Читать книгу Шпага д'Артаньяна, или Год спустя - Ораз Абдуразаков - Страница 17

По завершении утреннего туалета, церемониал которого был подробно описан нами ранее, Людовик XIV велел Кольберу задержаться. Придворные, привычные к привилегиям суперинтенданта, разошлись.

Король был в превосходном расположении духа, и проницательному министру даже не было нужды задаваться вопросом о причине этого довольства. Ему уже доложили, что весь прошлый вечер король протанцевал с маркизой де Монтеспан. Сияя доброжелательной улыбкой, Людовик обратился к Кольберу:

– Не могу отказать себе в удовольствии заметить, что выглядите вы на удивление свежо, дорогой господин Кольбер. Вероятно, неплохо выспались?

– Я имел дерзость улечься в десять часов, – смело отвечал Кольбер, умевший подобрать нужный тон в разговоре.

– В десять, сударь?! – с неподдельным изумлением воскликнул король. – В десять?

– Точно так, государь, – поклонился Кольбер, – в десять.

– Это не слишком похоже на вас.

– Вашему величеству, видимо, благоугодно осчастливить своего слугу воспоминанием о его трудах? В самом деле, на королевской службе я ещё ни разу не спал больше пяти часов в сутки.

– Я об этом и хотел упомянуть, господин Кольбер. Именно ваше постоянное усердие и заставило меня удивиться внезапной сонливости в такой судьбоносный момент. Не примите же моё удивление за неудовольствие.

– Как можно, государь! Впрочем, именно в этот судьбоносный момент я впервые за много лет спал спокойно.

– О, извольте объясниться, сударь: всё это весьма загадочно и любопытно.

– Ваше величество желает узнать, отчего на меня снизошло успокоение?

– А оно снизошло на вас?

– О да, государь, и только благодаря вашей мудрости.

– А-а, вот вы о чём.

– Да, государь, я говорю о договоре, который вы намереваетесь подписать. Как раз вчера я удостоверился в том, что испанцы целиком разделяют ваши устремления…

– Я думаю!

– …и это внесло в мою душу небывалый покой и умиротворение.

– Не слишком ли большое значение придаёте вы этому?

– Вряд ли можно переоценить перспективы союза между такими державами, как Франция и Испания, но если вашему величеству угодно ещё раз обсудить это…

– Вот именно. Давайте поговорим об испанских делах.

– Я готов.

– Вы сумели отстоять свою позицию?

– Следуя вашим указаниям, государь, я склонил послов к подписанию прежнего соглашения.

– Без поправок?

– Было оговорено особо, что документ не претерпит существенных изменений, – твёрдо сказал Кольбер. – Я лишь исполнял волю вашего величества.

– О, я ни в чём не упрекаю вас, господин Кольбер, и прекрасно помню свои слова. Будьте спокойны! Никаких новых условий? Хорошо. Никаких изменений? Замечательно! Никаких поправок к договору? Прекрасно! Но это всё имеет отношение лишь к политике, не так ли?

– Да, государь, – ответил озадаченный министр.

– Я от души хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Было ли вами сказано, что текст договора останется первозданным?

– Текст?

– Вспомните же. Упоминали ли вы о неприкосновенности текста, декларируя нерушимость самих условий?

– Текста, государь?

– Да, самого текста. Под текстом я разумею форму изложения этих самых условий, терминологию и грамматическое построение предложений.

– О, я не силён в грамматике, государь, но полагаю, что первенство в дипломатии принадлежит содержанию трактата, а не его стилистике.

– И?..

– Это значит, что послы не станут пенять на стилистические метаморфозы, если они не затрагивают сути проблемы, то есть буквы и духа договора.

– Я именно это и желал узнать, спасибо. Договор при вас?

– Вот он, государь.

– Ну так вот, господин Кольбер, я непременно подпишу его сегодня.

– Превосходно, государь. Я не сомневался в решимости вашего величества.

– Говорю это затем, чтобы вы не волновались попусту. Скажу больше: в документ не будет внесено никаких изменений.

– Рад это слышать, государь, ибо он полностью соответствует интересам Французского королевства.

– Политических изменений, сударь.

– Политических?

– Ну конечно, политических. Я оставляю за собой право на стилистические исправления. Вы, может, хотите возразить?

– Нет, государь.

– Я так и думал. Да это сущие пустяки, и напрасно вы переживаете. Ради восстановления вашего душевного равновесия я внесу эту поправку прямо сейчас.

– Поправку?

– Да, всего одну. И она столь ничтожна, что господин д’Аламеда наверняка и не заметит её.

– В таком случае стоит ли…

– И в этом, и в любом другом случае – такова моя воля, – живо перебил его король, – и моим министрам следовало бы считаться с нею. Да полноте, господин Кольбер. Считайте это моим капризом или, если угодно, прихотью.

Суперинтендант, знавший цену королевским капризам с точностью до денье, а также лучше других разбиравшийся, во сколько в конечном итоге обходятся казне прихоти Людовика, невольно напрягся в ожидании.

– В договоре, кажется, есть пункт о ненападении Франции на испанские земли?

– Ах, разумеется, государь. Это одно из главных условий… неужели ваше величество желаете править именно его?

– Совсем незначительная поправка, сударь, имеющая к тому же своей целью воздать почести Габсбургскому дому.

– Коли так, государь…

– То вы не против, правда? Вы оправдали мои надежды, господин Кольбер: я знал, что вы сумеете оценить такой жест. В самом деле, в договоре то и дело упоминается Королевский совет, и гораздо реже – Карл Второй, который, несмотря на малый возраст, капризы её величества Марианны и устремления Дона Хуана, всё же король!

– Вы, конечно, правы, государь, – согласился успокоенный Кольбер.

– Думаю, да. Итак, вы согласны?

– Всецело!

– Я рад. Тогда благоволите внести поправку такого рода… Но прочтите прежде этот пункт.

– Читаю, государь: «Французское королевство, в свою очередь, берёт на себя обязательство воздерживаться от любых враждебных действий против испанских владений, а также, буде в том…»

– Довольно, сударь.

– Но тут ещё не всё.

– С меня хватит и этого. Видите, как я неприхотлив.

– Я слушаю, государь.

– Да просто исправьте слова «испанские владения» на «владения, по праву унаследованные его католическим величеством Карлом Вторым от своего отца – Филиппа Четвёртого». Это получится хоть и длиннее, зато не в пример красивее, а главное – дружественнее. Тут и дань памяти моего тестя, и признание прав наследника. Вы знаете, господин Кольбер, что из-за моего брака многие в Европе поговаривают о притязаниях Бурбонов на испанский престол. Мне порядком надоели эти болтуны, а подобной фразой я разом положу конец подозрениям.

– Несомненно, государь!

– Вы, значит, находите мои рассуждения правильными?

– Я нахожу, что они превосходны и вполне достойны вашего величества.

– Эта поправка никоим образом не может повлиять на переговоры, разве не так?

– Разве что положительно, государь. Но…

– Что, сударь?

– Должно ли мне внести эту оговорку везде, где упоминаются «испанские владения»?

– Не стоит, – поморщился король, – это было бы неуместно. Сделайте то, что сказано.

– Это всё?

– Всё, господин Кольбер. В остальном договор останется неизменным.

– Прекрасно! Я немедленно распоряжусь переписать соглашение начисто.

– Сделайте милость. Но прежде расскажите мне об аудиенции, которую вы дали послу.

– Послу?

– Да, послу. Разве вы не отпустили монаха после первых минут разговора?

– Так и было, государь, – признался похолодевший министр. – Преподобный отец почувствовал недомогание и попросил разрешения отдохнуть.

– И вы вели переговоры исключительно с герцогом д’Аламеда? Наедине?

– Да, государь, но нам и не было нужды договариваться о чём-либо: всё было известно заранее. Миссия герцога сводится к завершению посольства отца д’Олива.

– Справедливо. Значит, вы не затрагивали никаких иных вопросов, помимо этого договора?

– Никаких, – осторожно солгал Кольбер.

– И господин д’Аламеда не предавался воспоминаниям?

– Ни разу.

– Неужели он не упомянул даже о д’Артаньяне?

– Ни единым словом. Мы говорили только о политике.

– Удивительно.

– Разве, государь?

– Да-да, удивительно! Весь двор только и говорит о давних похождениях испанского посла, о его былых подвигах, о его боевых товарищах, а сам он даже не вспоминает об этом…

– Как? – упавшим голосом пролепетал министр. – Весь двор?..

– Ну конечно. Вам не мешало бы иногда покидать свой кабинет, господин Кольбер, раз уж вы стали освобождаться раньше десяти, и прислушиваться к тому, о чём говорят при дворе. Ручаюсь, не пожалеете.

– Помилуйте, государь! – воскликнул побелевший Кольбер, не слушая короля. – Откуда могло стать известно вашим придворным прошлое герцога д’Аламеда?

– Арамиса, хотите вы сказать? Во дворце его величают именно так.

– Господи Иисусе… Пусть так. От кого же они это узнали?!

– Полно, сударь! Что это вы разнервничались? Двор знает всё обо всех, и я не вижу, почему герцог должен составить исключение.

– Да потому, что… Но разве вы забыли, государь, о нашем недавнем разговоре?

– Я ничего не забываю, сударь, – высокомерно сказал король.

– В таком случае вы помните, о чём говорила герцогиня де Шеврёз.

– Да правда ли это?

– Святая правда!

– Ого! В прошлый раз вы не были столь категоричны в утверждениях. Но даже если это правда, что с того?

– Что с того?..

– Да, что с того?! – с вызовом бросил Людовик. – Разве я могу запретить своим подданным обсуждать человека на том основании, что он имеет удовольствие возглавлять общество Иисуса?

– Да, государь!

– Что такое? – поднял брови Людовик.

– Вы можете сделать это, и вы должны, обязаны запретить обсуждение под страхом смертной казни! – воскликнул Кольбер, явственно ощутив под ногами финансовую пропасть.

– Да вы рехнулись, сударь! – резко сказал король. – Вы отдаёте себе отчёт в своей дерзости?

– Я? О да, я-то отдаю отчёт себе и по первому требованию готов дать отчёт вашему величеству.

– Что ж, я жду.

– Государь, эти пересуды наносят непоправимый ущерб вашим интересам.

– Не вижу, каким образом.

– Неразумно восстанавливать против себя генерала иезуитов и повелителя Испании, а значит – одного из самых могущественных людей мира. Сплетни могут оскорбить его, ибо он по природе своей весьма скрытен. А оскорблять его было бы уже не глупостью даже, а настоящим преступлением!

– Против кого же?

– Против вас, государь, против мира и против Франции. Герцог д’Аламеда может быть либо несравненным другом, либо страшным в своей беспощадности врагом.

– Но я, сударь, я – французский король и, являясь таковым, свободен от страха перед своими бывшими подданными. Несравненный друг, говорите вы? Я лучше вас знаю цену его дружбе. Герцог д’Аламеда – изменник, и вам это прекрасно известно!

– Осмелюсь заметить, что я не знаю, в чём заключалась его измена…

Если бы Кольбер мог предугадать реакцию Людовика XIV на это замечание, он предпочёл бы скорее проглотить язык, чем высказать его. При воспоминании о преступлении ваннского епископа король утратил всякое самообладание:

– Тысяча чертей! Вам и нет надобности это знать! Если я утверждаю, что герцог – изменник, то вы обязаны принимать это на веру. Я – король, и если только пожелаю, этот проклятый мушкетёр через час будет заточён в Бастилию! Навсегда! Я – король! Я!!!

Кольберу сделалось нехорошо при виде искажённого яростью лица короля. Он согнулся в глубоком поклоне, и это изъявление безоговорочной покорности несколько отрезвило рассвирепевшего самодержца. Голосом, всё ещё срывающимся от гнева, но лишённым уже следов злобы, Людовик спросил:

– Вы одумались, сударь?

– О да, государь.

– Больше никогда не пытайтесь противопоставить мне другого человека, будь он даже папой или вторым мессией.

– Слушаю, государь.

– Смиритесь с тем, что меня мало заботят личные переживания испанского посла. Пусть его имя обсуждается на все лады – я и пальцем не шевельну. В конце концов, ему должно быть лестно внимание французского двора к его особе, разве не так?

– Наверное, ваше величество, – бесцветно откликнулся Кольбер.

– Так-то лучше, – покровительственным тоном произнёс Людовик. – Я доволен, что мы пришли к единому мнению. Кстати, – добавил он, – я не слыхал, чтобы кто-нибудь упомянул о тайном звании господина д’Аламеда. Вы понимаете?

Кольбер поднял голову и с надеждой взглянул на короля:

– Значит ли это, что тайна осталась тайной?

– Да. Говорят лишь об общеизвестных событиях, таких как бастион Сен-Жерве и Фронда, где отличился наш гость. Надо сказать, все слухи весьма и весьма лестны. Как видите, ничего страшного.

– Совсем ничего, государь, вы правы.

– А раз я прав, то делайте своё дело, дорогой господин Кольбер: до приёма осталось чуть более часа, а конкордат ещё нужно переписать.

– Церемония приёма остаётся в силе, государь?

– Да, скромная аудиенция без излишней торжественности. Помпа неуместна в условиях повторной миссии.

– Итак, я могу удалиться?

– Да, можете. Хотя… нет, подождите! Я забыл сказать вам относительно переезда…

– Переезда?

– Да, переезда в Фонтенбло. Я рассказывал вам о нём пару недель назад.

– Я помню, государь.

– Вы, надеюсь, так же хорошо запомнили и сумму, которую я тогда затребовал у вас?

– Отлично помню, государь – четыре миллиона ливров.

– Знаете, господин Кольбер, с тех пор я произвёл перерасчёт.

– Вы, ваше величество?

– Да, я. И убедился в ошибочности названной цифры.

– О! – с плохо скрытой надеждой произнёс суперинтендант.

– Я передумал. Мне потребуется вовсе не четыре миллиона.

– А сколько?

– Пять, и завтра же.

Кольбер стойко выдержал удар – пятью миллионами он располагал благодаря Арамису и собственной предусмотрительности.

– Итак, сударь? – нетерпеливо сказал король.

– Итак, ваше величество получит пять миллионов, – холодно ответил министр.

– Завтра?

– Завтра в час пополудни.

– Чудесно, сударь, чудесно!

– Но, государь, могу ли я смиренно надеяться, что эта цифра больше не увеличится?

– О да, не тревожьтесь, любезный господин Кольбер. Я убедился в вашем несомненном превосходстве, и с нынешнего дня, клянусь, заброшу счетоводство. Не моё это дело, раз я допускаю миллионные просчёты. Нет, пять миллионов – это всё. Должен же и у королей быть предел! – весело сказал Людовик.

«Если бы это было так!» – гневно подумал Кольбер и сдержанно поклонился.