Читать книгу Кайфуй, гном - Павел Желтов - Страница 9

С одной стороны, работа была довольно тяжёлая, вернее, горячая: посреди поля, в день летнего солнцестояния в полдень не так жарко. С другой – шевелиться надо было, только если мастер-установщик велит. А если не велит – то и не вздумай даже бросить хоть щепоть пыли в жерло домны: ежели увидит, отправит следом. Не отправит, конечно, пять пудов мяса могут сильно испортить партию чугуна. Но накажет, точно.

Работа Микуле нравилась. Вернее, тут нужно пояснение. Нравится или не нравится – эти понятия колошечному не были знакомы. Разумеется, он знал эти слова и представлял, что они означают. Всё дело в том, что Микула с детства не испытывал удовольствия. Так, чтобы радоваться до визга и прыжков. Просто не был способен. Он чувствовал холод и тепло, различал оттенки боли, все органы чувств были в порядке и исправно посылали в мозг сигналы. Просто Микула не испытывал ни радости, ни разочарования. Зато прекрасно знал, что такое интересно.

Когда ныне покойная матушка рассказывала, как складывать и вычитать, демонстрируя всё это на камешках – это было интересно. Интересно же было повторять за родительницей «ааааз, бууууки, веееди…», потому что это обещало интересное и дальше. Так и вышло.

А вот колоть дрова для барской поленницы было неинтересно. Зато в это время можно было подумать про последнюю игру в салки. Убегать по прямой, размышлял юный Микула, занося над головой колун, не очень полезно. А вот неожиданно свернуть, а то и побежать назад – хорошо. Можно легко обмануть. А ещё можно побежать навстречу, свернуть так, чтобы пробежать мимо кого-то, тогда его и осалят. Разработав таким образом тактику, он начинал ждать следующей потехи, чтобы её испытать.

Или, переворачивая граблями валки на покосе, тоже размышлял. Всё берётся откуда-то. Вот цыплёнок из яйца, утёнок тоже. Сам видел. Утёнок станет такой же, как утка, которая снесла яйцо. Люди и коровы вообще сразу делают себе подобных из себя. Только мухи из дерьма, как говорят, зарождаются. Хотя совсем не похожи на тех, кто произвёл это дерьмо. Ни на людей, ни на коров, ни на уток. Только сами на себя. А я, однако же, как-то сжал жирную муху пальцами, а из неё посыпалось. Может, это и есть её яйца? Тогда всё становится понятным.

«Ешь кашу, будешь расти», – говорила в детстве матушка. И маленький Микула представлял, как каша заполняет сначала ноги, полые внутри, потом туловище, доходит до подмышек, начинает падать в руки. А потом, когда он становится заполненным до макушки, каше деваться некуда, тогда Микула и вынужден расти. Он удовлетворился этим объяснением и несколько дней проходил с этой схемой в голове. Пока не связал процесс поглощения пищи с дефекацией. А потом ещё и на потрошение рыбы обратил внимание (плотва ведь тоже на кашу клюёт, а состоит не из каши). Картина мира рухнула. Поэтому пришлось выстраивать новую. Постепенно, наблюдая, анализируя, делая выводы.

Когда Микулу вместе с остальной партией крепостных людей привезли на завод, ему было легко понять, что делать. А вот для чего это нужно, пока было туго. Не хватало данных. И Микула начал их собирать.

Особенное впечатление на него произвели меха. Вернее, способ их работы. Сами то меха были простые: два ящика, надетые один на один. Больший ходит вверх-вниз. Когда идёт вверх, воздух набирается, когда вниз – дует. Но ворочали его не люди. А толстое бревно, которое постоянно крутилось. А бревну вращение передавало колесо. Здоровенное, в два человеческих роста. Оно наполовину было опущено в текущую воду – каменный жёлоб, проложенный через весь завод. Вода толкала лопатки колеса, колесо вращалось, меха дули воздух в печь. Чтобы понять эту схему, Микула однажды не пошёл домой после работы. Не чувствуя ничего – ни голода, ни усталости, а один лишь интерес, – он с полчаса смотрел, как ходят меха. А когда увидел колесо, то завис ещё дольше. Вокруг сновали люди, покрикивали на него, дубину стоеросовую. Он отходил, если надо было, в сторонку и продолжал смотреть. А потом проследил, откуда течёт вода в жёлобе. Кто-то кирпичной стеной перегородил реку, оставив маленькую калиточку для воды. Через эту калиточку вода и попадала в жёлоб. Микула настолько переполнился пониманием механизма, так много место оно заняло в нём, что он почти на автомате пошёл домой, забыв забрать положенный ему после работы хлеб. Он спешил поскорее лечь спать, чтобы голова не лопнула от новых знаний.

Единственным минусом такого способа познания и осмысления мира было то, что поначалу Микула мог застыть с приоткрытым ртом надолго. Как правило, в чувства его приводил тычок от мастера-установщика и крик: «Шевелись, полоротый, ты мне весь чугун запортачишь!».

Тогда парень приходил в движение, переведя внимание на работу. А потом научился думать и работать одновременно.

На колошу поднялся мастер-установщик. В левой руке он держал кусок застывшего сока, в правой – маленькую железную кирочку, с одной стороны инструмент был острый, с другой – эдакая тяпочка. Не обращая внимания на колошничьего, встал в пятно света, которое через крышу прислало сюда солнце, и стал аккуратно постукивать по куску сока «тяпочкой». В результате кусок лопнул почти ровно пополам. Мастер сбросил вниз одну половину, вторую стал пристально рассматривать в лучах света. Микула подошёл поближе. Скол блестел чешуйками. Мастер повертел его так и эдак, при каждом движении камень сиял. Мастер опустил руки и посмотрел на Микулу. Микула посмотрел на мастера, ожидая, что скажет. «Это же сколько железа в накипь у нас с тобой уходит», – сказал. И потом как заорёт: «Быстро, быстро, кидай уголь, полкороба! Нет, известь, нет. Руду не трожь, только уголь!». Ну, и в таком духе. Потом понёсся вниз: «Воздух убавляйте немедля! Воздух убавляйте!».

Даже кирочку бросил. Микула отложил её в сторонку, в нишу под ограждением колоши, чтобы не смахнул вниз никто. А как спросит мастер – так вот она.

Вот ведь и правду говорили, думал Микула, по соку смотрит на чугун. Эко удивление. Но, наверное, и правильно. Сок ведь и правда накипь. Мы сыплем в жар три части – руду, известняк и уголь. А выходит две – чугун и сок. Сначала всё вместе варится, а потом оно разделяется – чугун тяжелее, оседает вниз и, когда там прокалывают глиняную пробку, плещется в форму. Потом сок уже – течёт, пенится, а потом застывает. Блестеть в нём может чугун. Значит, плохо отстоялось. И ведь не увидишь, как отстоялось, в домну не влезешь, ложкой не помешаешь. Только так. Однако умный мастер у нас. Не зря столько лет варит чугун. Хлебом не корми, как говорят. Как сам забыл про хлеб, наблюдая за механизмами, Микула в тот момент не вспомнил.