Читать книгу Вопрос и ответ - Патрик Несс - Страница 4

[Тодд]

М истер Коллинз тычками и пинками гонит меня вверх по узкой винтовой лестнице без окон – все выше, выше и выше. Когда ноги мне почти отказывают, мы подходим к двери. Он открывает ее, заталкивает меня внутрь, а я валюсь на дощатый пол и со стоном перекатываюсь на бок – руки так занемели, что я даже не могу выставить их вперед и смягчить удар.

Открываю глаза и вижу перед собой тридцатиметровую пропасть.

Мистер Коллинз хохочет, наблюдая, как я пытаюсь отползти подальше от края. Я лежу на мостках шириной в досок пять, закрепленных вдоль стен квадратной комнаты. Посреди нее – огромная дыра с болтающимися внизу канатами. Я смотрю вдоль них и вижу гигантскую звонницу, в жизни таких огромных не видал: два колокола висят на одной балке, и в каждом из них, ей-богу, можно было бы жить. В стенах башни прорезаны арки, чтобы звон разносился на всю округу.

Я подскакиваю на месте: мистер Коллинз с грохотом захлопывает дверь и гремит ключом в замке – этот звук не допускает даже мысли о побеге.

Я кое-как встаю и прислоняюсь к стенке, пытаясь восстановить дыхание.

Закрываю глаза.

Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я. Я сын Киллиана Бойда и Бена Мура. Через четырнадцать дней мой день рождения, но я уже мужчина.

Меня зовут Тодд Хьюитт, и я мужчина.

(мужчина, который выболтал мэру ее имя)

– Прости, – шепчу я, – прости.

Через несколько секунд я все же открываю глаза и оглядываюсь. На уровне глаз в стенах проделаны небольшие прямоугольные отверстия, по три с каждой стороны, сквозь них в комнату падает тусклый пыльный свет.

Я подхожу к ближайшему окошку. Я, как все уже поняли, нахожусь в колокольной башне собора, очень высоко над землей. Прямо передо мной расстилается площадь, где я был только сегодня утром, а кажется, что прошла целая вечность. Спускаются сумерки: значит, я валялся без сознания почти весь день, а за это время с ней могли сделать что угодно, мэр мог…

(заткнись, просто заткнись)

Я осматриваю площадь. Она по-прежнему пуста и безлюдна, на ней царит тишина Бесшумного города, который просто взял и открыл ворота наступающему врагу.

Город, который даже не попытался дать отпор.

Мэр подошел, и они как миленькие вручили ему ключи. Иногда слухи об армии так же эффективны, как сама армия, говорил мне мэр, и кто теперь скажет, что он был не прав?

А мы все это время бежали, бежали из последних сил и как можно быстрее, стараясь не думать, каким будет Хейвен и что нас там ждет, но надеясь увидеть рай, надеясь на спасение.

Надежда есть всегда, говорил Бен.

Но он ошибался. Мы попали не в Хейвен.

Мы попали в Нью-Прентисстаун.

Я морщусь – в груди больно щемит – и смотрю на запад через площадь, поверх деревьев и молчаливых домов на водопад, который обрушивает свои воды в долину, и на зигзаг дороги, где я сражался с Дейви Прентиссом, а Виола…

Я разворачиваюсь.

Глаза начинают привыкать к темноте, но в комнате все равно ничего нет, кроме мостков и едва ощутимой вони. Канаты висят посреди дыры, примерно в двух метрах от любого края мостков. Я пытаюсь рассмотреть, крепко ли они привязаны к колоколам – зазвонят ли те в случае чего?.. Я вовсю щурюсь в дыру: что же там на дне? Но в темноте ничего не разобрать. Может быть, и голый кирпич.

С другой стороны, два метра – не такое уж большое расстояние. Можно запросто допрыгнуть и по канату спуститься вниз.

Но потом…

– Умно, ничего не скажешь, – доносится голос из дальнего угла комнаты.

Я отшатываюсь, вскидываю кулаки, мой Шум весь ощетинивается. Из темноты встает человек – еще один мужчина без Шума.

Вот только…

– Если ты попробуешь съехать вниз по канатам, которые так маняще болтаются прямо у нас под носом, об этом узнает каждый житель города.

– Вы кто? – В животе все бултыхается от страха, но кулаков я не разжимаю.

– Ну точно. Я сразу понял, что ты не из Хейвена.

Мужчина подходит ближе, и свет выхватывает из темноты его лицо. Я вижу синяк под глазом и разбитую губу. Компрессов на него решили не переводить.

– Я и забыл, какой он громкий… Странно, – бормочет человек себе под нос.

Он невысокого роста, ниже меня, и куда толще, немного старше Бена, но гораздо слабее и мягче. Он весь мягкий, даже лицо какое-то мягкое… Если понадобится, я запросто его побью.

– Это ты верно подметил, – усмехается мужчина.

– Кто вы? – повторяю я.

– Кто я? – тихо повторяет мужчина, а потом повышает голос и с достоинством произносит: – Перед тобой Кон Леджер, мальчик. Мэр Хейвена. – Он задумчиво улыбается. – Но не Нью-Прентисстауна. – Глядя на меня, он слегка качает головой. – Мы давали лекарство даже беженцам, когда они повалили в наш город.

А потом я вижу, что его улыбка – никакая не улыбка. Он морщится.

– Святый боже, мальчик мой! – восклицает мэр Хейве-на. – Какой же ты шумный!

– Я не мальчик, – огрызаюсь я, все еще держа кулаки наготове.

– Совершенно не представляю, какое это может иметь значение, – улыбается мэр Леджер.

Мне хочется сказать ему десять миллионов самых разных вещей, но любопытство берет верх.

– Так, значит, вы действительно изобрели лекарство? От Шума?

– О да, – говорит мэр Леджер, снова морщась, как будто пробует какую-то гадость. – Это растение местной флоры с естественным нейрохимическим действием… Мы смешали его экстракт с рядом синтетических веществ – и получилось! В Новом свете наконец воцарилась тишина.

– Не во всем Новом свете.

– Это да, – кивает мэр Леджер, поворачиваясь к одному из прямоугольных окошек в стене. Руки у него сцеплены за спиной. – Приготовление лекарства – весьма трудоемкий процесс. И очень долгий. Окончательный вариант удалось синтезировать только в прошлом году, и на это ушло двадцать лет. Однако мы уже изготовили достаточно лекарства для своих нужд и хотели начать производство на экспорт, но…

Он умолкает, решительно глядя на расстилающийся внизу город.

– Вы сдались врагу, – говорю я. Мой алый Шум рвет и мечет. – Как последние трусы.

Мэр Леджер оборачивается, улыбка-гримаса бесследно исчезла с его лица.

– И почему же, интересно, меня должно волновать мнение какого-то мальчишки?

– Я не мальчишка, – цежу я сквозь зубы, – и неужели кулаки у меня до сих пор стиснуты? О да, еще как.

– Разумеется, мальчишка, – отвечает мэр Леджер. – Ведь мужчина знает, что перед лицом смерти люди порой вынуждены принимать не самые популярные решения.

Я сощуриваюсь:

– О смерти я знаю не меньше вашего, нечего меня поучать.

Мэр Леджер удивленно моргает, читая мой Шум и замечая в нем ослепительные вспышки. В следующий миг он вешает голову и опускает плечи.

– Прости меня, – говорит мэр Леджер. – Я вообще-то не такой. – Он кладет руку на лицо и растирает его, морщась от прикосновений к синяку под глазом. – Вчера я был добрым и милостивым мэром чудесного города. – Он словно смеется над какой-то шуткой, понятной только ему. – Но это было вчера.

– Сколько жителей в Хейвене? – спрашиваю я, не давая ему закрыть тему.

Мэр Леджер поднимает голову:

– Малыш…

– Меня зовут Тодд Хьюитт, – говорю я. – Можете называть меня мистер Хьюитт.

– Он обещал нам новую жизнь…

– Даже я знаю, что он всегда врет. Сколько здесь человек?

Мэр Леджер вздыхает:

– Включая беженцев, три тысячи триста.

– Армия Прентисстауна втрое меньше, – говорю я. – Вы могли победить.

– В основном это женщины и дети. Простые фермеры. – В других городах женщины и дети тоже сражались.

Женщины и дети умирали.

Мэр Леджер подходит ближе, его лицо искажено гневом.

– Да, а женщины и дети этого города умирать не будут! Потому что я заключил с Прентиссом мир!

– Хорош мир! Этот мир вам лицо разукрасил и губу разбил.

Мэр Леджер смотрит на меня еще секунду, а потом обреченно фыркает:

– Слова мудреца из уст деревенщины. – И отворачивается к окошку.

Тут я замечаю какой-то низкий гул.

Вопросительные знаки наполняют мой Шум, и не успеваю я раскрыть рот, как мэр – да, мэр, прежний мэр, – отвечает:

– Верно, ты слышишь меня.

– Вас? Но как же лекарство?

– А ты бы стал лечить поверженного врага?

Я облизываю губы.

– Так он возвращается? Шум? – спрашиваю я.

– О да! – Мэр Леджер снова поворачивается ко мне. – Если не принимать лекарство ежедневно, он очень скоро вернется.

Он отходит в свой угол и медленно садится.

– Обращаю твое внимание, что туалета здесь нет, – смеется он. – Примите наши извинения за неудобства…

Я смотрю на него, и мой Шум по-прежнему красный, разгневанный и полон вопросов.

– Это ведь ты, правильно я понимаю? – спрашивает мэр Леджер. – Ради тебя всех городских жителей разогнали по домам, чтобы новый президент мог встретить тебя верхом на коне?

Я не отвечаю, зато мой Шум все выдает.

– И кто же ты, Тодд Хьюитт? – спрашивает мэр Лед-жер. – Почему ты такой особенный?

А вот это, думаю я, очень хороший вопрос.

Ночь наступает быстро и как-то сразу. Мэр Леджер с каждой минутой говорит все меньше, а дергается все больше и наконец, не выдержав, начинает расхаживать туда-сюда по мосткам. Все это время его гул становится громче, так что в итоге, даже если бы мы захотели поговорить, нам бы пришлось кричать.

Я стою у стены и смотрю, как на небе появляются первые звезды и долину накрывает ночь.

Я думаю и одновременно стараюсь не думать, потому что от мыслей все нутро скручивается, горло сдавливает и меня начинает тошнить. Или того хуже: на глаза наворачиваются слезы, а потом уж тошнит.

Потому что она где-то там.

(пожалуйста будь там)

(пожалуйста пусть с тобой все будет хорошо)

(пожалуйста)

– Тебе обязательно все время так шуметь? – взрывается мэр Леджер. Я поворачиваюсь к нему и уже хочу сказать что-нибудь резкое в ответ, когда он вздыхает и извиняется. – Я не такой… – он опять начинает теребить свои пальцы, – неприятно, когда тебя так внезапно лишают лекарства.

Я снова смотрю на Нью-Прентисстаун: в домах начинают загораться огни. За весь день я не увидел на улицах ни единой живой души, все сидят по домам – наверное, это приказ мэра.

– Значит, и там сейчас то же происходит? Со всеми?

– Что ты, у жителей есть личные запасы, – отвечает мэр Леджер. – Правда, рано или поздно Прентисс все заграбастает.

– Да уж, когда придет армия, это не составит ему никакого труда.

Луны начинают свой неспешный путь по небосводу. В их ярком свете можно разглядеть весь Нью-Прентисстаун, и я вижу блестящую реку, пронзающую город насквозь, а дальше – пустые поля, за которыми поднимаются отвесные скалистые утесы: северная стена долины. Река и дорога уходят дальше на восток, к неизведанным горам и долам, а город постепенно сходит на нет. На юг устремляется другая дорога, почти не мощенная; она вьется между зданий и домов, потом скрывается в лесу и, наконец, поднимается на высокий холм с раздвоенной верхушкой.

Вот и весь Нью-Прентисстаун.

Приют для трех тысяч трехсот людей, которые попрятались по домам и сидят тихо как мышки. Словно их и нет вовсе.

Ни один не отважился поднять руку, чтобы попытаться спастись от наступающего врага. Они понадеялись, что чудовище их не сожрет, если они будут смирными и покорными.

Вот куда мы бежали столько дней…

Я замечаю на площади какое-то движение, мелькнувшую тень, но это лишь собака. Домой, домой, домой, разбираю я едва слышный Шум. Домой, домой, домой.

Собакам неведомы людские заботы.

Собаки могут быть довольны жизнью даже в самые скверные времена.

Минуту я пытаюсь восстановить дыхание, проглотить слезы и ком в горле.

Не думать о своем псе.

А когда я снова поднимаю глаза, то вижу вовсе не собаку.

Он едва держит голову и идет через площадь рядом со своей лошадью, копыта цокают по мостовой, а когда он подходит ближе, даже сквозь громоподобный гул, исходящий от мэра Леджера, – не знаю, как я сегодня буду спать, – я различаю это.

Шум.

В тишине затаившегося города разносится его Шум.

И он, несомненно, слышит мой.

Тодд Хьюитт? – думает он.

Чувствую: его лицо расползается в улыбке.

Я тут нашел одну вещицу, Тодд, громко думает он, поднимая голову к башне. Твою вещицу.

Я ничего не говорю. И ни о чем не думаю.

Молча смотрю, как он тянется за спину, достает что-то и протягивает вверх.

Даже отсюда, даже при свете лун, я понимаю, что это.

Дневник моей ма.

У Дейви Прентисса дневник моей ма.