Читать книгу Ночные товарные. Избранные и новые стихотворения - Ольга Юрьевна Ермолаева - Страница 56

Утром жаркое солнце пред тёмной стеною

                                                                         еловой,

и у дуба просвечен весь купол

                              тончайших, салатных листков,

и опять в нашем небе, сияющем

                                                            сине-лиловом,

воздвигаются пышные горы искристых,

                                                     как снег облаков…

Сильно парит к полудню; слышней, глянцевитее

                                                                             гряды;

и блистающий дождь неожиданно сыпет

                                                    сквозь солнце на сад,

на сараи, на вербу, на прелый штакетник

                                                                            ограды;

и так остро-алмазно травинки и щепки и ветки

                                                                               горят.

Эти дни за работой в саду, во дворе, в огороде,

                                                                            по дому,

чаепитья за круглым столом на веранде

                                   и прелесть прогулок лесных,

наблюденье заката из сетки гамачной —

                                           и пёстрое по золотому,

и зелёное с палевым небо в просветах чащоб

                                                                   смоляных…

А в шатрах чёрных елей ночуют какие-то

                                                                        птицы.

Мне всегда представлялись такие шатры

                                                   превосходней всего:

на согретой и скользкой настилке из игл

                                                                 приютиться,

и не знать ничего, кроме леса и тонкого сна

                                                                          своего.

Прошлый год мы ходили в Денисьево лесом,

                                                                         полями.

Всё казалось, блестящая крыша усадьбы

                                                   как призрак встаёт

в бузине металлической, над пустырём

                                                                с лопухами,

за живой, нерушимой волшебно,

                                    кирпичною кладкой ворот.

Вереница же изб вся окрашена краской,

                                                    подобной оливкам;

потемневшего сена ряды, дряхлость вётел

                                                      над ряской пруда;

и знакомая лошадь, которую баба

                                            с обветренным ликом

ставит прямо к крыльцу магазина

                                          на станции нашей всегда…

…А на станции чад тополей и черны

                                           после ливня платформы.

Пролетел скорый поезд, напомнив мне зимний

                                                                           Берлин:

гиацинтовый тонкий мороз, запах камня

                                                   в тумане упорном —

всё собою тогда забивал дым от бурого угля

                                                                           один!..

Но к душистым гераням в заплаканных окнах

                                                                     можайских,

где на светлой заутрене стаи грачиные близ

                                                                   куполков, —

всё-то жидкая грязь по дорогам, и виды

                                                       поистине райских

светлых рощ, косогоров, ручьёв,

                             дальних розовых гор облаков…

Тут особенно, по-стариковски, по-детски,

                                                          уютно и грустно,

если в комнатах низких темнеет от туч,

                                                  находящих с полей,

иль закат посылает на стену небрежно-

                                                                   искусный

золотистый, дрожащий рисунок

                                       маячащих в окнах ветвей.

К Иоакиму с Анной в Можайске мой путь

                                                                  постоянный.

он не лучше ничем обретённых другими путей:

для меня открывалось магическим именем

                                                                            «Анна»

прежде много на свете заветных и тайных

                                                                       дверей…

С грязной площади, в летние будни всегда

                                                                 многолюдной,

мимо детских колясок с рассадою,

                                         не удержавшись, пройдя,

я ступаю во дворик, что плиткою выложен

                                                          пёстро и чудно,

и на бежевой плитке стремительно сохнут

                                                           слезинки дождя.

Этот воздух хранит отражения всех,

                                                    в нём бывавших…

я не стану оглядывать росписи сводов

                                         и в купол глаза подымать,

я из тех, молчаливых, стеснённых

                                                     и не целовавших

ни икон и ни рук… Да и вряд ли смогу целовать.

Но откликнется сердце всей музыке хора

                                                                       согласной,

и расправится дух мой смятенный,

                                               послужит во имя Твоё.

Ту, с косой в крупных звеньях

                              на блузке поблёклой атласной —

сероглазую девочку будут крестить…

                                             уж не Анна ли имя её?

И не Анна ли та, что все руки себе исколола

на телеге в лесу от ударов тяжёлых ветвей?

помоги же им всем, милосердный

                                                    Можайский Никола,

ты ведь держишь игрушечный сей городок

                                   в кипарисной ладони своей!

И в Твоём городке на ладони, во храме,

                                                    во радости красок,

я стою позади очень многих,

                                        и полная сумка в руках

бархатистых, чернильно-лимонных

                                                  анютиных глазок,

с липкой чёрной земелькой,

                     в бумажных подмокших кульках.