе, в вузе; ходить на общие тусовки, слушать только современную музыку и читать исключительно современные книги… Люди эти совсем не бывают в интернете, кроме как в социальных сетях типа инстаграмма, ютуба, вотцапа и тому подобного… Потому, ты их совсем не знаешь. А в реале их большинство. А в той среде, где я обретаюсь теперь – там нет ни поэтов, ни музыкантов, ни ученых. Что само собой разумеется; а есть подсобные рабочие, няньки, дворничихи, уборщицы, продавцы – там есть только такие, как я тебе описала: с уличными манерами и слэнгом соцсетей для праздно отдыхающих. Основная масса человечества – именно они.

– И с тех пор ты живешь только одна, на съёмных квартирах, в чехарде сменяемых как в калейдоскопе разнообразных подработок…, – начал Фрэд.

– Да, – ответила Фанни. – Эта безумная, ненадёжная, съемная жизнь сводит меня с ума. Я – вообще-то, человек домашний… А вынуждена существовать во всём этом. В странной жизни, будто выданной напрокат самим богом, почему-то забывшим забрать меня на тот свет. Среди чужих людей и абсолютно чуждого времени и нравов. Лучше бы, я была интелом. Не было бы того, что предстоит завтра: вот, буду обзванивать различные учреждения… «Вам требуются фасовщицы?» – «Да, но скажите, сколько вам лет?» – «А до скольки вы берёте?» – «До тридцати»… А мне можно устраиваться лишь туда, где не спрашивают возраст, и, следовательно, не требуют показать паспорт и прописку… При этом, такие, не официальные работы без оформления, редко бывают хотя бы относительно терпимыми…

–То, что ты молодо выглядишь, не имеет значения?

– Никакого. Берут по паспорту, а не по морде, Фрэд. Впрочем, был бы паспорт, список работ не сильно пополнился бы: расширился только на секретаря, товароведа, продавца продуктовых товаров, кладовщика и кассира. Желательно, с опытом работы. Больше здесь никто не нужен. Всё остальное устройство – только, по очень большому блату.

– Кассиром всё же лучше, чем уборщицей.

– Ага. Только, туда берут с паспортом. И с опытом. И со стажем. Более того, Фрэд, ты не знаешь реалий: я интуитивно везде скрываю свой возраст не потому только, что мне никто не поверит, что мне столько лет. Поверят. Мне кажется, они даже на человека не смотрят. Только в документ – или считывают … с руки. Это, если попасться органам безопасности, где-нибудь при тотальной проверке. И, если они считают мой возраст, постараются всеми силами отправить в утиль. Они увидят во мне только старую бабку, Фрэд! А этому государству отнюдь не нужны долгожители. Редкие индивиды, которые дожили и пережили пенсионный возраст, его не интересуют. Если есть пенсионеры одиночки, то, насколько я поняла, их стараются потихоньку ликвидировать. Тем более что, полагают, что если у них ещё остались мозги – пусть работают бесплатно, в форме интелов; государству тогда не надо будет их кормить. И деньги можно забрать тем, кто ведает распределением финансовых ресурсов среди наших стариков…

Этот разговор состоялся уже с год или полтора тому назад.

А сейчас, сегодня, когда Фанни смотрела в будущее вновь со всеми оттенками ожидаемой мрачности, она абсолютно не против была откровенно поболтать с Фрэдом. Как уже не раз бывало. Тем более, что больше уж точно не с кем.

– Фанни, что у тебя опять случилось, с последней твоей работой? – первым делом, спросил интел.

– Что случилось? Точно сама не знаю… Вчера, уже поздно вечером, мне неожиданно позвонил хозяин. Его гневный голос резко проорал в ухо, отдаваясь внутри черепа звуковым новомодным стереоэффектом, вмонтированным во все теперешние плейерфоны:

– Можете завтра больше не выходить!

– Но вы же сами сказали, что я завтра с восьми! – робко возразила я.

– Нет! Ты мне больше не нужна! – и мой наниматель резко оборвал звонок, явно не желая ничего больше слушать.

    Тогда я растерянно положила плейерфон на пустую прикроватную тумбочку и сразу же осознала, что с завтрашнего дня – вновь безработная, и что мне, по всей видимости, вовсе ничего не заплатят за уже отработанную в магазине канцтоваров неделю.

– А что было на работе, в течение дня? – поинтересовался Фрэд.

– Вроде бы, всё было так же, как и всегда, – ответила Фанни. – Ленка Мегадед, ругающаяся матом через каждое слово, не со зла, а для связки слов в предложении, – была на кассе. А я и Лана обслуживали покупателей. В их отсутствие Лана постоянно напевала неизвестные мне ультрасовременные молодёжные реповые песни. В её исполнении, как ни странно, они показались даже ничего. Лана – стройная, даже слишком тоненькая, девушка с крупными и выразительными серыми глазами. Нервы, правда, у неё совсем сдали, и Лана нервно и плаксиво, взахлёб, постоянно откровенничает с Ленкой о своём парне, который её бросил, говорит: «Он никогда не разрешает ни с кем гулять, даже с подругами. Недавно мы вместе шли по улице, так он сильно ревновал меня даже ко всем прохожим, и всю дорогу молчал. А когда на меня смотрели проходящие мимо парни, он вертелся, как уж на сковородке. А дома он бьет меня: и за немытую посуду, и за позднее возвращение с работы. Даже тогда, когда я просто не вовремя подошла к нему сзади, чтобы обнять, когда он был весь целиком в компьютере… Он вскочил, как ошпаренный, и гневно вопил, чтобы я больше так никогда не делала. И это не смотря на то, что наш роман начался так душевно и трепетно: цветы, ночные прогулки, мой выпускной вечер в школе… Это – еще на родине, до того, как он уезжал. А потом он служил по контракту, в какой-то диверсионной группе. Стал другим, более нервным. Но всё же, он даже в Питер ради меня приехал. С тех пор, мы так и жили: мы с моим братом и этим Лёшей снимаем вместе трехкомнатную квартиру…»

    В общем, Фрэд, мне кажется, рано сейчас начинают практически семейную жизнь почти все молоденькие девушки – лет в пятнадцать – семнадцать…Жуть! Они же совсем ещё дети. И Лане, и Ленке по семнадцать, и они уже пережили по нескольку совместных жизней с парнями, когда они стирали, мыли посуду, вместе снимали жилье. Даже, еще обучаясь в школе, они проходили и через это, и через бурные расставания… Фрэд, как-то на работе мне вдруг показалось, что эти юные девушки знают о жизни уже гораздо больше меня, несмотря на мой возраст. Например, Ленка учится в медицинском училище, и лишь подрабатывает в этом киоске – дома одной ей, видите ли, скучно на каникулах, которые идут у них сейчас в училище, после летней практики, и она стремится быть и сейчас на людях. Всегда, беспрерывно, что ли? У себя в училище Ленка видала уже и роды, и смерти, и операции; их водили на практику, и при них работали с людьми медики. Ленка учится на «отлично» и собирается после окончания медучилища отправиться служить в горячие точки, о чем пока не спешит сообщать родителям: по распределению она могла бы спокойно остаться здесь, в Питере.

    И Ленка, в отличие от Ланы, внешне – очень толстая, просто колобок, и маленькая, но на лицо симпатичная. И при такой комплекции, совершенно без комплексов. У неё какое-то неизлечимое заболевание, сильно осложняющее жизнь: Ленка постоянно глотает таблетки – как она сама поделилась с Ланой, поскольку отец Ленки получил в молодости сильную дозу облучения. Инвалидность ей, однако, не дали, хотя и были должны, и денег её семье за «сложного» ребёнка не платили – сочли их достаточно обеспеченными. Но, когда Ленка краешком глаза просматривала свою карточку, заглядывая через плечо участковой медсестры, то с удивлением обнаружила, что по документам якобы несколько раз посетила шикарные пансионаты и курорты и даже побывала на далёких островах по льготной путёвке. Видимо, кто-то другой, как она сказала: «пропутешествовал на оформленные на меня дотации, или же получил халявные деньги»…

    Несмотря на свою комплекцию, Ленка всегда была очень подвижным, неуёмным и зажигательным существом, имела множество парней и ещё больше воздыхателей. И Знаешь, Фрэд… Ей будет скучно в простой, житейской атмосфере, она вся здесь – в событиях вокруг себя. В максимально материализованном реале: ей это интересно. Наверное, действительно, горячие точки – это её будущий выбор и судьба.

– Фанни, я понимаю, что тебе не с кем поговорить, и хочется выговориться, но… А что было вчера – не так, как всегда? – спросил Фрэд.

– Да, я что-то отвлеклась…Попробую просмотреть подробности вчерашнего дня. Вот девчата вышли покурить, оставив временно меня одну… Покупателей всё равно нет. А между мной и ими – всеми девушками, которые уже освоились на этой работе, а не только с Ланой и Ленкой – как-то с первого же слова не заладился контакт, не возникло никакой симпатии. Девушки интуитивно почувствовали мою чуждость всему этому миру в целом и конкретно их молодёжному миру в частности. А последней, хотя и далеко не единственной каплей отчуждения был тот факт, что я абсолютно не курю: не только травку, но даже и простые сигареты. В моей молодости, это было не принято и считалось вульгарным; не закурила я и после. Кроме того, когда я пришла на эту точку, то сдури сказала, что мне двадцать. Я примерно так оценила их приблизительный возраст, да и он, как ты можешь понять, казался мне почти что детским… Но, для девчонок было иначе; я сразу же стала слишком взрослой и слишком странной. Оказалось, что в этом ларьке стихийно подобрались лишь девчата от четырнадцати до восемнадцати.

     Именно в то время, когда Ленка и Лана вышли на ступеньки покурить, сюда и нагрянул хозяин ларька, Семён Петрович, пожилой и вечно чем-нибудь недовольный дядька. Он, выругавшись при входе на девчонок и продолжая бурчать что-то себе под нос, долго копался в букинистических книгах, тех, которые сдали сюда на этой неделе. Ему надо было оценить их и разложить по разделам. Покончив с этим, он заставил меня (я там представилась Олесей) и Лану выравнивать учебники на полках и наклеивать везде на товар ценники, если обнаруживал их отсутствие. Рассердившись еще больше от выявленных беспорядков, Семён Петрович потом заставил Лану открыть стеклянный шкафчик, что занимал всю глухую стену и служил витриной для выставки товара. Хозяин приказал Лане убрать с полок этого шкафчика выставленные там иконки. Их, с не дюжим упрямством, громоздила туда жена хозяина, Раиса Сергеевна, но влетало за это всякий раз работницам ларька: об этом я не раз уже слыхала от девчонок.

– Что здесь, богадельня, что ли? – вновь орал Семён Петрович, брызгая во все стороны старческой слюной. – Выставь лучше магнитики с видами города, для приезжих. Сейчас – их сезон, они должны хорошо расходиться!

   Лана, крепко сжав губы и нервно подрагивая всем телом, незамедлительно кинулась выполнять поручение хозяина, который, как только она закончила, послал её в подсобку за лестницей и заставил влезть на самую верхнюю полку и поправить стоящие там рюкзаки.

– Ещё одно замечание – и я тебя уволю! – пригрозил он гневно, в этот свой приход избрав своей жертвой именно Лану.

     Когда хозяин, наконец, ушел и оставил нас, работниц, одних, Лана заплакала.

     А чуть позднее, вдобавок, обнаружилось, что она впопыхах засунула куда-то ключи от витрин. Искали их потом мы все – и нигде они не обнаруживались, как в воду канули.

– Мне нужна эта работа. А он меня уволит! Он и так мной не доволен! – хлюпнула носом Лана. – Мой парень больше не будет давать мне денег на питание, да и мою долю за хату не будет вносить, а платить как раз скоро, – сквозь слёзы, с надрывом, добавила она.

– Я забыла, ты говорила мне или нет, где ты учишься, на кого? – спросила вдруг Ленка.

– На технолога. Заочно, – тихо ответила Лана.

– А ты где-нибудь ещё до этого работала? – продолжала опрос Ленка.

– Да. У себя в городе – ди-джеем. Я на гитаре умею играть, петь. А еще, уже здесь, студенткой, работала на теплоходе официанткой. Туда только студентов набирали, на лето. А потом – тоже официанткой, в баре. С ночными сменами, и потому мне мой парень там работать запретил. Ревнивый он очень. Вдобавок, один раз он на работу ко мне нагрянул… Скандал устроил.

– Знаешь, Фанни, о потере ключей, видимо, девчонки сообщили хозяину после твоего ухода и свалили всю вину на тебя, – немного помолчав, предположил Фрэд. – Может, поедешь и поговоришь с хозяином? Или позвонишь?

– Ты прав. Тогда поведение хозяина было бы понятным, и все становится на свои места. Но… закладывать Лану, звонить хозяину, мне абсолютно не хочется. Тем более, ехать туда. Ну, в очередной раз не сложилось… И, кажется, что всё, что бы я не предприняла – будет пустой тратой сил, и только. Уже не сложилось ничего с этой работой – и вряд ли что-то выйдет.

– Ну, тогда не знаю, что посоветовать, – сказал Фрэд.

– А не надо ничего советовать. Спасибо, что выслушал. До связи… Я выхожу отсюда.

– До связи, – грустно ответил Фрэд.

А потом… Настроился на Фанни, и упал в реал.

   ***

Весь день она просидела в интернете, за общением даже не заметив, как незаметно подступил вечер. Есть ей почти никогда не хотелось, и целый день она лишь попивала воду из пластиковой бутылки.

    Но вечером Фанни неожиданно и внезапно захотелось выйти на улицу, пройтись по городу. Она тотчас накинула легкий плащ – на улице накрапывал мелкий дождик, и засунулась в узкие и длинные ультрамодные сапоги, согревающие ноги при холоде и охлаждающие при жаре. Когда Фанни выскочила из своей комнатки-пенала, то наспех закрыла её на ключ и прошелестела своим длинным синим плащом в стенах коридора.

Потом она проскочила мимо выстроенных в ряд у стены и вечно, в любое время суток, работающих стиральных машинок. Эти машинки шумно проворачивали бельё внутри своих прозрачных огромных желудков и посверкивали разноцветными лампочками, время от времени включаясь и выключаясь. Они были похожи на застывших, но вечно живых чудовищ, которые всё время что-то жуют.

Фанни закрыла общую дверь коммуналки, ведущую на площадку, после чего, долго дожидаясь старого лифта, наконец, съехала вниз в его прокуренном брюхе и вышла из темноты подъезда, слегка пошатываясь на высоких, уже сильно сбитых, каблуках. Отчаянными шагами вызванивая пустоту асфальта, Фанни устремилась в вечное, одинокое никуда…