Читать книгу Шпага д'Артаньяна, или Год спустя - Ораз Абдуразаков - Страница 6

Версаль гудел, как потревоженный улей. Повод к тому и впрямь представился нешуточный, особенно для той эпохи, когда благосклонный взор короля или банкетка во время приёма могли неделями служить предметом завистливых дворцовых пересудов. Счастливцы, первыми подхватившие новость, преисполненные, как водится, сознанием собственной значимости, даже не замечали, что о них, скромных глашатаях августейшей милости, успели уже позабыть. Мужественные кавалеры и хрупкие красавицы, принцы и челядь бурно обсуждали новое назначение. Имя барона де Лозена, королевского любимца, витало в воздухе:

– Подумать только, Пегилен – капитан мушкетёров! – со смехом повторяла великолепная маркиза де Монтеспан. – Какое повышение для миньона! А что вы скажете об этом, Луиза? – весело осведомилась она у подруги.

Вскинув на красавицу грустный взгляд огромных голубых глаз, Лавальер отвечала:

– Мне кажется, король всегда милостив и щедр с теми, кого любит.

– Ну разумеется, – с беспечной жестокостью, присущей лишь детям да удачливым соперницам, подхватила Атенаис, – ведь недаром его величество сделал вас герцогиней. Королевская щедрость и впрямь не имеет границ!

С этими словами она победно воззрилась на вмиг побледневшую Луизу. Несчастная, полагавшая, что сегодняшняя суета дарует ей краткую передышку от насмешек и сплетен, совершенно пала духом. Никто, правда, не смел пока открыто выступить против бывшей фаворитки, ожидая, когда сам монарх устами своего Меркурия изволит дать сигнал к травле. Но Людовик медлил, не оставляя, впрочем, места даже слабой надежде на воскрешение былых чувств. А Луиза, в свою очередь, давно смирилась с равнодушием царственного возлюбленного, и сама страстно мечтала уехать в родные края, подальше от придворных интриг и новых увлечений Людовика XIV. Поэтому она, сославшись на головную боль, удалилась в свои апартаменты, провожаемая смехом Атенаис. Проходя мимо кучки придворных, она услыхала, как маркиз д’Оллонэ воскликнул, обращаясь к друзьям, окружившим главного ловчего:

– Я уверен, господа, что мушкетёрский плащ будет к лицу Лозену. По-моему, для гасконца это вообще самое подходящее платье.

– Что до меня, – заметил бледный дворянин, сверкая жёлтыми, как у кошки, глазами, – то пусть эту накидку носит кто угодно, лишь бы это был человек благородный. Барон всё же не выскочка, коим являлся д’Артаньян…

– Вы не правы, господин де Вард, – прервал его пылкий Фронтенак, – а ваша тяга к злословию заставляет вас перешагнуть известную границу. Покойный маршал был выдающимся человеком, и вряд ли барон ставит целью превзойти его подвигами.

– Уж не вздумалось ли вам поучать меня, сударь?! – вскинулся де Вард.

– Никоим образом, милостивый государь. Однако хочу заметить вам, что вы имели тысячу возможностей выяснить свои отношения с графом д’Артаньяном при его жизни вместо того, чтобы тревожить духов. Припоминаю даже, – возвысил голос Фронтенак, заметив нервное движение де Варда, – что подобное объяснение между вами имело место во время свадьбы Месье, и вы должны быть удовлетворены им, чёрт возьми, либо…

– Либо?! – вскричал де Вард.

– Либо можете требовать удовлетворения у меня, а ещё лучше – у нового капитана королевских мушкетёров.

– Не думаю, сударь, – ядовито процедил молодой граф, – что ваша готовность распоряжаться чужой шпагой придётся по вкусу господину де Лозену.

– Как и ваше злословие в адрес д’Артаньяна – его величеству, – хладнокровно парировал Фронтенак.

Едкая фраза застряла в горле у Варда после этой лютой угрозы… Метнув на противника взгляд, полный неутолимой злобы, он отошёл в сторону. Свидетели этой сцены, ожидавшие кровавой развязки, вздохнули с облегчением, не питая, впрочем, иллюзий по поводу выражения лица де Варда и понимая, что этот разговор будет рано или поздно иметь продолжение.

Тем временем Фронтенак невозмутимо продолжал:

– Что касается плаща, то по новым нормам этикета дворяне, занимающие придворные офицерские должности, освобождены от ношения формы. Господин д’Артаньян в последние годы носил её скорее по привычке.

– Это значит, что барон сегодня ослепит нас каким-нибудь особенно роскошным нарядом, – рассудил д’Оллонэ.

– Костюмом из синего бархата, расшитым золотом, – уточнил Фронтенак.

– Вот как! – удивился главный ловчий. – Вы так хорошо осведомлены о планах барона, господин маркиз?

– Нисколько, – улыбнулся тот, – просто я могу видеть то, что происходит за вашей спиной, сударь.

Д’Оллонэ обернулся и увидел того, на ком уже около минуты было сосредоточено внимание двора. Барон де Лозен, шествовавший по залу в сопровождении графа де Сент-Эньяна – бессменного адъютанта короля, казался самым счастливым человеком во Франции. Отвечая поклонами на поздравления и улыбки дам, он двигался к той части залы, в которой собрались его друзья. Добравшись до цели, он в самых изысканных выражениях приветствовал их.

– Знаете ли, дорогой барон, – сказал де Бриенн, когда шум несколько поутих, – вы дефилируете с такой торжественностью, будто вам не терпится скорее испытать своё назначение и объявить: «Сударь, именем короля вы арестованы!»

– В тот день, когда я приду за вами, сударь, постараюсь устроить это как можно более буднично, – отшутился барон.

– Боже мой, – воскликнул юный де Лувиш. – Неужели теперь именно вы, милостивый государь, будете преследовать несчастных дуэлистов?

– И правда, – со смехом поддержал его д’Оллонэ, – учитывая вашу репутацию, вы должны будете чувствовать себя при этом весьма неловко, господин де Лозен.

– Три срока в Бастилии за уличные поединки – отличная рекомендация для получения патента на капитанское звание, – глубокомысленно изрёк Фронтенак, вызвав новый взрыв смеха.

– Однако во всём этом, господа, есть и светлые стороны, – защищался Лозен, стойко выдерживая град шуток, сыпавшийся на него со всех сторон. – Например, если мне вздумается теперь скрестить с кем-нибудь шпагу, хотя бы даже на Гревской площади, едва ли меня постигнет участь господина де Бутвиля. Думаю, мне даже не придётся в четвёртый раз воспользоваться гостеприимством бастильского коменданта.

– Почему, господин барон? – наивно спросил де Лувиш.

– Да потому, сударь, – от души расхохотался новоиспечённый капитан мушкетёров, – что для этого я должен буду арестовать себя сам!

– Но это, должно быть, не единственная светлая сторона, – вставил Фронтенак, – иначе я назову вас самым большим бессребренником при дворе.

– О, я далёк от этого, сударь. Жалованье капитана составляет сорок тысяч ливров в год.

– Бесподобно! – воскликнули разом Бриенн и Лувиш.

– Да, недурно, – согласился и д’Оллонэ, – однако это счастье должно было вам чего-нибудь стоить, дорогой барон?

– Есть немного, – уклонился от ответа Лозен.

В эту минуту маленький паж, пробравшись сквозь толпу, окружившую героя дня, вручил ему записку. Бегло пробежав её глазами, капитан просиял и обратился к собравшимся:

– Прошу извинить меня, милостивые государи.

– О, не стесняйтесь, господин барон, – улыбнулся Фронтенак, – вероятно, не мы одни хотим поздравить вас с этим назначением.

Раскланявшись, Пегилен поспешил было удалиться, но у дверей столкнулся с де Вардом, ожидавшим случая перемолвиться с бароном. Холодно ответив на почти шутовской поклон молодого человека, Лозен спросил:

– Вероятно, я могу быть вам полезен, граф?

– Хотел лишь засвидетельствовать вам своё почтение и присовокупить свои поздравления к уже полученным вами от этих господ. Только что я имел честь высказать им своё мнение о том, что вы больше подходите для этой должности, нежели ваш предшественник.

– Я, право, смущён вашими словами, любезный господин де Вард, но, к стыду своему, вынужден констатировать, что вы преувеличиваете мои скромные достоинства. И главное моё стремление – не посрамить звания преемника господина д’Артаньяна, которого я ставлю выше всех известных мне дворян.

Добив де Варда ослепительной улыбкой, свойственной лишь ему одному, барон быстро направился к одной из уединённых галерей в то самое время, когда из неё выходил военный министр. Пегилен сдержанно поклонился. Лувуа побледнел. Его рука опустилась на эфес шпаги. Он скривил губы и не ответил на поклон.

В любое другое время щепетильный гасконец не преминул бы обратить внимание на вызывающее поведение Лувуа. Сейчас, однако, его увлекала более могущественная сила, не давая остановиться ни на миг. А потому он прошёл мимо принявшего угрожающую позу министра со спокойствием, которое сделало бы честь даже олимпийским небожителям и графу де Ла Фер.

Миновав коридор, барон очутился в нише, которая, как и десятки ей подобных, служила передней чьих-то апартаментов. Судя по расположению комнат в одной галерее с кабинетом Кольбера и покоями герцога Ангулемского, занимавшая их особа принадлежала к королевской семье. Лишним подтверждением тому послужило лёгкое замешательство, охватившее обыкновенно решительного дворянина, и те лихорадочные усилия, с которыми он пытался поправить безукоризненно сидевший парик.

Открыв наконец дверь, де Лозен проник в гостиную, где перед большим зеркалом сидела сама Великая Мадемуазель – герцогиня де Монпансье. Принцессу причёсывали к вечернему приёму. На столике перед ней лежали драгоценности, которые она поочерёдно примеряла. Увидев в зеркале Пегилена, дама с обворожительной улыбкой обратилась к нему:

– Я счастлива видеть вас у себя, барон. Вы, однако же, не балуете меня своим вниманием. Это не очень любезно со стороны такого галантного кавалера.

Пегилен стоял как громом поражённый. В голове у него невольно промелькнула мысль о том, что если бы сегодня утром кто-нибудь поведал ему, что, дочь Гастона Орлеанского станет упрекать его в холодности, он не счёл бы обретение патента столь уж непомерной радостью. Тем не менее, мгновенно овладев собой, он отвечал самым нежным голосом:

– Мог ли я в самых дерзких мечтах предположить, что ваше высочество соблаговолит удостоить меня взглядом?

– Разумеется могли, господин де Лозен. Особенно теперь, когда получили столь блестящую должность, – как говорят, лучшую должность королевства. Мой кузен, видимо, весьма расположен к вам. Поздравляю от всего сердца, милый капитан!

– О, сударыня, если бы, помимо августейшего покровительства, я смел бы надеяться на вашу дружбу…

– То что тогда, сударь? – улыбнулась принцесса.

– Я почёл бы себя счатливейшим из смертных! – воскликнул барон, сам поражённый искренностью, прозвучавшей в его голосе.

– Эту дружбу я вам охотно предлагаю, барон, – сказала герцогиня, взмахом руки отпуская камеристок.

Она повернулась к Пегилену, глядя ему прямо в глаза. В эту минуту Великая Мадемуазель казалась восхитительно молодой и прекрасной, несмотря на возраст, значительно перекрывавший жизненный опыт капитана. От намётанного ока барона не ускользнул блеск карих глаз герцогини, и он решил развить успех:

– К несчастью, это невозможно, ваше высочество.

– Невозможно? Что вы говорите, сударь?

– Я говорю о том, что дружба между ничем не примечательным гасконским дворянином и принцессой королевской крови…

– Полно, господин барон. Право, не узнаю вас в этом самоуничижении. Что невероятного в такой связи? Ведь считаетесь же вы одним из ближайших друзей самого короля.

– Это так, сударыня, – без тени смущения продолжал Пегилен, – но любовь короля – это счастье, в то время как ваша дружба…

– Не останавливайтесь, господин де Лозен! Чем вы находите мою привязанность, в отличие от королевской? Отвечайте же, договаривайте: моя дружба – это…

– Мечта, ваше высочество! – пылко вскричал барон. – Мечта столь великая и столь несбыточная для меня, что я теряю голову!

– Значит, барон?..

– Но я не смею, не смею! – восклицал капитан мушкетёров как бы в порыве восторга.

Госпожа де Монпансье начала терять терпение. Лозен, почувствовав перемену в её настроении, поспешил сменить тактику:

– Сударыня! Я приношу клятву верности к стопам вашего высочества. Моя дворянская честь и незапятнанное имя порукой тому, что в любое мгновение я пожертвовую по вашему слову жизнью с улыбкой на устах. И не будет для меня более радостной участи, чем умереть за вас, пролить всю кровь – каплю за каплей, благословляя ваше имя. Прошу вас верить, что отныне я – ваш самый преданный слуга!

– Друг, милый барон, не слуга, а друг, – поправила его взволнованная таким проявлением чувств герцогиня, – будьте для меня не паладином, а самым нежным другом.

– Сударыня, я ваш душой и… телом.

– И оставьте, молю, ваши нелепые предубеждения. В конце концов, вы – один из самых блестящих рыцарей Франции, а я – всего лишь скромная внучка Генриха Четвёртого, единственная заслуга которой в том, что ей посчастливилось родиться на ступенях трона.

Барон чувствовал, что принцесса не решается довести своё рассуждение до конца. А ему хотелось выжать весь сок из плода этого свидания, и потому он промолвил:

– Ваше высочество слишком высоко стоите надо мной, чтобы не простить ошибки, вызванной лишь избытком почтения к вам.

– Мне нечего прощать вам, барон, – возразила Великая Мадемуазель, – однако я предполагала в вас большую смелость и… предприимчивость. Видно, что я до сих пор не знала вас хорошенько.

– Никого это не огорчает больше, чем меня, сударыня. Тем усерднее буду я стараться исправить сие прискорбное упущение.

Было очевидно, что ответ его пришёлся по вкусу принцессе, и Пегилен мысленно поздравил себя с этим.

– Надеюсь, что с этой минуты ничто не сможет помешать нам заново открывать друг друга, господин де Лозен.

Барон поклонился чуть не до самого пола и ответил:

– Кто же может запретить что-либо вашему высочеству?

– Вы правы, сударь. Никто и ничто, кроме королевской воли.

«О, если только за этим дело, можете не беспокоиться, мадемуазель…» – подумал Пегилен. Вслух же произнёс:

– Да разве станет король мешать дружбе?

– Он довольно часто этим занимался в прежнее время, – заметила герцогиня де Монпансье, – да неужто вы не помните, барон?

«Я-то помню, но хочу услышать от вас, моя дорогая», – мысленно отвечал капитан, продолжая хранить молчание.

– Да взять хотя бы Генриетту и беднягу де Гиша, – вздохнула принцесса, – как заставил их страдать король!

Ловушка захлопнулась. Принцесса сама указала пример, которому должен был следовать королевский фаворит. Торжествующий Пегилен произнёс:

– Но его величество сам и положил конец этим страданиям. К тому же он слишком ценит меня, чтобы обойтись со мной, как с Гишем.

Говоря это, он влюблённо посмотрел в сверкающие очи герцогини, и та, к его бесконечному удовольствию, не отвела взгляда.

– Итак, милый друг, мы увидимся на сегодняшнем представлении? – томно спросила мадемуазель де Монпансье.

– Я стану переживать тысячу смертей в ожидании вечера, – заверил Пегилен, целуя протянутую ему руку.

– Но куда же вы?

– Мне показалось, что вы велели мне удалиться, сударыня.

– Вам это только показалось. Я ещё не закончила.

– О, ваше высочество!

– Король был милостив с вами?

– Его величество лишь осчастливил своего преданного слугу.

– Берегитесь, сударь, вы заставляете меня ревновать к королю! Я не могу быть столь же щедрой, как его величество, но… – и, сняв с пальца алмазное кольцо, она сама надела его на палец де Лозена.

Барон, не в силах более сдерживать переполнявшие его чувства, бросился на колени и осыпал руки принцессы пылкими поцелуями.

«Чёрт возьми! – думал он при этом приятном времяпрепровождении. – Должность господина д’Артаньяна уже приносит мне удачу…»