Читать книгу Удачная охота - Павел Кузнецов - Страница 4

Я остановил коня на самой вершине холма: отсюда открывался великолепный вид на последний форт Империи. Каменная громада на фоне леса. Гигантская метка, нависшая над страной и призванная сообщать людям: «Эта территория занята; даже не вздумайте на неё покушаться, а не то из моих каменных стен выйдут такие же каменные воины и утопят вас в вашей же собственной крови». Этот форт был последним на моём пути к лесу и охоте.

Не то, чтобы я специально держался цепи фортов, просто так совпало: об этом лесе мне рассказал в своё время сослуживец, и путь к нему пролегал вдоль границы Империи. Лес внешне ничем не выделялся из опостылевшей мне за время службы зелёной массы. Но я привык доверять мнению сослуживцев, по описанию же товарища он подходил мне идеально: первозданная природа, много непуганой дичи; а главное, на несколько дней пути сквозь лес не встретить ни одного орка, варвара или даже просто человека. Другие подобные участки леса следовало искать глубоко внутри империи, либо за границей, но не в дикой её части, а в обжитой соседями.

Причина необычной чистоты этого леса не была для меня секретом: альты. Некие полумифические существа, обитающие по ту сторону веронской границы и охотящиеся в лесах вместе с лесными драконами. Мой сослуживец рассказывал, что первыми их жертвами становятся случайно зашедшие сюда представители прочих рас, и уже во вторую – исконные лесные обитатели. Эта часть повествования сослуживца особого доверия у меня не вызывала, будучи основанной исключительно на слухах. Я был глубоко убеждён: раз альты сами любят охотиться, они вряд ли станут мешать таким же любителям из пограничного с ними государства. Зачем им это? Ну, шпионов поймать или бежавших из империи уголовников, но не безобидного же гвардейца-пограничника дружественного государства!

Сам участок границы Веронской империи с альтами располагался не на севере, где мне довелось провести пять лет своей жизни, а на востоке. В этих местах граница носила крайне условное протяжение, чётко видимое лишь на бумажных картах. На самом деле здесь властвовали не веронцы и даже не альты, а безраздельно правил бескрайний лес. Наши форты терялись в его громаде одинокими сиротливыми зубами, окружая себя небольшими по меркам леса проплешинами, да и располагались они гораздо реже, чем на севере. Что бы ни говорили про альт, но угрозы с их стороны Император почему-то не ждал. Об этом наглядно свидетельствовал и характер службы местных гарнизонов: ни о какой постоянной боевой готовности не могло быть и речи в виду отсутствия реального, осязаемого всеми фибрами души, врага. Местные пограничники просто патрулировали территорию, контролировали пару торговых трактов, связывающих города альт с веронскими обжитыми территориями, да тихо бесились от безделья. Поэтому на восточный рубеж отправляли либо совсем уж негодных бойцов, либо бойцов, нуждающихся в отдыхе после серьёзных ранений. Бывали, конечно, и исключения, которые лишь подтверждали общее правило.

Дорога вдоль вереницы фортов заняла у меня больше двух недель. Всю дорогу я старался держаться подальше от людей. Общаться ни с кем не хотелось, душа желала лишь уединения. Вынужденные ночёвки рядом с фортами приходилось обставлять так, чтобы избежать настойчивого внимания патрулей. Конечно, подобное поведение требовало «дозорного» образа жизни, то есть такого, какой вели гвардейцы в дальних дозорах. Питание подножным кормом или дичью, сон на голой земле, установка простейших «сигналок», постоянное полубодрствование. Но всё это было привычно, всё это не требовало особого запредельного напряжения. Еды вокруг хватало, а сам по себе сон на земле был для меня привычен. При желании я мог обходиться вообще без подстилки, хотя этого по понятным причинам и не любил: хорошая подстилка дарит поистине королевский комфорт, выигрывая даже у казарменной кровати.

Всю дорогу я не спешил расслабляться: отпуск отпуском, однако орки и прочие неприятности не будут разбираться, на службе я или нет. Уверен, даже найденная в кармане остывающего трупа подорожная не вызовет у этих существ и тени сожаления об убийстве находящегося не при исполнении гвардейца. И вот теперь, рядом с вожделенным лесом, я наконец-то мог немного расслабиться!

Окинув своё состояние внутренним взором, я не заметил в нём существенных изменений. Никаким чувством покоя и не пахло. Но, что куда хуже, не было даже намёка на расслабленность. Возможно, умиротворение придёт позже, когда я убью первого лесного обитателя. Или ещё позже, когда, усевшись у костра, буду жадно вгрызаться в ломоть свежего мяса, запивая его восхитительным вином из фляги. Тогда меня обязательно накроет это чувство доверия окружающему лесу, его благожелательности, готовности принять тебя без остатка, не требуя ничего взамен… Очень хотелось в этой верить.

Но на грани сознания сновала предательская мысль, что я банально не способен полностью расслабиться – просто в силу многолетней дрессировки сначала опытными наставниками, а последние годы – реальной опасностью. Нет, ощущение себя натянутой жилой уже давно стало составной частью души, и мне вовсе не улыбалось отрывать от себя эту часть самого себя. Проблема была в другом: в самых потаённых глубинах души мне всегда хотелось попробовать пожить, как нормальные люди. Те, у кого нет гипертрофированного чувства долга, кто не привык постоянно быть настороже и убивать, как дышать. Так жило большинство, ради которого я, собственно, и жил, ради которого терпел лишения, рисковал, убивал. Моя задача была – уберечь моих соотечественников от любого проявления врага, но в чём была задача этих самых соотечественников, я просто не знал. Вернее, не так. Теоретически, по рассказам обывателей и сослуживцев, я имел некоторую картину жизни в Империи, знал мотивы различных категорий людей, слышал о семейном счастье, радости отцовства и материнства, радости заниматься любимым делом, создавать шедевры; строить дома и возводить города. При этом я не был и наивным юнцом, зная о подлости и коварстве людей, о том, что они стараются улучшить своё положение за счёт соотечественников. Знал о грызне за власть влиятельнейших родов Империи, о преступности в больших городах. Но обо всём об этом я только знал. Жизненный опыт ясно говорил: только знать мало, нужно ещё и прочувствовать, познать на своей собственной шкуре – чтобы понимать. Так, рядовому обывателю сложно оценить образ жизни пограничника и воина вообще, даже если он смутно знает кое-что о нём.

Я был от природы человеком чрезвычайно любознательным и сообразительным, поэтому меня буквально тянуло к новому, хотелось что-то сделать в жизни кроме профессионального убийства врагов империи. Я также не брезговал брать на себя ответственность в критических ситуациях, находя в решении нестандартных вопросов подлинное душевное удовлетворение. Но единственное, в чём мне реально удавалось постоянно совершенствоваться и полностью проявлять себя, был мечный бой. И я с подлинным упоением погружался в него с головой, отдавал ему всё свободное время, буквально выматывал инструкторов, не говоря уже о боевых товарищах.

Я мог работать с любым количеством противников, с любыми мечами, причём как в паре, так и единичными; имел навыки работы другими видами оружия, но изучал их исключительно с точки зрения противодействия им своим любимым мечом. Поэтому слыл среди своих подлинным мастером боя, даже инструкторы часто расписывались в полной беспомощности противостоять мне. Но мечный бой – не единственное, к чему я испытывал тягу в жизни; мне ещё предстояло многое понять, прочувствовать и усвоить. И этот дарованный Императором отпуск я намеревался провести в глубоких медитациях, обдумывая прожитую жизнь и строя реальный план своего будущего. Именно это было реальной целью моего отпуска и моего уединения, охота и одиночество были лишь одними из условий эффективного самопознания. Я искренне надеялся, что в этом спокойном созерцании найду смысл жизни, ту вожделенную отдушину, которой мне так не хватало для душевного равновесия. Служение Императору, долг и честь – это хорошо, но душа требовала чего-то… чего-то эдакого, могущего заполнить образовавшуюся с некоторых пор пустоту внутри. Сосущую, выматывающую пустоту. Даже офицерские попойки после рейдов не очень помогали. Да, они позволяли на некоторое время притупить ощущения, но стоило алкоголю покинуть организм, и его место вновь оказывалось тягуче пустым. Пустым и ноющим. После нескольких месяцев безуспешной борьбы с внутренней пустотой, я понял, наконец, почему некоторые офицеры спиваются: они просто не могут найти замены алкоголю, не могут справиться с этим зачерствением души, не могут найти ответ на вопрос: «Для чего?» – Для чего жить, рисковать, пахать как проклятый, выматываться душой и телом, унижать и унижаться?

Но все эти душевные мытарства не могли сбить меня с насущной проблемы, с того реального, на что можно опереться на сложном пути к самому себе. Мне требовалось подумать над некоторыми приёмами мечного боя, возможно, разработать новые связки, опробовать особенно заковыристые из моих собственных наработок. Меня ждали целые дни спокойных вдумчивых тренировок, без постоянной готовности сорваться с места и пойти убивать или умирать. В этом спокойном и размеренном деле, я очень надеялся, смысл жизни выкристаллизуется сам собой. Моя деятельная натура просто не принимала глупого разлёживания на траве, «чтобы лучше думалось». Только в действии может родиться что-то по-настоящему важное.

Чувство умиротворённого спокойствия пришло ко мне лишь по истечении недели глубоких медитаций, вдумчивых тренировок и охоты. Оно посетило меня не возле костра, как я думал изначально, а наступило вместе с пониманием того, что именно я здесь, в этой части леса, являюсь самым сильным хищником. Аккурат после того, как мои мечи пронзили попытавшегося напасть на меня медведя. Вроде бы ничего в этом не было особенного, даже следовало бы не успокаиваться, а, напротив, насторожиться. Ведь вокруг полно диких хищников. Да, не спорю, просветление наступило там, где его не ждал, но ведь оно произошло! – Ударило по голове с неотвратимостью выпущенного из арбалета болта. Мне оставалось только со спокойствием фаталиста принять его результат: невероятное чувство лёгкости. Я снимал медвежью шкуру, и вместе с ней снимал шкуру с собственной одеревеневшей души. Что-то в голове перевернулось и встало на место. Теперь я знал, что не буду диким зверем вскакивать от малейшего шороха; теперь я подорвусь, только если опасность будет достаточно сильной.

Весь следующий день я посвятил тренировкам, отдаваясь им без остатка. Только сейчас я понял, насколько был до этого напряжён, насколько сильно проникся постоянным давлением окружающей жизни, превратившись в тугую вечно натянутую жилу. И вот теперь впервые работал с мечами в полную силу, впервые творил бой, а не просто тренировался или сражался. Моё сознание и тело стали единым целым, слились с мечами, и теперь танцевали на кончиках клинков.

Ночью я спал, как младенец, и проснулся с утра свежим и бодрым, готовым к новым свершениям. В этот день я полностью погрузился в медитации, не охотился, не ел и почти не пил. Вся прожитая жизнь была разложена по полочкам, были сделаны важные выводы, подведены итоги многих событий. К вечеру я точно заново взглянул на мир. Теперь предстояло выработать свой дальнейший путь в жизни, и, точно отвечая на мои задумки, ветер принёс запах магии.

Моё чутьё на магию заголосило, и хотя не принесло ощущения прямой угрозы, масштаб творимой где-то рядом волшбы создавал угрозу всему окружающему, а через него и мне самому. Бежать я не привык, поэтому решил защищать свой укромный уголок в лесу любыми доступными способами. Для этого следовало раньше обнаружить мага, чем он наткнётся на меня. Короткие сборы – кольчугу под куртку, лук через плечо, тройку стрел за пояс – и я готов к бою с любым противником.

Маг нашёлся в километре от моей последней стоянки. Никакой опасности он уже не представлял, так как был кем-то укорочен на целую голову. Магией больше не воняло, зато откуда-то сбоку еле различимо доносился звон мечей. Этот звук я не смог бы спутать ни с чем на свете, ибо опыт, что называется, не пропьёшь. Многолетние тренировки давно привели к неожиданному результату: «говорящий» на языке боя клинок способен был поведать мне очень многое.

Клинки вели разговор на востоке. Уже через пять минут пути им навстречу я полагал, что вижу всю картину боя. Три больших, скорее всего двуручных, меча противостояли паре средних клинков. Двуручники имели между собой некоторые едва ощутимые отличия, но были явно одного и того же типа. Смутно знакомого мне типа. Что-то было в их тугих тягучих перезвонах, чего я никак не ожидал здесь услышать, а потому закрыл свою голову от мыслей об этом. Зато пара мечей вела себя крайне необычно: во-первых, эти мечи были абсолютно идентичны, а, во-вторых, они работали поразительно слаженно. Либо один мастер двумечного боя противостоял сразу трём амбалам с двуручниками, либо действовала слаженная двойка бойцов. Учитывая, что столкновения двуручников с обоими мечами происходили зачастую синхронно, и слабо представляя, как можно двумя средними мечами отбить одновременно два тяжеленных двуручника, я склонялся к мысли о паре бойцов. Мою мысль подтверждали и изредка вплетавшиеся в картину боя мелодичные лязги лёгкого ножа, явно принадлежащего одному из пары мечников – не три же руки у двумечного бойца! Некоторое недоумение вызывала лишь скорость движения пары воинов, которые для такой интенсивности боя должны были чуть ли не летать по полю битвы. Но это уже вопрос личного мастерства, так что я испытал лишь чувство уважения к бойцам.

Картина боя была предельно ясна, и не требовала моего вмешательства. Уже собираясь поворачивать назад, я вдруг почувствовал изменение «градуса» беседы клинков. К звонкой тональности одного из средних мечей добавился глухой призвук – такой получается у большого имперского меча. Но ведь до этого клинок не был древковым! Стройная картина боя в моей голове рассыпалась в прах, я больше не понимал происходящего – я, посвятивший столько лет мечному бою! Дело уже было не только и не столько в природной любознательности, была затронута моя честь, моя профессиональная гордость. А тут ещё и три двуручника начали вдруг работать поразительно быстро и слаженно, словно бойцы неожиданно очнулись ото сна, а ещё через мгновение и пара средних клинков заплясала в поистине невероятном темпе. По крайней мере, я ни с чем подобным до этого просто не сталкивался. Клинки буквально пели, практически непрерывно сталкиваясь с оглоблями противников. Что-то там происходило, что-то, что заставило меня изменить решение и посмотреть на бой вблизи. Чутьё бывалого мечника буквально вопило о чём-то запредельном, чему я стал невольным свидетелем.

Точкой наблюдения за сражением я выбрал высокое надёжное дерево. Удобное переплетение ветвей у самой его верхушки было словно специально создано для лучника. Движимый любопытством, я мгновенно взлетел на дерево, и только теперь смог рассмотреть картину боя во всех подробностях. Очень неожиданных подробностях. У меня, опытного в делах мечного боя, буквально отвисла челюсть: на небольшой поляне трое орков рубились с одинокой человеческой фигуркой. Почему-то сразу бросились в глаза волосы одинокого воина, сплетённые в роскошную косу.

Орки действовали невероятно слаженно, что говорило о высочайшем их профессионализме. Среди орков – одиночек по природе – слаженная рубка была редкостью. Только один клан практиковал нечто подобное – клан Ветра; самый воинственный и самый уважаемый. Что я знал о клане Ветра? Его бойцы неофициально использовались Империей для боевых акций на орочьей и варварской территории, а равно у наших человеческих соседей. В результате неофициальной поддержки Императора клан пользовался непререкаемым авторитетам среди своих, имел роскошный каменный город, великолепные тренировочные площадки и лучшее оружие. Его безопасность стерегла даже тройка имперских магов.

Однако мастерство орков просто блекло по сравнению с тем, что творил их противник. Он действительно дрался двумя мечами одновременно. Вернее не так, – он дрался одновременно мечом и большим имперским мечом. Семидесятисантиметровый средний клинок покрывал ближнюю зону, а такой же клинок, насаженный на полуметровое древко – дальнюю зону. Первый он использовал, в основном, как щит, второй – для коротких скупых выпадов. Длины его бима вполне хватало для прорыва к орочьим тушам. Но это – лишь то, что я смог рассмотреть в подлинном стальном вихре, что жил в руках человека. Даже мой намётанный взгляд фиксировал лишь отдельные выпады и движения воина, остальные просто смазывались из-за запредельных скоростей. Человек не мог так драться. А ещё человек не мог с лёгкостью блокировать удары двуручников – не отводить, как это делали мы, гвардейцы, гордясь своими навыками, но именно жёстко блокировать, даже не срываясь при этом с темпа. Мне также было непонятно, какой клинок вот так просто выдержит бесконечный град сильнейших рубящих и режуще-колющих ударов. Да ещё и дробящие удары рукоятью и гардой, когда орки перехватывали свои двуручники за лезвие… Даже самые хорошие офицерские мечи, поставляемые в войска северных гарнизонов по личному распоряжению Императора, просто сломались бы от такого обращения! Но самым невероятным лично для меня представлялось участие в бою косы воина. Время от времени она вылетала вперёд или назад, чаще, конечно, назад, во время отступления, и наносила оркам ощутимые удары, которые те вынуждены были блокировать своими клинками. Блеск солнца на конце косы и по всей её протяжённости говорил о вплетённом в волосы металле. Именно его звук я принял издалека за звон ножа.

Кроме феерических движений мечами, воин постоянно перемещался, совершал невероятные для человека прыжки, кувырки и сальто, выполнял фляги. И вся эта запредельная пижонская акробатика реально работала, позволяя избегать казавшейся неминуемой встречи с гигантскими клинками! Воин точно танцевал, а не сражался, настолько красиво выглядели со стороны его движения. А ещё через мгновение моя челюсть поползла ещё ниже, так как стало очевидным, что воин – женщина! Это вообще ни в какие ворота не лезло! Но столь высокая грудь просто не могла принадлежать мужчине, равно как и широкие бёдра… Да и длинные волосы, с запозданием подумалось мне, отличали именно женщин… Костюм на ней тоже был странным, непривычным, однако будил чувство чего-то смутно знакомого. Чёрная кожаная куртка, с каким-то синеватым отливом, ощущением бархатистости на ощупь; высокий стоячий воротник до самого основания головы; плотно обтягивающие фигуру брюки той же расцветки, что и куртка; изящные сапожки чуть выше колен. Что-то в этом облачении было от обычного женского охотничьего костюма, разве что крой очень необычный. А ещё… Взгляд словно прикипел к необычной пряжке широкого, увешанного метательными ножами, пояса: на гранях фантастического цветка, сотканного из нитей металла и бриллиантов, играло заходящее солнце. Лучи касались граней, дробились на десятки солнечных зайчиков, слепили, обжигали, – даже на таком значительном расстоянии от источника.

Страшный удар двуручника в бок женщины вывел меня из шокового состояния, в котором я пребывал первые мгновения после увиденного. Меч достал её в полёте, так что его траектория тут же нарушилась, и воительница отлетела в сторону. Однако не упала бездыханной, а лишь перекатилась по земле, тут же вновь оказавшись на ногах. Орки бросились на противницу, пытаясь воспользоваться утерей ею инициативы. «Да что же ты мнёшься, гвардеец грёбаный! – прорычал я мысленно. – Женщину обижает сразу три орка – орка! – а ты всё ещё прохлаждаешься на дереве?!»

В следующее мгновение я отбросил всякие сомнения и вскинул лук. Первая, вторая, третья… все стрелы с короткими напутственными щелчками тетивы умчались к цели. Я стрелял на пределе возможностей, но всё равно не успевал: третья стрела ушла к цели, когда первая уже завершила свой стремительный полёт. Зеленокожие твари слишком быстры, чтобы серьёзно рассчитывать на три трупа. Даже на один рассчитывать не приходилось. Порой меня бесила эта человеческая медлительность, эта неспособность двигаться хотя бы так, как орки. Вот что мне стоило выпустить все три стрелы, пока первая ещё не коснулась цели? Сильные тренированные руки, меткий глаз, постоянные тренировки… и всё бесполезно: против природы не попрёшь.

Зная свой предел, я возлагал основные надежды именно на первый выстрел. Реальность превзошла все ожидания. Стрела впилась в шею орка, в стык между металлическими вставками его кожаного доспеха. Редкостная удача! И что вообще невероятно, орк начал заваливаться набок! Мне удалось одной стрелой прикончить бронированного монстра! Это считалось невозможным, слишком хорошо твари умели защищать свои слабые места. Орка подвела его излишняя цивилизованность: будь на его месте дикий сородич, и единственную уязвимую точку на шее защищала бы не кожаная броня, а костяной или каменный ошейник, почти непробиваемый для наших стрел.

Вторая стрела предназначалась другому орку, но тот успел уловить движение в воздухе первой и чуть сместился, так что получил лишь пробитое плечо. Третья вообще отскочила от выставленной для защиты бронированной пластины на руке. Прекрасно понимая, что с эффектом неожиданности будет лишь первая стрела, я адресовал второму противнику сразу две. Мне следовало ликовать: в первые же секунды моего вмешательства один орк оказался повержен, а второму на несколько мгновений стало не до юркой противницы. Но вот третий монстр и не думал оставлять в покое свою жертву.

Воительница пошла в атаку сразу, как только стрела пробила шею орка. Она, не раздумывая ни секунды, накинулась на третьего зеленокожего – тем более, он оказался к ней ближе всего – но темп её движений стал ниже, видимо, удар двуручника сделал своё дело. Полагаю, только поэтому женщина не смогла разделаться с единственным противником сразу. А когда к нему на помощь пришёл раненный товарищ, она вынуждена была уйти в глухую оборону. Первое, что она сделала – это отбросила куда-то свой бим; вместо него в её руках возник брат-близнец её среднего клинка. Теперь воительница старалась отводить удары противников, а не блокировать их. О былой акробатической игре также не могло быть и речи – она просто отступала под градом ударов. И хотя орки тоже сильно потеряли в темпе, лишившись одного бойца, они, тем не менее, сохраняли перед ней преимущество: даже раненый зеленокожий в бою стоил пятёрки опытных гвардейцев. Женщина отступала всё дальше, и по всему выходило, что скоро отступать ей будет некуда – сзади уже маячили стволы гигантских деревьев.

Я искренне болел за воительницу, мне она уже казалась совершенным орудием убийства, эдаким божественным клинком возмездия. А ещё в моей душе пробуждалось странное чувство, не имеющее ничего общего с обычной похотью. Чувство какого-то родства душ, что ли. Она была тем, чем стремился стать я сам – была воплощением искусства фехтования. Она была подобна клинку в её руках: пряма и благородна; сама возможность отступления была для неё чем-то немыслимым. Мне страстно захотелось обладать этим клинком, как раньше тянуло к любому необычному и совершенному в своей гениальности орудию убийства.

Я знал, что выходить даже вдвоём против одного орка – это верная смерть. Даже если у тебя полно стрел, или на луке седла болтается пара заряженных тяжёлых арбалетов. Но сегодняшний день развеял иллюзию непобедимости этих жутких созданий. Для меня было непонятно, как после чудовищного удара орочьим двуручником человеческая воительница может продолжать бой, пусть и в полскорости. Для меня было непонятно, как одной стрелой можно убить бронированного монстра – но вот он, лежит, мертвее мёртвого. День откровений, день полного душевного обновления. Квинтэссенция медитаций и тренировок, переломный момент в мировоззрении. В этот момент старый «я» окончательно умер, а новый начал рождаться словно бы с чистого листа. Перешёл на новый круг. Старый Вереск эль Дарго знал: орка нельзя победить в одиночку. Новый смеялся над закостенелым в своём личном опыте гвардейцем, над его неверием в скрытые возможности человеческого тела и духа, над его чрезмерным практицизмом, переходящим в пессимизм. Тот Вереск сам создал себе предел, непробиваемую стену, и не мог разрушить её исключительно из-за собственного неверия. Но сейчас стена неверия пала. «Я» новый был уже там, на поле боя. Один на один против зеленокожего; рядом с таинственной воительницей, ставшей последней каплей, подточившей стену неверия.

На бегу выхватывая клинки, я ворвался на поляну. Ноги сами неслись вперёд; расстояние в сотню метров было пожрано гигантскими прыжками за считанные секунды. Не имея возможности дотянуться до шеи высоченного орка, я атаковал его ноги. Подобная тактика не один раз выручала гвардейцев на границе, и не подвела меня и здесь. Несколькими чёткими, отработанными ударами мне удалось пропороть кожу орочьего доспеха в области задней стороны бедра и вогнать туда один из мечей на добрую треть. Объектом атаки стал ближайший ко мне орк, раненный в плечо. Из-за раны он не смог сразу среагировать на новое нападение, и мне удалось отскочить, даже выдернув меч из его туши.

В ответ на жалящий выпад, зеленокожий лишь нехотя отмахнулся от меня зажатым в одной руке двуручником. Но оглобля противника не встретила преграды: там, куда метил орк, меня уже не было. Ещё более ободренный удачей, я повторил атаку по ногам. Двойной удар мечами-ножницами, отскок; новый удар, отскок. Только после третьего «прохода» смертоносной стали под коленом, дикарь, наконец, обратил на меня внимание. Третий удар в одно и то же место пронял даже непробиваемого орка, заставив того от боли впасть в животную ярость. Ещё бы! Он до последнего момента не воспринимал меня за противника, рассчитывая разделаться с надоедливым человечком парой ударов, но козявка посмела кусаться! То ли дело непонятная воительница, которой зеленокожий посвящал всего себя! С ней он даже отступил от излюбленных размашистых, задорных ударов, осторожничал, бил по уму, от контратаки. Ярость заставила дикаря сменить приоритеты, орк переключился на человека. Я понял это, когда после очередной стандартной атаки вместо неуклюжего размашистого удара получил точный, быстрый выпад гигантским двуручником. Меня спасла рана орка, вынудившая его перехватить меч в единственную здоровую руку. Как итог, удар зеленокожего потерял в силе, и мне удалось принять клинок противника на скрещенные мечи.

После новой стремительной атаки по ногам, орк окончательно отвлёкся от воительницы. Это уже была победа! Я забыл обо всём. О том, что орки могут сражаться, даже истекая кровью из десятка серьёзных ран; о том, что удар нашего меча для орка сродни удару зубочистки для самого человека; даже о том, что более-менее надёжно одолеть монстра можно лишь слаженной группой из пяти-шести человек, вооружённых сочетанием оружия ближнего и дальнего боя. Я впал в какой-то священный раж, моё тело и мои мечи стали единым целым, находящим своё выражение в стремительном полёте клинков. Удары в лоб с одновременным подхватом сбоку, стремительные перемещения с резкими сменами направления ударов, броски под ноги и попытки ударить в прыжке – всё это слилось для орка в бесконечный калейдоскоп движений. Мне же всё это стоило чудовищного, запредельного напряжения сил, на которое я оказался способен лишь благодаря недавним медитациям и вдохновенному примеру воительницы. Я полностью отвлёкся от всего окружающего, весь мой мир схлопнулся до орка и его жуткого меча.

Мне удалось совершить невозможное: в одиночку связать раненного зеленокожего боем. Тот просто не ожидал от людишки такой прыти – видно, не часто схлёстывался с гвардейскими офицерами северного пограничья. Моя скорость, изящность и расчётливость выпадов одновременно двумя клинками здорово сковали возможности орка к манёвру. Он злился, ярился, совершал ошибки и в итоге окончательно ушёл в оборону. Гигант то отмахивался от меня гигантским мечом, то блокировал им удар самого настырного из парных клинков. Единственное, чего он не делал – так это не отступал. Для орка отступление в бою – величайший позор. Поэтому они всегда терпят удары до последнего, пока не истекут кровью. Орк терпел, и вновь и вновь пытался использовать более чем двукратное преимущество в длине клинка – раз уж сила удара не возымела должного действия.

Но и этот манёвр дикаря не возымел успеха. Да, для большинства мечников одно только преимущество в длине клинка могло оказаться фатальным. Но не для меня. Опыт. Опыт в который уже раз разговаривал с противником почти без вмешательства здравого смысла. Иногда своё веское слово вставляло и мастерство фехтовальщика: два меча позволяли рисовать непривычную для одномечного бойца картину боя. Я пользовался любым преимуществом, любой ошибкой орка. Ввинчивал свои длинные, жалящие выпады, когда размашистый удар двуручника двигался по инерции; взрывался водоворотом стали, когда двуручник уходил в возвратное движение. Двуручник на то и двуручник, чтобы работать с ним двумя руками; при одноручном использовании он теряет в манёвре. Подлинным же подарком для меня была небольшая слепая зона, куда зажатый в одной руке орочий меч просто не успевал – спасибо всё той же раненой руке. Так что я не только не был размазан по земле гигантской оглоблей зеленокожего, но и провёл серию успешных контратак. Нет, орку было далеко до фатальной кровопотери, а мне – до полной победы над ним, ведь пара новых царапин на теле гиганта были для него сродни уколу иголки для человека. Но орк оказался деморализован – деморализован не страхом или растерянностью, которых зеленокожий воин просто не ведал, а собственной яростью.

В горячке боя я потерял из виду воительницу и её противника. Когда же снова нашёл, моему взгляду открылась поистине фантастическая картина: хрупкая на вид женщина рубила здоровенного орка буквально в капусту! Стоило тому зазеваться, как кисть гигантской ручищи покатилась по земле. Потом матовый клинок в руках воительницы впился в мышцы икры, выгрызая солидный шмат мяса. Бронированная кожа, сверхпрочные кости – всё было на один зуб смертоносной стали. Стали клинка, или стали духа женщины? Додумать глубоко философскую мысль и досмотреть развязку мне не дал мой собственный противник. Пришлось срочно перемещаться, уходя с нового вектора атаки.

Впечатлённый и обнадёженный невероятным зрелищем, я насел на орка с новой силой. Зеленокожий полностью сосредоточился на моих движениях в попытке переломить картину боя, подловить меня на близкой дистанции. Он сменил тактику, он начал драться со мной, как с достойным внимания противником! Теперь он даже позволял мне приблизиться, нанести удар, и только затем контратаковал. Ловил на противоходе. Даже ценой ранения. Но я был в ударе, так что орк лишь пропускал удар за ударом, мне же удавалось раз за разом уходить от встречных выпадов – пока один из них едва не отправил меня на тот свет. Орк каким-то немыслимым образом извернулся и вместо меча нанёс хлёсткий удар раненой рукой. Наверняка ему самому было очень больно, но он переборол себя, поставил всё на победу. Я, не ожидавший атаки со стороны раненной руки, от удара отлетел в бок, на рефлексах сгруппировался, переведя неуправляемый полёт в тугой перекат. Вскочив, заметил движение воздуха чуть в стороне и тут же нырнул в противоположную сторону – только это спасло меня от нового удара. Массивный орочий двуручник просвистел в каких-то сантиметрах от тела.

Я вновь вскочил, тут же срываясь на бой. Орк был серьёзным противником, он быстро учился, так что теперь мне приходилось особенно туго. Зеленокожий больше не подпускал меня близко, так и норовя сам атаковать. Мне приходилось проводить всё более и более заковыристые комбинации, применять целые сонмы обманных движений. Запредельная концентрация, полное погружение в горячку боя – только благодаря им я ещё мог противостоять более сильному и быстрому противнику. И когда голова гиганта вдруг совершенно неожиданно для меня отделилась от тела и подлетела вверх, я наблюдал эту картину точно в замедленном движении. Моё тело не успело среагировать на изменение ситуации, и продолжило начатую сложную комбинацию ударов. Уже в конце комбинации до меня дошла суть произошедшего: воительница прыгнула на спину орка; её скрещенные мечи, подобно гигантским ножницам, просто отрезали орочью голову! Словно капустный кочан! Я заметил лишь завершение её броска, когда женщина коленями оттолкнулась от спины зеленокожего и полетела в обратном направлении.

Я отскочил от падающей туши и встал как вкопанный, сжимая в опущенных руках выставленные вперёд клинки. Точно напротив меня в нескольких метрах стояла воительница, зеркально повторяя мою позу. Наши взгляды встретились, и я буквально утонул в её огромных зелёных глазищах, даже дух перехватило. Только сейчас я осознал, насколько красива моя неожиданная союзница. В дополнение к роскошной гриве волос, у неё были чрезвычайно изящные черты лица, тонкий точёный носик, аристократические пухленькие губки, тонкая линия словно бы подкрашенных бровей и длинные, как крылышки у бабочки, реснички. Особенно поразившие меня глаза красавицы имели совершенно невероятный оттенок изумрудной зелени, а не серости, как у известных мне зеленоглазых женщин.

Из головы выбило все мысли, сердце готово было выпрыгнуть из груди; весь мир сузился до её глаз, взгляд которых, казалось, проникал в самое сердце. Незнакомка не отрывала от меня взгляда; с каким-то беззащитным недоумением она всматривалась в мои глаза. Она сделала шаг вперёд, и я, словно загипнотизированный, двинулся ей навстречу. Глаза в глаза, мы словно уже были рядом, и эти движения навстречу казались бессмысленными – данью бренности тел. Расстояние между нами неумолимо сокращалось; на губах красавицы уже расцвела счастливая, открытая улыбка; она хотела что-то сказать… Шаг, всего один шаг… в последний момент взгляд её лучистых глаз потускнел, а тело начало оседать на землю. Я бросился вперёд, выронив клинки; подхватил падающую женщину, невольно заключая её в свои объятия; опустил на траву – аккуратно, словно волшебную драгоценность.

Когда я держал в руках беззащитное сейчас тело, в душе всколыхнулась какая-то запредельная нежность. Хотелось защитить это хрупкое создание, оградить ото всех опасностей окружающего мира. Женщина словно почувствовала моё состояние, плотнее прижалась к моему плечу и даже обвила руками мою шею. Всё это она проделала, не открывая глаз. На губах её по-прежнему играла улыбка, разве что несколько поблёкшая из-за закрытых глаз. Несколько долгих секунд я боролся с собой, пытаясь взять себя в руки. Хотел обладать новым экзотичным клинком? Ну-ну. Она живая, Вереск! Живая и настоящая. Нежная и хрупкая. Орудие убийства, ну конечно! Скорее орудие любви. Самоирония неожиданно помогла, я обуздал бушующее море эмоций и аккуратно уложил воительницу на траву.

Быстрый осмотр показал отсутствие серьёзных ран: под курткой обнаружилась тонкая кольчуга, сделанная из странного чёрного с молочным отливом металла; там, где мечи орков дотягивались до тела женщины, кожаная куртка была разрублена, но кольчуга словно и не заметила чудовищных ударов – ни одно её колечко не пострадало. Тогда почему в моих руках бесчувственное тело? Удар орочьей оглобли оказался слишком силён? Или переутомление от запредельных нагрузок? Каков вообще предел её выносливости? Столько вопросов, на которые у меня не было ответов. Я знал лишь одно: нужно срочно решать, что делать. Оставлять женщину здесь не следовало ни в коем случае – даже для того, чтобы вернуться за лошадью и вещами в лагерь. Какой ещё сюрприз ожидает это беззащитное сейчас создание в обманчиво спокойном лесу, после мага и тройки орочьих бойцов, я просто не знал. Конечно, маг мог идти вместе с ней, а поработать над ним могли и орки. Вот только отрубленная голова многое успела мне «поведать», как профессиональному мечнику. Орочьи клинки там и рядом не валялись, а если и валялись, то очень далеко. Значит, решено, собираю наше с ней оружие и быстро мотаю в лагерь, там видно будет.

Оружие. С моими мечами вопросов не возникло, зато с её опасными игрушками получился некоторый конфуз. На земле, где женщина выронила своё оружие, вместо пары мечей-близнецов обнаружился средний клинок и бим. Она просто держала его очень близко к лезвию, так что я, занятый совсем другими мыслями, принял его за второй парный меч. Но где тогда её второй клинок? Короткий осмотр поля битвы не дал никаких результатов: меч словно сквозь землю провалился. Больше терять время я не мог, жизнь воительницы была куда ценнее самого совершенного орудия убийства. Надеюсь, она будет того же мнения, когда очнётся: для некоторых потеря оружия в бою хуже смерти. А то вместо благодарности получу второй клинок в сердце – за бесчестье. Весело будет. Сослуживцы скажут: «Какой у тебя, Вереск, изощрённый способ бесчестить дам. Научишь?» Придётся учить. На дуэли.

Всё время, что ушло у меня на дорогу к лагерю, на стремительные сборы и даже на закрепление в седле бесчувственного тела, женщина проспала без задних ног. Она мило посапывала, и когда мы ехали по лесу, и когда спустя несколько часов конной прогулки я разбил лагерь. Вообще, её состояние не сильно походило на обморок, скорее это был здоровый, умиротворённый сон. По дороге я время от времени останавливался, чтобы не упустить возможного ухудшения её состояния, но всё было в порядке.

Во временном лагере я специально соорудил для неё некое подобие палатки, использовав свой плащ и свежесрубленные ветви деревьев. Теперь я решился на более серьёзный осмотр тела воительницы; снял куртку, кольчугу, подкольчужник из неизвестной мне ткани, и только здесь обнаружились следы от ударов: переливающиеся синевой синяки, впрочем, не слишком объёмные. Только от того достопамятного удара синяк расползся по всему боку. На ощупь все рёбра были целы, и хотя трещин костей подобным осмотром не выявишь, было очевидно, что жизни и здоровью моей спутницы ничто не угрожает.

Закончив осмотр и уложив женщину мирно досыпать уже на нормальной подстилке, я с величайшим благоговением поднял кольчугу. Передо мной было подлинное произведение искусства. А чем ещё это могло быть, если легко выдерживало чудовищные удары орков?! Тем более удивительным было отсутствие в ней каких-то необычных деталей – если не считать фактуры металла. Хотя… При ближайшем её рассмотрении взгляд всё же уловил нестыковки. Так, колечки были поразительно тонкими, буквально полупрозрачными, и совершенно непонятно было, как они выдерживают удар. По всему же выходило, они не только его выдерживали, но и гасили силу удара. Иначе как можно объяснить отсутствие переломанных костей?! Тонкость звеньев кольчуги превосходила всё виденное мною и слабо вписывалась в мои собственные познания в области кузнечного дела. Ни один известный лично мне кузнец просто не смог бы сделать настолько тонких металлических колечек, да ещё и скрепить их в кольчужную сеть. Поражала и необычная тяжесть кольчуги для такого тонкого произведения искусства, – будь она сделана из обычной стали, весила бы как минимум вполовину меньше.

Несмотря на внешнюю простоту, отсутствие вопящих украшений, кольчуга была по-своему красива: лучи света переливались на её колечках не просто так, а создавая более яркие или, напротив, тёмные области, в результате чего на поверхности проступал необычный узор. Приглядевшись, я угадал в нём образ свернувшегося на груди носителя кольчуги дракона – дракон был в великолепном расположении духа и буквально лучился жизнью и энергией. Расставаться с такой красотой совершенно не хотелось, но я, скрепя сердце, свернул её рядом с женщиной.

Стремясь окончательно сбросить напряжение прошедшего дня, я погрузился в медитацию. Но она помогала слабо, пришлось прибегнуть к клинкам. Простая игра с клинками быстро перешла в нечто ритуальное – мечи требовали порции благодарности, преклонения за хороший бой. Сегодня они не подвели меня ни разу, выдержали одно из сложнейших испытаний в своей нелёгкой жизни. Для меня, как и для любого веронского гвардейца, клинки обладали собственной душой. Мы любили своих верных боевых товарищей всем сердцем. Они отвечали нам взаимным уважением и любовью, в ответственный момент сглаживая фатальные ошибки хозяев. И если кто-то когда-то скажет мне, что это не так – я восприму это, как оскорбление своего верного друга. И позволю ему хлебнуть крови обидчика. Посмотрим, что он скажет после «близкого» знакомства с его смертоносным лезвием!

Стоит ли говорить, что тренировкой я увлёкся далеко за полночь. В свете луны клинки отбрасывали причудливые холодные блики, играющие наперегонки с алыми отблесками пламени костра. Сегодня не было никаких запредельных перемещений, не было прыжков и отступлений, только танец клинков, мягкие связки и спокойные перекаты.

– Как красиво играют блики на твоих клинках, – услышал я мягкий бархатистый голос со стороны палатки.

У меня буквально дух захватило от этого голоса! Я так и замер на середине движения, пытаясь взять себя в руки. Это удалось далеко не сразу, но когда удалось, сердце опять ушло в пятки – теперь уже от взгляда выразительных, сияющих в свете костра, глаз воительницы. Женщина не спешила вылезать из палатки, и теперь лежала, уперев локти в землю и положив на них свой подбородок. Она пристально смотрела в мои глаза, и в её взгляде мне опять почудилась светлая радость, точно окутывающая всё моё естество своим мягким сиянием. Чтобы не показаться совсем уж невежей, я поспешил свернуть тренировку и вложил мечи в спинные ножны.

Женщина не спешила менять позу, не спешила продолжать разговор. Я тоже не спешил заговаривать, чувствуя, что любые слова сейчас будут лишними. Просто подошёл и протянул ей руку. Красавица одним неуловимым движением оказалась на ногах и, взяв мою ладонь в свою, прижала её к своей щеке; стала тереться об неё, словно большая кошка. Моё сердце пронзил укол невыразимой нежности, замешанной на радости и надежде. В следующее мгновение женщина прижалась ко мне уже всем телом, и я услышал у самого уха её похожий на кошачье мурлыканье голосок, шепчущий что-то нежное, обнадёживающее и, в то же время, совершенно бессмысленное. Заключая её упругое тело в свои объятия, я отвечал ей такими же нежными и бессмысленными комплиментами.

Странно, но мне совершенно не хотелось форсировать события, хотя веди себя вот так любая другая известная мне женщина, я бы давно уже тащил её в постель. Хотелось просто стоять, забыв обо всём, говорить ей глупости и слышать глупости в ответ, – и ни о чём не думать, ничего не делать. Так мы простояли не меньше часа, и за всё время даже ни разу не поцеловались, не говоря уже о чём-то более конкретном. Уже одна только близость этого потрясающего создания доставляла мне невыразимое наслаждение.

Спустя какое-то время, показавшееся мне кратким мигом – или вечностью? – мы отлепились друг от друга и, не сговариваясь, отправились вглубь леса. Ладонь в ладонь, словно дети, просто шли и любовались первозданными красотами дикой природы. В голове возникали странные образы: то пернатый ночной хищник, пикирующий на жертву, то притаившийся в кустах мелкий зверёк, то просто какая-то ложбинка с блестящей в лунных лучах водой. Чёткость образов поражала и превосходила мои собственные способности видеть в темноте – да что там, даже на свету я смог бы различить такие детали лишь при пристальном осмотре самих сцен природы. А сейчас картина возникала сразу во всех подробностях. Я шёл, совершенно поглощённый и немного раздавленный этим странным калейдоскопом ночных пейзажей. Стоило мне заинтересоваться какой-то картиной ночного леса, которую я сам видел перед собой лишь приблизительно, контурно, как внутренний взор услужливо наполнял её объёмом и чёткостью, вплоть до игры лунных блик и теней в капельках росы. В то же время я ясно осознавал, что обязан такой чёткости восприятия идущей рядом женщине. Это знание пришло ко мне, как нечто само собой разумеющееся, и отпала всякая необходимость разговаривать. Опять мы довольствовались лишь чувственными образами, впечатлениями, напрочь игнорируя возможность выразить то же самое в слове. То же самое? Нет, ЭТО выразить словами было невозможно. Только многомерные образы, отражающие одновременно и картинки, и звук, и обоняние с осязанием, и даже эмоции. Разговор был бы не отражением, а карикатурой ЭТОГО подлинного многообразия мира.

Прошла целая вечность. Мы сидели у костра, прижимались плечами друг к другу; моя ладонь покоилась на её коленях, в объятиях её ладоней. Счастье от близости, полное погружение друг в друга на каком-то невероятном, неведомом простым смертным уровне. Оно длилось и длилось, и не было сил его прервать. Но вот женщина положила голову мне на плечо и тихо проговорила:

– Мне ещё никогда в жизни не было так хорошо, – её голосок звучал сейчас звеняще и тягуче, точно она говорила с некоторой ленцой. Впечатление от пережитых мгновений накрепко засело в наши души, отдаваясь в сознании звенящим восторгом и сладкой негой.

– А что это было – там, в лесу? – всё же решился я на вопрос.

– Я хотела, чтобы ты тоже мог видеть ночную красоту.

– Спасибо, ты подарила мне действительно незабываемые впечатления. Это… Нет слов, чтобы это передать, – вспомнив свои переживания, я словно снова соприкоснулся с лесным великолепием.

– Есть куда более ёмкие способы общения. Но не это главное… Знаешь, я до нашей встречи не верила в возможность вот такой любви. Хотя среди альт и ходили о ней всякие истории и легенды, – я буквально почувствовал, как она закрывает глаза и полностью отдаётся своим ощущениям.

– Альт… – нараспев повторил я, и всё сразу встало на свои места: странный бой, невесть откуда взявшаяся потрясающая женщина, её любовь к ночному лесу. Значит, она альта. Вот, оказывается, как они выглядят вне легенд! Мой сослуживец, травивший о них байки, никогда не поверил бы в мой рассказ о неожиданной любви альты и человеческого мужчины. По его мысли эти лесные монстры могут только охотиться на случайных гостей своих лесов, а вовсе не мило беседовать с ними, да ещё и мурлыкать от удовольствия, словно сытые кошки.

Я решил повеселить свою неожиданную спутницу рассказом о бытовавшем в северных гарнизонах представлении об альтах. Та звонко смеялась, с откровенным любопытством внимая моему рассказу. Наконец, я перешёл на серьёзный лад и задал новый вопрос, который последнее время волновал меня всё больше.

– Скажи, кошечка, почему мне так хорошо просто от одной твоей близости? Почему во мне не бушует страсть, а лишь разливается нежность и звенящая радость? Я никогда не слышал о таком состоянии души.

– Я уже начала говорить об этом. Это любовь, любовь альты и человека. Подлинная любовь, которая в жизни альт встречается крайне редко, многие проживают жизни, никогда её не испытав. Мы очень глубоко чувствуем, и наше чувство передаётся мужчине, отражается в нём. То, что ты испытываешь сейчас – величайшее чудо, дар богов, как для меня, так и для тебя. Людям практически не дано так чувствовать, только если человек любит альту, и она отвечает ему взаимностью.

– И что теперь будет? – спросил я наивно. Действительно, сложно было представить себе, как теперь будут развиваться наши отношения, и как мы теперь будем жить с этой любовью. – Ты меня съешь?

Лесная хищница в ответ звонко рассмеялась, поудобнее расположила головку на моём плече и запрятала мою ладонь поглубже между коленями.

– С тобой интересно, котик, у тебя кроме благородства и внутренней силы есть ещё и чувство юмора. А что до твоего вопроса, то ответ на него прост: мы теперь всегда будем вместе.

– Разве это возможно?

– Всё в наших руках, но лично я не собираюсь упускать такой дар богов. А ты?

– Не знаю. Даже не представляю, как я смогу отпустить тебя, но и не представляю, как мы можем быть постоянно вместе. Я – лейтенант гвардии его императорского величества, моя служба протекает в северных пограничных гарнизонах. Ты – альта, живущая жизнью своего народа. Как мы сможем объединить наши судьбы?

– Но ведь мы их уже объединили. Это же оказалось возможным?

– Да, но сейчас я в отпуске, а отпуск закончится через пару недель. Да и ты наверняка не просто так оказалась в этом лесу.

Красавица подняла голову с моего плеча и, освободив одну ладонь, повернула моё лицо к себе. Наши глаза встретились. В её взгляде было столько непередаваемой нежности, заботы, что у меня невольно защемило сердце в ответном чувстве.

– Гвардейцев много, котик, альт тоже много, а вот наша любовь – её в этом мире невыразимо мало. Неужели мы с тобой не сможем найти способ быть вместе? – в голосе женщины пылала уверенность, сила, видно было: она готова многое положить на алтарь нашей любви. – Но давай лучше не будем сейчас об этом думать, пусть всё идёт, как идёт. Возможно, судьба сама подскажет нам решение, как она организовала нашу встречу?

Вместо ответа я нежно коснулся губами её ладони, соглашаясь. Мы снова вернулись к молчаливому созерцанию ночи, растворились в пламени костра и друг в друге. Так мы и заснули возле костра, обнявшись, совершенно забыв о существовании такой мелочи жизни, как подстилка. Последней моей мыслью было: «Как всё-таки здорово, что эта женщина столь неприхотлива и живёт в таком поразительном единении с природой! Словно хищница – сильнейшая хищница местных лесов. Очень символично. Воистину, о подобной добыче на охоте я не мог и мечтать!» В этот момент я не видел ничего дальше своей спутницы, поэтому так и не понял главного: пустоты в моей груди больше не было. Пустота, что давно не давала покоя, в одночасье исчезла! Кто бы мог подумать, что для этого достаточно единственной, пусть и столь желанной женщины? Или три орка тоже внесли свой вклад?