Читать книгу Душа компании - Оливия Гатвуд - Страница 18

Целыми днями кружили мы на 66-м автобусе

по Ломэсу за тридцать пять центов,

лишь бы напомнить себе, и кто б еще ни

решил взглянуть, что мы способны на мимолетность.

Но в основном – из-за кондиционеров воздуха.

Джордан тем летом носила длинные рукава

и говорила консультанту седьмого класса,

что попала в ведро ножей,

что, помню, думала я, не было неправдой,

если учесть применение глагола попадать в других фразах,

где подразумевается, что это не вполне случайность,

а скорее, по обстоятельствам, вроде как кто-то может

попасться в сети любви или попасть в дурную компанию девчонок.

Автобус вилял и кряхтел от моего дома

до парка минут тридцать, и на том рубеже

мы могли решить сойти с него, в зависимости от

того, с какой вероятностью пацаны, единственный наш стимул,

                                              слетелись на

обычное место под эстакадой.

И после этого у меня в животе немножко дергало,

когда мы видели кружок косматых голов

в отдалении, горку великов и скейтбордов

рядом с ними – как металлический костер, – или тучку

сладкого виноградного дыма, встречавшего нас, не успевали

                                                                   мы подойти.

Часто казалось сперва, что они нас там не

желают – наблюдение это я никогда не делила с Джордан

из страха, что оно тогда станет всамделишным, – но ей всегда

                                                         хорошо

удавалось торговаться за собственное присутствие,

                                                как только она

открывала рот, все забывали, как это – жить без нее.

Прежде, чем пацаны успевали решить заняться чем-то,

что не включало нас, Джордан пошучивала как раз над тем,

что было у нас, а у них не было, обычно в виде

жалобы, например: «Я уже просто мечтаю с себя этот лифчик

                                                          скинуть,

ты мне поможешь?» А поскольку я была с ней, такой титул

я бы предпочла собственному имени,

они все считали, что я следующая в очереди на разоблачение,

будто какую боль бы Джордан ни чувствовала, болело и у меня.

Довольно скоро мы оказывались в центре

круга, игрались с волосами друг дружки,

пока пацаны смотрели, – мы выхвалялись тем, что могли

делиться друг с дружкой своими телами так, как пацанам

                           не дозволено. То был дар —

знать желание пацана и ловить его в банку,

смотреть, как оно бьется телом в стекло.

Если бы я могла заморозить здесь миг, я б так и сделала —

головой на бедре Джордан, опустошая персиковое

«Лучшее время» себе в горло. Но, конечно, на

нас, раззявив челюсть, пер наш должок,

и нас просили отвечать за базар,

поименовать тот город, что мы возвели в телах пацанов.

Джордан знала, что я девчонка нервная. Может, поэтому

и держала меня под рукой, я придавала ей мудрости,

сломанные часы на запястье ее жизни.

И я помню, когда она увидела, как я дрожу,

взяла меня за щеку, слабо улыбнулась, произнесла

«Я сама», – как будто все это время знала, что

ей одной предстоит укрощать этот цирк.

Я стояла на шухере, пока она отвела самого старшего

в кусты и проделала то, что ей удавалось лучше всего,

а это, из того, что я поняла, была способность

принимать, принимать, принимать.

Джордан давится, следом стонет, дальше

смеется, а я впервые дышу.

Она возникает из высокой травы, вода взбухла

у нее в нижнем веке, и с улыбкой, словно слезливая

                                                       мамаша

на танцевальном концерте. Он произносит что-то о таланте,

                                                                     выдержке,

опережает свое время, а она обзывает его вруном, и он хватает

                                                                 ее за попу

с новообретенной осмысленностью и провожает нас

                                     до автобусной остановки,

закинув руку ей на загривок, а я плыву в нескольких

шагах сбоку, и когда он взбирается на свой велик уехать,

Джордан дергает его за рубашку и требует две сигареты.

Одну на сейчас, чтобы вкус прогнать,

а другую на потом, когда я вспомню, что́ сделала.

Небо уже раскололось до вопля, синее —

окончательный взвизг перед тем, как солнце нырнет

                                                         за вулканы.

Теперь июль, только закончился вечерний час пик, и город —

                                                            чахлое пламя,

провал безмолвия между шипящими машинами становится

                                                           дольше и дольше,

все дольше с каждой нежной минутой.