Читать книгу Будни ветеринарного врача - Ольга Юрьевна Овчинникова - Страница 5

Если хозяин идиот, то коту пизда.

Помимо тихого деревенского филиала у клиники есть ещё городской, и сегодня я работаю как раз там. Это кирпичный, двухэтажный домик, в котором есть холл для ожидания приёма, терапевтический кабинет, УЗИ, рентген, операционная; а на втором этаже находятся вакцинальный кабинет, маленькая лаборатория, зоомагазин, ординаторская и груминг, – всё очень компактно и функционально.

Холл для ожидания в этом филиале почти никогда не пустует, но сегодня с утра там сидит только одна женщина. С кем-то очень маленьким. Мы, субботняя смена, видим её через видеокамеру, сидя в ординаторской, наверху.

За админа сегодня Аля – скромная, худенькая, исполнительная девочка с длинной, чёрной, толстой косой, старомодно перекинутой через плечо. Карие, огромные глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, наивно и доверчиво, по-детски, смотрят на мир.

Аля идёт узнавать, с кем пришла женщина и быстро возвращается.

– Там со щенком. Кому? – неуверенно она обводит нашу смену взглядом.

В отличие от моей трёхэтажной библиотеки, в её чудесной интеллигентной головке матюги не то, что не живут, но даже никогда и не задерживаются. Улыбчивую Алю любят все. Она всегда готова помочь, при необходимости подержать животное, и большинство людей нагло пользуется её неспособностью отказать. Я её жалею. Таких людей нельзя ставить админом – эта должность грубо, в короткие сроки убивает нервную систему, порождая либо неврастеников, либо матёрых, толстокожих циников, и Аля, принимающая всё близко к сердцу, стремительно приближается к первому варианту развития событий.

Вопрошающе, она повторно обводит нашу троицу взглядом. Так как в холле никого не было, все мы поднялись наверх, в ординаторскую, оккупировав диванчик и обеденный стол, а в приёмном кабинете с профилактической целью поставили кварц – слишком много вирусных пациентов идёт в последнее время.

Грязная, дождливая осень, слишком быстро сменившая солнечное лето, щедра на такие подарки.

На вопрос Али все демонстративно делают вид, что сильно заняты. Она обводит нас изучающим взглядом ещё раз, тяжело вздыхает и говорит то, что определённо не добавляет никому энтузиазма:

– Хозяйка щенка – разводчица. Ой! – звонко заливается смехом от того, что оговорилась так лихо. – «Заводчица», я хотела сказать!

Скрестила, что называется, заводчицу и разведенца. Улыбаюсь. Разведенцы – это те, кто скрещивает бессистемно, близкородственно, от чего потомству передаются генетические, а нередко и вирусные неизлечимые заболевания; вынуждают своих животных бесконечно рожать, лишь бы только поиметь выгоду. Понятно, что и кормят они животных, с целью экономии, самым дерьмовым кормом. За это разведенцев я люто ненавижу, хоть и называю их заводчиками, – это слово привычнее.

– Ну, кто? – тоскливо вопрошает Аля, снова поочерёдно глядя на нас.

Быть админом тяжело ещё и потому, что с одной стороны приходится иметь дело с владельцами животных, которых приходится выслушивать, уговаривать и выстраивать в очередь, иногда нарываясь на грубость. А с другой стороны – мы, которым надо этих самых животных раздать. Сегодня, когда все свободны, а на приём пришёл всего один человек – и тот заводчик – сделать подобное так, чтобы никого не обидеть, для Али особенно проблематично.

После затянувшейся паузы, она терпеливо выслушивает сразу две стандартные отговорки:

– У меня скоро придут по записи.

– Я – курить, и ещё мне с анализами разбираться.

И в итоге ни одной грамотной отмазки мне не достаётся! Вот что значит старожилы!

– Я бы и рада, – торопливо навёрстываю упущенное и озвучиваю свой веский повод, – но у моей жопы и дивана свидание в самом разгаре!

С этими словами и плюхаюсь на диван. Девчонки ржут:

– Мужика себе заведи наконец!

– Ладно. Давайте тянуть спички, – предлагает Аля, усмехнувшись и вытаскивая из кармана полупустой, гремящий одинокими спичками коробок. Зачем они некурящей девушке – остаётся для меня загадкой. Она достаёт спички, отламывает у одной кончик и зажимает их в руке.

Мне понятно, что в любом случае выбор упадёт на того, кто высказался последним, а это была я. Мой авторитет в коллективе пока ещё довольно жалок. Что ж. Кто везёт – того и погоняют. В любом случае, мне будет полезен опыт приёма таких пациентов и общение с разнообразными людьми, да и Алю жалко.

«Да-да! Точно! Будет полезно! Ты же явный социофоб и интроверт-самоучка!» – гундит внутренний голос.

Я бы попросила без ярлыков, эй!

– Давай я возьму, – отвечаю Але, махнув рукой на спички, на что она с благодарностью бросается мне на шею, закатив глаза.

Встаю с дивана и спускаюсь вниз, демонстративно шаркая ногами. Выключаю кварц.

* * *

…Щенок гриффона. Дыхание тяжёлое, с хрипами.

– Рассказывайте, – говорю я приветливо, хотя совсем себя так не ощущаю.

«Герпес собак, – интуиция, говорящая изнутри, уже ставит предварительные диагнозы. – Бордетеллёз».

Заводчица, полноватая дама средних лет, от которой за версту несёт наглой самоуверенностью, измеряет меня недоверчивым взглядом и с вызовом говорит:

– Нас лечит самый лучший врач, но она сейчас ушла в отпуск, поэтому я приехала сюда. У меня питомник.

«Я переведу, – охотно откликается мой внутренний голос и с интонацией интерпретирует сказанное: „Ты – говняное говно, покрытое сверху говнистой говёшкой и намазанное по бокам говнистым говнецом. Ты ничего не знаешь, но делать нечего. Может, скажешь чего умного, а я потом ещё погуглю“, – да, дословно как-то так!»

Вот спасиб тебе большое за вольный перевод; вот что бы я без тебя делала-то?

Услышав из уст женщины слово «питомник», нейтрально спрашиваю, сохраняя гримасу, должную изобразить приветливость:

– Расскажите, чем лечили.

Потому что заводчики обожают лечить своих животных. Без диагноза. Просто потому что. Не перепробовав всего, они и шагу не сделают по направлению к клинике. Она начинает перечислять, а я нейтрально киваю головой и всячески поддакиваю. Потому что если на этапе сбора анамнеза начать критиковать хотя бы какое-то из сказанных слов: всё, пипец. Дальше можно будет добиться сознанки только с помощью раскалённого утюга. Итак, она перечисляет увесистый список, в конце которого значится:

– …Дексаметазон… Что ещё ему поколоть?

– Дозу дексаметазона какую делали? – опять же нейтрально спрашиваю я, начиная покрываться злобными мурашками отчаяния. Улыбки на мне уже не существует даже в виде остаточных следов.

– 0,3 миллилитра. Два раза в день. Сегодня третий день.

– Мне нужно его взвесить. Сейчас вернусь. Подождите, пожалуйста, – мило улыбнувшись, говорю я, беру щенка и, прежде чем моя злость прорывается наружу, выхожу из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. Весы для «мелочи» стоят наверху, в зоомагазине, где я и взвешиваю маленького пациента: весит он всего 750 граммов.

Коллеги встречают меня вопрошающими взглядами: каждый раз, когда кто-то поднимается с приёма наверх, он ищет «помощь зала», хочет совершить «звонок другу» или стремительно закапывается в местной библиотеке умных книжек. Вместо ответа я аккуратно вручаю щенка Але и начинаю избивать ногой мешок с наполнителем для кошачьих туалетов. Я пинаю его и в исступлении тихо ору:

– Дексаметазон! 0,3 миллилитра! Два раза в день!

– ЧТО? – вытаращив глаза, переспрашивают девчонки. – СКОЛЬКО?

– Но-о-оль! Три-и-и! – и со следующим пинком отбиваю себе палец на ноге. – Ай-й!

– Ни один пациент не должен умереть без дексаметазона11! – шутят коллеги в качестве поддержки. Плоский медицинский юмор, уже баян, как и подобные заводчики с их жаждой напичкать всех и каждого дексаметазоном… Ширяли бы уже гомеопатию – от неё хоть вреда никакого. Как, впрочем, и пользы…

Отчаянно смотрю в зеркало, висящее на стене, выравниваю дыхание и, изображая аутотренинг, говорю:

– Именно сегодня я отношусь к людям добрее, – кстати, это пятый постулат Рэйки. – Я люблю заводчиц. Я очень люблю заводчиц…

Когда уже, чёрт побери, гормональные препараты начнут продавать по рецептам? Когда уже все подряд перестанут колоть их при любых заболеваниях, нарушая гормональный баланс в организме? Как его потом выравнивать, чёрт побери? Как? Вы видели толщину учебников по эндокринологии? А текст там какой! Адренокортико… мать его… тропный гормон!

Отдышавшись, забираю щенка у Али и сдержанно говорю:

– Обработай весы, пожалуйста.

Она испуганно кивает. Герпес заразен для других собак.

Возвращаюсь обратно в кабинет, искусственно улыбаясь.

Долго и кропотливо высчитываю нужные дозы, колю щенку уколы, рассказывая про герпес и бордетеллёз. И тут заводчица говорит:

– Мой врач ставит ему диагноз: аденовироз.

– Не исключено, – констатирую я, по-прежнему сохраняя невозмутимость: Рейки рулит! – Хотя аденовироз-то вряд ли, учитывая наличие прививок у его матери. Герпес или бордетеллёз более вероятны. Вы делали тесты?

– Нет.

– Можно взять пробы на всё это. Но отрицательный результат не будет говорить о том, что их нет. Пятьдесят на пятьдесят.

Соглашается. Беру пробы. Пишу назначение – это рекомендации из англоязычной книги, – и тут хозяйка щенка замечает:

– Я была с собаками на выставке три недели назад.

– И? – подталкиваю её говорить дальше, частично отрываясь от написания.

– И они принесли оттуда ринотрахеит. Ну, перечихали все, перекашляли. А сейчас всё нормально.

– Ну так ринотрахеит и герпес – это одно и то же, – соглашаюсь с её названием диагноза.

Смотрит недоверчиво. Называйте, как хотите: вирус-то один. В завершение мягко пытаюсь отговорить её от дексаметазона:

– Ампула, один миллилитр, идёт на взрослого человека, килограмм этак на семьдесят. Он делается строго по показаниям. А щенок весит 750 граммов, что примерно в сто раз меньше, – па-а-ауза, длиною в осознание, и я продолжаю: – Дексаметазон убивает иммунитет, который необходим щенку для борьбы с вирусом, а заодно и надпочечники – это вызывает ятрогенную болезнь Аддисона, – иногда для пущего веса приходится блистать терминами. Сейчас этим термином мог стать «Адренокортикотропный гормон», но боюсь, этого мне без запинки и предварительной тренировки не выговорить. Продолжаю обычным, человеческим языком: – Я бы не стала продолжать ему делать дексаметазон. При вирусных заболеваниях, к тому же он противопоказан.

Она смотрит куда-то вбок и молчит.

«Так, так! Я переведу! – снова вторгается в мои мысли дружеский внутренний голос: – „Я не согласна. Наш врач знает лучше! При аденовирозе декс – самое то, что надо!“ – Так что не парься!»

Не париться? Ещё немного, и у меня начнётся состояние аффекта.

Молча отдаю женщине назначение. Я что, недостаточно хорошо объясняю?

Всё так же молча она уходит, забрав щенка, которого методично прикончила своим незнанием… Поганое чувство, что я опять не достучалась до очередной заводчицы, ввергает меня в депрессию.

– Да не парься, – весело кричит Аля, пробегая мимо и невольно повторив фразу, только что прозвучавшую в моей голове.

Я люблю заводчиков. Я очень люблю заводчиков…

* * *

В этот момент начинают идти люди. Девчонки исчезают в хирургии, а мне достаётся кошка с кровотечением из матки. Кошка красивая, дымчато-серая, с чёрной головой и хвостом, – бирманской породы. Шерсть мягкая, словно пух.

– Давно? – спрашиваю я, наблюдая, как кошка, по каплям, теряет кровь прямо на глазах.

– Третий день, – сознаётся хозяйка.

«Третий? День?» – возмущённо переспрашивает внутри моей головы голос: от его весёлости не остаётся и следа.

Заглядываю кошке в рот – слизистые бледные, со смертельно-зелёным оттенком.

– Это экстренное состояние, – раздумывать особо некогда, и я говорю быстро, – срочно ищите донора и… Она могла отравиться крысиным ядом? Она не беременна? Котята? Прививки есть? Может, змея укусила?

Выясняется, что кошка только недавно родила, и в следующую течку снова была повязана с котом.

– Сделайте ей укольчик, – нетерпеливо говорит женщина.

Глубокий вдох. Да что ж вы со мной сегодня делаете-то!

– Ваша кошка потеряла очень много крови, – говорю медленнее, но очень внятно. – Она нуждается в удалении матки и полном обследовании. Нужно установить причину, взять анализы, но уже сейчас понятно, что ей необходимо переливание крови, иначе она может не перенести наркоз и операцию…

– В интернете написано… – вместо ответа снова перебивает меня она.

– ВЫ ЧТО, НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ОНА УМРЁТ? – я срываюсь на крик, и тут же беру себя в руки: нельзя орать на людей во время приёма: – Извините…

Чёрт… Я же люблю людей. Или нет?

«Не любишь. Ты потому в ветеринары и подалась: из ненависти к людям. Продолжай», – успокаивает, как может, внутренний голос.

– Вашей кошке необходимо полное обследование, переливание крови и операция, – смотрю женщине прямо в глаза, чтобы донести, что всё из перечисленного не моя экзотическая прихоть, а крайняя необходимость.

– Уколите ей что-нибудь, – отвечает женщина.

– Разумеется, я сделаю ей укол, – в голове уже крутится альтернативный список, который, вероятнее всего, не поможет. – Но это её не спасёт. Анализ крови?

– Нет, не надо.

«Так… тихо, тихо», – внутренний голос едва успевает не дать мне взорваться во второй раз. На каменных ногах я выхожу из кабинета, набираю в шприцы два кровоостанавливающих препарата, возвращаюсь и заодно приношу журнал:

– Пишите: «От обследования животного отказываюсь. От овариогистерэктомии отказываюсь. Число. Подпись».

– Зачем это?

«Затем!» – порывисто отвечает внутри голос и, кажется, он уже тоже в бешенстве.

– Так Вы снимаете с нас ответственность, – поясняю я более чем сдержанно.

Пишет. Беру в руки первый шприц.

– Я сама сделаю уколы, – опережает меня женщина.

Удивлённо поднимаю вверх брови.

– Так будет дешевле, – поясняет она. – Вы ведь за укалывание тоже берёте…

«Чёрт с тобой, – внутри я уже скриплю зубами. – Ещё этого не хватало!»

На ум приходит случай, когда мужчина сам колол кота якобы подкожно, в холку, а на самом деле тыкал прямиком между рёбер, каждый раз прокалывая лёгкие. Такая ежедневная перфорация вызвала проникновение воздуха из лёгких в подкожную клетчатку. Через пару недель кот покрылся пузырями, при поглаживании хрустел и крепитировал. Тогда всё закончилось более-менее благополучно – из-под кожи воздух удалось частично откачать, а остальной рассосался.

Объясняю, как делать и даже придерживаю кошку, пока женщина колет оба препарата. Сэкономила, молодец, чо… Возьми с полки пирожок. Там два – возьми тот, что посередине.

– Я пошла? – спрашивает женщина, беря на руки кошку, из которой продолжает щедро и методично капать кровь.

На столе алым пятном красуется круглая лужица. Как я могу её отпустить?

– Скажите, – спрашиваю осторожно, – почему Вы отказываетесь от удаления матки у кошки? Это спасло бы её. Без операции она умрёт. Это из-за денег?

– А зачем мне кошка, которая не сможет рожать котят? – удивлённо отвечает вопросом на вопрос женщина.

Последний рубеж.

– В смысле? – о, это уже интересно… По коже пробегает взбудораженная волна леденящих мурашек.

– Я – заводчица, и кошки нужны мне для воспроизводства. И зачем мне кошка без матки?

Оу… По крайней мере, честно.

Очень медленно я беру в руки журнал, сжимаю его и медленно, молча выхожу из кабинета. Аля, которая по случаю оказывается рядом, на этот раз не находится, что и сказать.

Я люблю заводчиц… Я очень люблю заводчиц…

* * *

– Поджелудка это! Поджелудка, говорю Вам! – визгливая худая женщина с редкими, когда-то покрашенными в рыжий цвет волосами, упорно тычет мне в лицо маленькой, безучастной к происходящему кошкой.

Моя интуиция, которая в назначении пишется как «предварительный диагноз», утверждает, что у кошки ХБП – хроническая болезнь почек12.

– Что ест? – стандартно собираю анамнез я.

Главное, задать вопрос не «чем кормите?», а именно «что ест?» И ещё, главное, в процессе расспросов никак не реагировать на то, что слышишь. Быть безоценочной. Это позволяет услышать больше. Кошка как бы сама ест несбалансированный корм. Ходит в ближайший супермаркет, затаривается разрекламированными паштетами и ест. Рекламы пересмотрела на ТВ. Никто не виноват.

Я позволяю себе огласить своё мнение только тогда, когда владелец высказался полностью. Итак…

– Она уже месяц ничего не ест! – визжит женщина.

Хочется зажать уши руками, чтобы только не слышать этот резкий голос. Морщусь.

– Раньше что ела? – старательно и терпеливо перефразирую вопрос.

Если сейчас она скажет: «Не знаю», боюсь, что по инерции выдам новый вопрос: «А если бы знали?», но женщина, недолго думая, начинает перечислять:

– Мясо, рыбу, – и затем в списке звучит один из массово разрекламированных кормов эконом-класса.

«ХПН», – более убедительно поддакивает мой внутренний голос, огласив всё более созревающий диагноз.

– Стала больше пить, да? – задаю следующий вопрос.

– Откуда Вы знаете? – лицо женщины на миг принимает удивлённый вид.

«Определённо ХПН, – утвердительно звучит внутри головы: – Однако, что-то не сходится. Слишком быстрое развитие болезни… Слишком быстрое…»

Действительно: кошка камышового цвета, возраст всего семь лет… Генетика у таких беспородных товарищей позволяет им доживать до глубокой старости. При должном, разумеется, уходе.

– Ещё что ела? – мой пытливый ум стандартно достаёт вымышленный «утюг для сбора анамнеза».

– Я прочитала в интернете про мочекаменку! – кричит женщина всё тем же отвратительным голосом, звук которого вынуждает время от времени непроизвольно морщиться.

– И-и-и? – фраза «прочитала в интернете» едва не выводит меня из хрупкого равновесия, но я стоически сохраняю спокойствие.

«Ты спокойна и безмятежна, как цветок лотоса у подножия храма истины», – потусторонним голосом звучит внутри.

– И я стала давать ей лечебный корм! – женщина называет марку корма, явно преисполненная гордости.

– Давно даёте? – невозмутимо спрашиваю я, глядя на кошку и всячески избегая смотреть на её хозяйку, чтобы не выдать себя и своё отчаянное негодование, которое так и норовит запачкать белоснежные лепестки безмятежного лотоса.

– Третий год как!

Больше вопросов нет. Лечебный корм, который даётся не дольше пары месяцев и строго под контролем анализа мочи, при долгом применении резко сдвигает кислотно-щелочное равновесие в обратную сторону. Тип мочекаменной болезни, если она вообще была, меняется, и образуются уже другие кристаллы, не растворимые. Затем, как при любой мочекаменной, поражаются почки.

Передо мной на столе сушёная, тощая кошка, с липкими от обезвоженности глазами и сваленной шерстью, похожей на сплошной колтун… под хвостом слепленный комок, пропитанный кровавым жидким калом… во рту уремические язвы и специфический запах мочевины, который, с лёгкой руки коллеги, звучит как «запах зоопарка»… Кошка сидит, уставившись в одну точку и сосредоточившись на внутренних ощущениях, вызванных жестокой интоксикацией.

Щупаю почки. Вместо них под пальцами обнаруживается нечто сморщенное, размером с две маленькие фасолинки. Полная атрофия, если не сказать хуже… Тут и без анализов всё ясно.

– Предварительный диагноз: терминальная стадия хронической почечной недостаточности. Прогноз неблагоприятный, – выношу вердикт я и добавляю: – Мне очень жаль.

Что должно звучать как необходимость эутаназии13. Редко кого я уговариваю на подобное, но эта кошка просто нуждается в быстрой и безболезненной смерти. Она просится на это, как никто другой. Позволять ей жить дальше равнозначно жестокому обращению с животными, однако женщина меня как будто не слышит:

– Поджелудка это, говорю Вам! У моей прошлой кошки было то же самое! Шесть лет прожила, а потом – бах! И поджелудка отказала!

Зашибись. Выходит, это уже вторая, угробленная тобой кошка. Моя ты «дорогая»!

– Нельзя кормить кошку одним мясом и рыбой – в таком рационе слишком много белка, – говорю то, что просится быть озвученным. Эта информация уже не поможет данной кошке, но, возможно, убережёт следующих. Членораздельно и уверенно добавляю: – И лечебный корм без диагноза давать нельзя, тем более так долго.

– Поджелудка! – словно заведённая, кричит женщина.

Да ёб твою мать же, а! Вдо-о-ох! Медленно, в уме, считаю до десяти, но на цифре «три» срываюсь:

– Из того, что я вижу, это скорее всего почки! Если есть сомнения, давайте возьмём анализы крови.

«… но это лишние расходы», – внутренний голос проговаривает фразу, которая следует автоматически.

На анализы женщина соглашается, как и на однократную капельницу. Закон подлости: кому это надо – не уговоришь, а тут уже без вариантов – и вдруг согласна…

Беру кровь. Затем тихонечко вливаю в кошку минимум жидкости, чтобы облегчить ей хотя бы тот период жизни, в течение которого будут делаться анализы. Кошка совершенно безучастна, так что пока я делаю капельницу, она даже не сопротивляется, как могла бы. Пока я медленно нажимаю на поршень шприца, у женщины звонит телефон. Продолжаю медленно вливать растворы. Кошка даже не шевелится.

– Алё? – кричит женщина на всю клинику в трубку телефона голосом, который по-прежнему режет уши. – Привет! Я с Муськой в клинике. Поджелудка у неё! Я же тебе говорила.

Тяжело вздыхаю. Надо было сказать: «Терминальная стадия поджелудки». Когда уже я начну находить общий язык с хозяевами пациентов?

– Позвоните вечером по поводу анализов, – устало говорю напоследок, написав короткое назначение. В нём значится основное: «Предварительный диагноз: Терминальная стадия ХПН. Рекомендована эутаназия».

Женщина забирает кошку и уходит.

…Вечером Аля привычно созванивается с лаборантами, и они по телефону диктуют ей результаты анализов крови. Зажав телефон между ухом и плечом, она старательно вырисовывает цифры на бланках, и я, подглядывая, мельком просматриваю анализы этой кошки. Основные почечные показатели предсказуемо зашкаливают, прогрессирующая анемия и нарушение обмена веществ дополняют грустный диагноз – ХПН. Надеюсь, что говорить по поводу этого с ней буду не я: опыт подсказывает, что когда об одном и том же говорят разные врачи, до хозяина пациента доходит быстрее.

Вечером же, уже под конец смены, уставшая Аля приносит мне рабочий телефон:

– Хотят с врачом поговорить.

Я в это время натягиваю колготину, сидя на диване. Смена была тяжёлой, поэтому я натягиваю её уже минут сорок, то есть очень медленно, – со стороны это выглядит, как неподвижное сидение на диване, у которого продолжается бурный роман с моей жопой. Все остальные давно ушли.

– Алё? – отвечаю в трубку и узнаю голос той самой заводчицы, которая приходила с кровотечением у кошки.

– Скажите… моя кошка лежит на боку, глаза стеклянные… не моргает… и, кажется, не дышит. Она что, умерла?

* * *

Вчера опять работала сутки. В промежутке между пациентами изучала схему лечения атопиков14, со скрипом запоминая названия новых препаратов. «Почесологи» – так забавно именуется в узких кругах профессия дерматолога – говорят, что аббревиатура атопического дерматита говорит сама за себя, – это АД для всех.

Быть хорошим врачом – это постоянно, пожизненно учиться. Все эти пустулы, гранулёмы и, не побоюсь этого слова, бляшки сами себя не выучат и не вылечат.

Опять же этими словами можно вполне себе безопасно ругаться, – так я достраиваю в своей библиотеке матов ещё одну полочку, четвёртым этажом, рядом с которым тут же услужливо возникает устойчивая стремянка. Хоть какой-то стимул.

На ночь в стационаре оставался кот после повторной задержки мочи, и вторую половину ночи я вставала каждые полчаса, чтобы проверить или поменять ему шприц на инфузомате. Это было ужасно. В моем возрасте не спать сутки – уже чревато, но мне поставлен ультиматум: или ночные смены, или досвидос.

Досвидос после каждой ночной смены звучит всё более заманчиво.

На заре моей карьеры предложение работать по ночам звучало даже забавно – как можно принимать экстренных пациентов, когда едва умеешь ставить внутривенные катетеры? Меня стали ставить в смену со старожилами, за счёт чего навыков заметно прибавилось. Теперь мне самой доверяют натаскивать новичков, – стандартный обычай передачи опыта в коллективе. Ночь уже не пугает, как раньше, но сон пропал, и теперь ещё снятся кошмары. Это адски выматывает.

Я хочу спать, спать и спать. И спать, и спать. Круглосуточно. И когда такая возможность возникает – лежу в обнимку с бессонницей и воспоминаниями о своих тяжёлых пациентах. Надо найти себе мужчину. Такого, чтобы не позволял мне тяжело работать. Чтобы я полотенчики, там, беленькие на кухне вешала на крючочки… Кроватку застилала без складочек… Вот тогда я смогу спать без кошмарных снов и переживаний.

«Ага, мечтай!» – прерывает иллюзорные мысли внутренний голос.

Видение полотенчиков стремительно тает, сменяясь красочной картинкой кровавой жидкой парвовирусной дрисни, огромную лужу которой выдал намедни ротвейлер во время капельницы. И не успела я закидать её пелёнками, не давая растечься по всей терапии, как пёс начал щедро блевать жижей, похожей на кровавый кисель. После их ухода, кабинет погрузился в жутчайший коктейль из запахов: специфический аромат эвакуированных из организма парвовирусных выделений щедро смешался с едкой хлоркой и озонистым ароматом кварцевой лампы, рядом с которой я повесила свой напрысканный дезинфектантами халат. На входной двери полчаса висела грозная надпись, где жирным красным маркером значилось: «Кварц опасен для глаз! Не входить!» с нарисованным, не менее красным, слезящимся глазом. Этот глаз наглядно демонстрировал, что будет у того, кто захочет «просто спросить», пытаясь вломиться без вызова.

Остаток смены я вожделенно расчёсывала красные пузыри на руках и лице, констатировав аллергию на запахи хлора. Для кошек он, кстати, тоже ядовит. Озон ядовит тоже, и кабинеты после него приходится проветривать.

– Жареными микробами пахнет, – мечтательно озвучила тогда Аля свои ассоциации с запахом кварца.

По её мнению, когда рана при обработке щиплет – это, оказывается, тоже микробы, которые «дохнут в страшных муках».

* * *

…Вот уже ночь, выходной, дома, и я, вместо того, чтобы мило похрапывать и пускать слюнку на мощном мужском плече, смотрю вебинар про стареющих кошек. Основная мысль – что у старых кошек надо рутинно брать кровь на тироксин, и что теперь есть корм для кошек, больных гипертиреозом.

«Н-да, тяжёлый случай. Пожалуй, мужчина необходим срочно…» – замечает внутренний голос где-то на задворках, параллельно осознанию того, что и корм при гипертиреозе кошек – это далеко не панацея.