Читать книгу Кайфуй, гном - Павел Желтов - Страница 10

—

Но ты прячешь тайну и в душе хрустальной,

Знаю я, грех смертный есть.

«Ария»

«И сказал Иисус фарисеям: вы отца вашего диавола есте, и похоти отца вашего хощете творити: он человекоубийца бе искони и во истине не стоит, яко несть истины в нем: егда глаголет лжу, от своих глаголет, яко ложь есть и отец лжи», – вещал с амвона батюшка. Микула слушал.

Тексты эти были знакомы ему с детства. Крестьянский сын в Тульской губернии не мог не быть христианином. Это как порты носить – принято. Впрочем, порты ещё и согревают да от царапин защищают, когда в лес ходишь или в поле работаешь.

Считалось, что в Священном Писании хранится вся истина, которая есть. Кто мы, откуда и куда идём. Как нам жить и как умирать. Ребёнком Микула хорошенько запоминал всё, сказанное в Библии. Среди сверстников ориентировался в ней лучше всех. Вообще, откровенно говоря, за ум его уважали и малышня, и старшаки. Даже кличка «Трёхпалый» не несла оскорблений, просто констатировала факт трёхпалости её носителя.

А в какой-то момент Микула стал задаваться вопросами. Например, почему поп с амвона говорит о вреде праздности, стяжательства, клеймит грехи и пороки, а сам вон какой толстый – идёт, и за версту слышно, как свистит тяжёлое дыхание, как скрипят суставы, негодуя от непомерной ноши.

В церкви, приходом которой было поселение у железоделательного завода, службы были устроены не так, как в Тульской губернии. Условно, здесь не было воскресений, когда все крестьяне приходят на службу, принося с собой гроши для умащивания духов и, главное, властителя душ – батюшки. Из-за того, что печи нельзя было загасить, отправив всех на выходной, на службу можно было сходить в любой полдень – в свой свободный день. Микула и ходил. Только свечей не возжигал, иную жертву не творил, да и креститься забывал. Когда-то он носил на шее крест, да что с того, ежели на половину слов, звучащих с амвона или речённых апостолами в Писании, у него были вопросы. А пока на них не было ответов, крест снял.

Пришёл и сегодня. Сразу после бани. Из которой вышел, наклонившись, как был – голый, вдел сырые ноги в старые лапти, отметил про себя, что неплохо бы обновить запас лыка, поскольку скоро понадобится новая обувь. Выгреб специально сделанными для этого узенькими грабельками мокрую солому, сгрёб в кучку у двери, открытую дверь зафиксировал камнем и пошёл в избу одеваться.

Оделся в своё: рабочие штаны и рубаху, которые уважал за прочность чёртовой кожи, надевать не захотел. Положил в карман кафтана несколько медяков – жалование на заводе платили даже крепостным, правда, много это или мало, Микула сказать не мог, сравнить было не с чем, да и незачем. Вышел на улицу, надел шапку и пошёл в церковь.

Приход был немалый, да ходили сюда всё больше по очереди. Так что церквушку изначально построили невеликую. Посвятили Богородице. Микула вошёл, снял шапку. «Крестись, дурак», – зашипели справа. Баба Марья, церковная старуха, заприметила его ещё на подходе и, помня, что этот невежа постоянно норовит поругать порядки, приготовилась наставить молодца. Впрочем, Микула быстро перекрестился и встал у дальней от амвона стены, на которой, за бедностью заведения, не было ни одной иконы.

Заунывный речитатив отца Александра настраивал на раздумья. Ещё в бане Микула решил – подойдёт к Григорию Семёновичу и кое-что спросит. Например, правда ли, что если слишком сильно дуть мехами в печь, то чугун переварится и будет не чугун, а сплошной мусор? Микула подозревал, что правда, даже почти представлял, почему так происходит. Но нуждался в объяснении. А ещё больше нуждался в постоянных беседах с мастером-установщиком, потому что вопросы в голове возникали беспрестанно, а находить на них ответы внутри головы получалось не всегда. Хорошо ещё, что незакрытые вопросы всегда плавали на поверхности разума, а увиденные или услышанные факты Микула сразу к ним примерял. Иногда головоломка складывалась, что называется, без щелей да без зазоров, тогда малый, испытав секундное чувство удовлетворения, принимался за следующие загадки, мусоля их так и сяк.

– Ты что, полоротый, ополоумел? – взъярился Григорий Семёнович. – Кто тебе позволил ко мне лезть с такими вопросами? Что значит – дуть? Как это – меньше или больше дуть? Изменять воздушные потоки надо говорить, дубина! Изъясняешься, яко вогул дикий!

Микула поначалу растерялся, а потом сообразил, в чём дело. А потом догадки его подтвердились. Ранее лишь отдававший команды, мастер теперь их комментировал. Мол, гляди-ка, пламя какое и дым какой – надо сыпануть этого больше, а этого меньше, а воздушный поток уменьшить на четверть. Через час поймёшь, что к чему. Он даже стал таскать Микулу вниз, к формам с застывшим чугуном, стучать по ним молоточком и кричать: «Вот! Слышишь? Слышишь? Вот как он поёт (хотя ничего там не пело совсем, даже не звенело, а просто брякало, на неискушённый Микулин слух) Вот как должен петь настоящий чугун!».

Микула, как губка, впитывал то, что транслировал мастер. Наблюдая за цветом ада в домне, мог примерно предсказать, с какими указаниями примчится наверх старик. Мудрый муж, скорее, поправил себя колошничий. Видали и постарше, и понемощнее. А этот, вишь, как носится, будто закалился в пламени печей да воде, что крутит колесо. Тут Микула удивился поэтическим сравнениям, которые родились в его голове. И сразу после этого удивился своему удивлению. Да просто ум ищет образные сравнения, чтобы легче было объяснить себе природу явлений. Для того они и нужны, заключил парень, живущий без удовольствия, но с интересом.

В один из рабочих дней, воспользовавшись тем, что мастер не спешил покидать колошу, а задумчиво уставился в огненные недра домны, Микула тронул его за локоть. Мастер, не оборачиваясь, досадливо шевельнул рукой, сбрасывая докуку. Микула тронул ещё: «Батюшка Григорий Семёнович».

– Что тебе? – мастер обернулся к рабочему.

– А что если прямо отсюда управлять потоком воздуха из мехов?

– А что если тебя столкнуть в горнило? Ты тогда меньше мешать будешь?

Но Микула уже понял, что заинтересовал вниманием мастера. Он присел, взял из ниши под ограждением оброненную им тогда кирочку и начал прямо на саже чертить острым концом.

– Рычаг. Установлен здесь, на колоше. Мастер смотрит в огонь. И сразу двигает сюда или туда. Он сам меняет поток воздуха. А то, когда кричишь, всегда внизу что-то не так сделают.

С тех пор отношения между мастером и колошничим изменились. Старший принял молодого как ученика. Неофициально, конечно, но разговаривали теперь, обсуждали технологии и автоматизацию (насколько это применимо для восемнадцатого века, конечно) процесса. Мастер даже оставил Микуле утерянную тогда кирочку – ему в тот же день сделали новую, которую он тоже почти сразу потерял. Тогда в мастерской сделали сразу две. Одну дали, про другую не сказали, но приготовили на случай следующей потери.