Читать книгу Удачная охота - Павел Кузнецов - Страница 6

Итак, наш путь, в самом деле, лежал в столицу. Что это означало? А то, что мы будем встречаться с людьми, и я воочию увижу, чем живут простые обитатели Империи. Пусть с медитациями и размышлениями не получится, зато я постараюсь понять образ жизни своих гражданских соотечественников.

Нет, меня сложно назвать неотёсанным деревенщиной. Отличное домашнее воспитание, несколько, правда, загубленное жизнью на границе, никто не отменял. В офицерской Академии меня также учили не только убивать, но и работать с людьми. Учили истории и географии, литературе и языку, манерам и этикету, и ещё много чему учили. Вот только первый год меня слишком выматывало это новое знание, а со второго года я с новой силой увлёкся мечным боем. Пока мои сокурсники ходили по бабам, кабакам, приёмам у местных дворян и просто праздно шатались по городу, я дрался. Инструктора, случайные мастера, простые офицеры – я у всех старался перенять крупицу опыта и знаний. Когда никто не мог уже меня ничему научить, я увлёкся дуэлями. Мне казалось это очень занимательным – дуэли с дворянами. В обычной обстановке благородные дрались нехотя, без огонька, но вот когда речь заходила о чести и жизни… Вот тогда они словно бы просыпались, и порой выдавали очень интересные решения. Как там говорится: «Испугаешься – ещё не так раскорячишься»? Меня считали отморозком, помешанным на дворянской чести. К тому времени я уже начал выбираться на дворянские приёмы, немного приударял за женщинами, но вот узнать, чем живут простые люди, тогда не сподобился. Даже в быт неслужилых дворян не слишком вникал. Что-то там имеют, откуда-то получают доходы, с кем-то делятся ими, постоянно бахвалятся знатностью и статусом, – вот и все мои познания в соотечественниках.

Что я знал наверняка? Я знал всё об армии, о людях в ней. Об остальных я знал лишь то, что они поды. Именно так именовали гражданских на границе. Именовали с ноткой презрения в голосе, с ощущением полного превосходства, с чувством, что они нам должны. Что значит «поды»? Никто не мог точно назвать, откуда пришло это слово. Лично мне виделось, что оно произошло от слова «подданный». Посмотрим. Мне вдруг стало любопытно – сильно, нестерпимо, до лёгкого шевеления волос на голове. Я решил присмотреться, поговорить, вывести на разговор по душам. Хотелось надеяться, что моя женщина не станет препятствовать в моих «изысканиях» из-за досадной спешки.

У ворот городка возникла небольшая заминка: оказалось, стражник банально заснул, видно, не ожидая уже никаких визитёров. Заснул, прислонившись к стойке дозорной площадки, что сиротливо возвышалась над воротами. В руках альты неуловимо возник кинжал. В последний момент я успел перехватить занесённую для броска руку; посмотрел в глаза женщине, отрицательно покачал головой; она поняла.

– Подъём! – разнёсся над спящим городком мой зычный командный голос. С крыш близлежащих домов взлетела стая ворон, воротные створки чуть завибрировали, но стражник… продолжал спать! Пришлось недоумённо вопрошать у моей подруги. – Он что, тебе знаком?

– Нет. Они все одинаковые, Вереск. Словно специально становятся на ворота, чтобы поспать. А потом альт обвиняют в излишней жестокости! – фыркнула воительница. В следующее мгновение стражник подскочил, как ужаленный: по его щеке пролегла кровавая полоса. Парень несколько коротких мгновений тупо таращился на засевший в деревянной стойке метательный нож, а потом буквально заметался по площадке, не зная, как ему реагировать на незваных гостей. Виктория вновь «помогла» ему определиться.

– Открывай, мы спешим, – коротко бросила она, добавив вкрадчиво, – или я сама к тебе поднимусь. – При этом вся она подобралась, словно хищник, изготовившийся к прыжку; от женщины ощутимо дохнуло угрозой.

– Как можно обвинять тебя в жестокости! Они точно ненормальные. Тебя, дорогая, можно только превозносить, лишь иногда с величайшим благоговением вырывая сладостный поцелуй, – меня вдруг потянуло к моей хищнице, поэтому слова ироничного комплемента сорвались с губ прежде, чем мозг осознал их значение.

– А ты у меня, оказывается, ещё тот ловелас! – приняла шутливый тон женщина. Вся её хищность вмиг исчезла, словно утекла в песок моих слов. Она вскинулась, и подарила мне глубочайший поцелуй, от которого нам обоим стало мучительно сладко на душе.

Наше воркование нарушил звук открывающихся воротин. Из-за ограды выскочил давешний дозорный и с извинениями протянул моей спутнице метательный нож, – при этом он смотрел на неё, точно побитая собака на хозяина. На вопрос, где можно найти лошадей, дозорный отправил нас к трактиру: местный главный торгаш окопался в постоялом дворе, откуда и доил окружающий люд всеми доступными способами. Так, по крайней мере, прокомментировала слова паренька моя спутница.

Альта намеревалась отыграть потраченное на воротах время, поэтому на постоялый двор мы ворвались, как я это называю, «с шумом». Дородный хозяин сначала обрадовался нашему появлению, сам вышел встречать благородных гостей, несмотря даже на поздний час. А потом он разглядел, кого к нему занесло; весь сразу как-то побледнел и, как мне показалось, даже стал меньше ростом. Он смотрел на мою спутницу тем же взглядом, что и охранник на воротах – взглядом побитой собаки.

– Два коня, – коротко бросила женщина вместо приветствия. – Немедленно.

Не задавая лишних вопросов, хозяин повёл нас в конюшню, где точно по заказу ожидали два агурских² жеребца вороной масти. На первый взгляд, агурцы не отличались запредельной выносливостью и резвостью; не знающий этой породы обыватель никогда бы не придал им должного значения. Суховатые, узкие тела их словно говорили, что ничего тяжелее себя они понести просто физически не смогут. Однако кони эти были чем-то сродни альтам, хрупкая внешность их была столь же обманчива.

Пожалуй, это самая выносливая и резвая порода в Империи, да и далеко за её пределами. Они нуждаются в минимуме корма, а в походе способны обходиться длительное время вообще без него. Они без особого труда несут вес всадника и некоторое умеренное количество клади. А ещё, они чрезвычайно вспыльчивы, горячи, даже злы, найти общий язык с ними ой как непросто. Довершает особенности их характера то, что они привязчивы к одному хозяину, сложно меняют его, а иногда и вообще отказываются повиноваться новому; буквально чахнут без своего старого боевого товарища. Соответственно, они не слишком расположены к чужакам, не пускают никого к себе в седло; да и оседлать упёртую животину бывает не так-то просто. Зато как они красивы! Статные, с гордо воздетой головой изящной формы; с исключительно высокой и тонкой шеей; с лоснящейся, словно бы отливающей серебром, шкурой. У нас в гарнизонах их даже уважительно именовали кони-лебеди, – и за красивые шею с головой, и за ощущение полёта во время скачки.

Кони были великолепны; не знаю, откуда уж они оказались у трактирщика. Наверное, тот просто хорошо знал, какой товар пользуется спросом на этом участке веронской границы. Интересно, связано ли знание хозяина с альтами? Часто наведываются в Империю без своих собственных лошадей, предпочитая передвигаться по лесам на своих двоих? Вполне, вполне возможно. Вон, какой красноречивый пример стоит со мной рядом.

Торг был недолгим. Вернее, его вообще не было: торгаш назвал цену, показавшуюся мне вполне адекватной, получил пристальный взгляд воительницы и тут же сделал скидку «уважаемой госпоже альте», – именно так, с ударением на последнее слово. Моя спутница не стала откладывать расчеты в долгий ящик и прямо в конюшне передала торговцу аккуратную стопку золотых монет. Хозяин опять побледнел; стал часто-часто кланяться, извиняться. С огромным трудом из его лепета удалось понять, что у него банально нет сдачи. Меня это не удивило: в Империи в ходу были в основном серебряные и бронзовые монеты, золотые являлись исключением, стоящим целой пригоршни серебра. Альта вновь завелась; опять я почувствовал исходящую от неё угрозу, и решил вмешаться.

– Дорогая, ты не проголодалась? А я совсем не прочь заморить червячка. Давай, пока уважаемый трактирщик будет искать сдачу, мы с тобой отужинаем? Расскажу тебе один анекдот, как однажды на дуэли выбил золотой зуб у гарнизонного мага. Откуда у него взялся золотой зуб, ума не приложу, но золото оказалось самой высшей пробы! Пришлось продавать. А где в пограничном гарнизоне взяться такому количеству серебра, чтобы его можно было выменять на зуб? – я начал старательно заговаривать женщине зубы. Помогло. То ли на неё повлияло моё стремление спасти драную шкуру трактирщика, то ли сам анекдот заинтересовал, но воительница несколько сбавила обороты. Торгаш бросил на меня затравленный взгляд, подхватился, и понятливо ускакал искать сдачу.

А потом произошло ЭТО. В трактире женщина заказала мясо и какие-то травки, и всё было нормально, пока ей его не принесли. На блюде, в луже крови, лежал солидный шмат сырой говядины. «Всё, хана трактирщику: теперь никакие анекдоты его не спасут», – было моей первой мыслью при виде «блюда». Однако женщина лишь довольно заурчала; её ноздри при этом шевелились, ловя одной ей ведомые ароматы. Пара стилетов в её руках с разных сторон впилась в ломоть, поднимая мясо над блюдом. Ноздри моей спутницы вновь дрогнули. И тут… она мягко, уголком рта, прикусила бок мясного шматка; рывок, и солидный кусок отправляется в милый ротик, где так часто гостил мой собственный язык во время горячих поцелуев. Смакуя, словно кулинарный шедевр, альта жевала сырое мясо, заедая его какими-то травками. В её глазах при этом отражалось такое светлое чувство, столько сытого удовольствия, что моя челюсть окончательно опустилась на столешницу. Нет, это не шутка – пришлось признать очень быстро, особенно, когда моя возлюбленная, глядя на меня, разразилась беззвучным смехом.

– Ну и где обещанный анекдот? – поддела меня женщина. – Неужели никогда не видел, как питаются альты?

Окинув меня с ног до головы задумчивым взглядом, она добавила:

– Боишься, что и тебя съем? Правильно боишься. Давно уже хочу откусить один такой аппетитный кусочек, – она многозначительно показала глазами куда-то под стол.

– У нас рассказывали… альты съедают своих кавалеров после спаривания, – я уже пришёл в себя и решил не оставаться в долгу. Только теперь до меня дошло, почему Виктория никогда не ела вместе со мной, но регулярно охотилась, принося добычу. Выходит, она просто делилась своей добычей со мной, съедая свою часть там, где её и добыла. А я-то гадал, почему она не спешит разделить со мной трапезу! Только загадочно улыбается на мои предложения и наблюдает, как я кушаю – с эдаким умильным выражением на лице. Тоже мне, добытчица!

– Да? – глаза женщины совершенно натурально округлились, она буквально источала заинтересованность. – И кто же такое рассказывает? Не коровы ли случайно?

– Ну… – я сделал неопределённый жест рукой. – Скорее, знающие люди.

– И ты им веришь? – заинтересованность альты стала физически ощутимой.

– Честно, я уже не знаю, что и думать.

– Включи голову, лейтенант, – жёстко оборвала дама. – Если бы это было так, ты был бы уже давно съеден, а не сидел бы в трактире с отвисшей челюстью, теряя драгоценное время.

– Откуда я знаю, когда альты считают спаривание завершённым? – вновь выкрутился я, а моя женщина чуть не сползла под стол от веселья. И куда подевался её сдержанный беззвучный смех? Теперь она смеялась в голос. Я же вынужден был признать справедливость упрёка спутницы: она уже почти съела свой кусок, в то время как я ещё и не приступал к трапезе. Пришлось нагонять – под взглядом её смеющихся глаз.

Когда мы поднялись из-за стола, вся давешняя спешка у Виктории куда-то испарилась. Она смазанной тенью метнулась ко мне, прижалась своим сильным, гибким телом. Несколько минут мы просто стояли, не говоря ни слова – поглощённые друг другом сверх всякой меры. Затем женщина всё же не удержалась, нарушила затянувшееся молчание.

– Не волнуйся, милый, я не собираюсь тебя есть. У меня на тебя совсем иные планы, так что ты проживёшь длинную и счастливую жизнь со своей альтой… В процессе которой я буду медленно тебя поедать, кусочек за кусочком – растягивая, так сказать, удовольствие, – теперь смеялись уже мы оба.

– Сдаётся мне, кошечка, у тебя очень острые зубки, раз ты так поедаешь мясо, но во время поцелуев я так и не почувствовал их остроту. С чего бы это? – отшутился я в ответ. На самом деле меня мало волновала острота её зубов; даже если бы их было в три ряда, как у некоторых хищников, я всё равно не собирался отказываться от удовольствия касаться её губ своими. Виктория легко уловила мой настрой, и, вместо ответа, просто поцеловала; и ещё долго демонстрировала мне остроту своих зубов, а не языка.

В таком состоянии нас и застал вернувшийся хозяин. Увидев альту, буквально лучащуюся радостью и счастьем в объятиях имперского офицера, он просто оторопел. Так и стоял, не зная, что для альты важней: услышать его доклад, или не быть прерванной, что называется, на полуслове. Только когда встретил вопросительный взгляд воительницы, пришёл в себя и коротко кивнул, сообщая о выполненном поручении.

В последний момент, уже на выходе, мне вдруг вспомнилось давешнее желание узнать, чем живут простые веронцы. Я честно попытался наладить с торговцем контакт. Для этого взял его за шкирку и поставил пред свои очи, после чего начал задавать интересующие меня вопросы. Трактирщик заикался, бледнел, лепетал что-то на редкость бессмысленное, так что, в конце концов, даже альта сжалилась над несчастным и отпустила его восвояси. Произошедшее заставило меня призадуматься.

– Что ты хотел добиться от этого человека? – нарушила затянувшееся молчание Виктория. Её так и подмывало любопытство, которое она и не пыталась скрыть.

– Наверное, мне надоело, что маги перед дуэлью обзывают меня «тупой военщиной». Хочу стать военщиной чуть поумневшей, – пошутил я. Мы уже добрались до конюшни, так что я, чтобы не терять времени даром, занялся чисткой скакуна. Нет, он не был грязным. Просто чистка – самый простой способ подружиться с конём, наряду с лакомством, которое я прихватил для него со стола.

– И как ты намерен этого добиться? Допросом простых обывателей? – женщина стояла на входе в стойло, сцепив руки на груди и привалившись спиной к решётчатой дверце. Она была вся внимание.

– Если серьёзно, милая, мне, в самом деле, интересно, чем они живут – эти обыватели. С некоторых пор стало интересно.

– Спроси у меня, я расскажу во всех подробностях, чем они живут. Вот этот конкретный субъект считает себя очень умным, предприимчивым. Он хочет набрать побольше денег и купить дворянство, или, на худой конец, переехать в столицу и заняться серьёзными поставками ко двору. Вообще, в Веронской империи дворянство не продаётся, но есть обходные пути… через те же браки с захудалыми безземельными родами. Заметь – это его светлейшая мечта, то, ради чего он готов унижаться и терпеть. Ради этого он перешагивает через своих ближних, наживается на их горе, – я знаю, что он даёт деньги «в рост», под проценты, когда другие в них крайне нуждаются. Вот такая вот мечта; мелкая, обывательская, лишённая даже намёка на высокие помыслы. И такие же методы её достижения. Но для чего тебе, благородному, офицеру, нужны чьи-то мелкие помыслы?

– Ты так точно описала именно то, что мне надо… А откуда ты всё это узнала? – под впечатлением от услышанного, я пропустил мимо ушей её последний вопрос.

– Такие вещи я определяю через пару минут общения – у меня ОЧЕНЬ богатый опыт.

– А… как у меня с солдатами, офицерами и магами… Но почему он сам этого не сказал?

– Он боялся. Ещё он не хотел делиться с первым встречным своими потаёнными мыслями. Да и способ беседы ты выбрал слишком жёсткий – так можно допросы вести, а не разговаривать по душам. Только ты не ответил на мой вопрос.

– Ты права, нужно сначала напоить. Как я сразу не догадался?! – простота ответа меня вновь поразила, как и простота решения. И офицеры, и маги лучше всего идут на контакт именно за бутылкой вина. – Вопрос? Ты про то, зачем мне это нужно? Ищу смысл жизни. Чтобы разобраться, нужно иметь, с чем сравнивать. Вот у меня что было до этого? Воспитание за оградой родового имения, где из простых радостей были только клинки. В Академии я уже сам предпочитал клинки всяким прочим развлечениям. Пока мои погодки ходили по б… женщинам, – короткий взгляд в глаза альты: заметила или нет оговорку? Заметила, но виду не подала, проявила такт, – кабакам, приёмам, я дрался. Потом граница. Здесь я опять дрался, да гонял солдат, а в постоянных лесных рейдах совершенно одичал.

– А как же вера в Императора и свою избранность? Это ли не основа жизни служилого сословия?

– Вера? Мне нужно что-то более… осмысленное, что ли?

– Значит, волчонок вырос, – хмыкнула Виктория. – Засомневался. Будет забавно наблюдать за твоими изысканиями. Если не возражаешь, мы продолжим этот разговор чуть позже.

Я не возражал, во всю занятый осёдлыванием своего нового четвероного друга.

Воительница тем временем уверенно ступила в стойло по соседству, где обитал второй агурский скакун. Она встала точно напротив напряжённой животины, ввинтив в неё свой взгляд; и так и стояла, не меняя позы, всё время, пока я седлал своего агурца. Ноздри коня еле-еле трепетали, словно он принюхивался к своей новой хозяйке. Но вот женщина смело шагнула вперёд, смыкая на шее скакуна кольцо объятий, зарылась лицом в ухоженную, лоснящуюся гриву. На коня в этот момент было больно смотреть: он словно и дышать перестал, настолько был доволен. «Умеет же моя дама укрощать жеребцов», – пошутил я про себя, вскакивая в седло.

Бросив взгляд в соседнее стойло, отметил, что альта уже на коне. И когда только успела? Ещё секунду назад стояла в обнимку со своим скакуном, а тут раз – уже на нём. Из конюшни мы выходили след в след – кони стадные животные, и только это помогло мне не столкнуться с норовом своего скакуна ещё в помещении. Городок мы миновали на лёгкой рыси, держась всё так же, друг за другом; зато за воротами резко разошлись в стороны. Мне очень хотелось скакать с женщиной бок о бок, ощущать на расстоянии вытянутой руки её плечо – ну, или что поинтересней, – но сейчас это было неразумно. Слишком норовистый конь мне попался, его нужно было сначала хорошенько приструнить; а то с него станется, начнёт выяснять отношения с собратом. Ударить же лицом в грязь рядом с прекрасной дамой мне совершенно не улыбалось. В особенности не фигурально, а буквально.

Потихонечку, полегонечку, но мы с конём притёрлись друг к другу. Шансов против потомственного дворянина, да ещё и опытного офицера, у него просто не было. Собственно, животина быстро прониклась этой нехитрой истиной, и я всё же подъехал поближе к возлюбленной. И только теперь до меня дошла ещё одна истина, которую я упустил под спудом собственных проблем с жеребцом: женщина не использовала ни седла, ни уздечки, лишь легонечко придерживалась за гриву. Она даже в такой мелочи, как верховая езда, демонстрировала это странное, невероятное единение с природой.

Со стороны это смотрелось красиво: два совершенных творения дикой природы, приникшие друг к другу стройными телами; длинный разлетающийся на ветру хвост скакуна, а сверху – простёртый по ветру хвост женской косы. На губах у женщины бродила совершенно счастливая улыбка, да и конь под ней был рад обретённой свободе, и теперь отдавал всего себя бешеной скачке. Портить такую идиллию совершенно не хотелось, хотелось любоваться на хищницу, оседлавшую доверчивое парнокопытное, использующую все скрытые в его теле резервы не для питания, но для радости движения. Захотелось самому нестись вперёд, словно зелёный юнец, первый раз оказавшийся наедине со своим конём в огромном, непознанном мире. Виктория ещё и добавила мне ощущений, ввинтив в сознание очередную порцию образов. Перед глазами проплывали вереницы объёмных, совершенно натуральных картин – осязаемых, источающих запахи, звуки; эмоции сходили с ума от невероятных, нечеловеческих ощущений, а в ушах… в ушах билось, бесновалось пленённой птицей стихотворение.

«Лошади, лошади -

            птицы степные.

Вас обожаю,

            безумный игрок.

Нежно лаская,

            прикоснуться ко гриве;

Галопа почувствовать

            жёсткий рывок…

Конь, твоё тело

            стреле      подобно,

Играющей

на тетиве повода.

Подари же мне      свою силу:

Вместе      давай      пронзим

Леса ковровое золото.

Конь, мчи навстречу ветру -

Дай ощутить тугой поток.

Здравствуй, брат-ветер!

Скучал?

Так пожми души звонкий клок!

Конь, ты – самый надёжный друг.

Прорви же жёлтую мякоть леса,

Дай заглянуть      в его тёмную      суть -

Сквозь тернии      свободы лежит наш путь.

Играть? -

Меня не сбросишь -

одной       уздой      связаны.

Ну а если?

Жизнь отдать –      ерунда,

А после смерти

– какая разница?

Возьми, поешь.

            Было      здорово!

Моё плечо

            к твоим услугам,

Коли нос почесать хочется.

Нет, не верю,

            что человек

Раб своего одиночества!»

Наваждение спало лишь под утро, когда мы расположились на ночлег. Я просто не представлял, что из обычной рутинной конной поездки, да ещё и на пределе возможностей скакуна и твоих, может получиться настолько невероятное, незабываемое, волнительное СОБЫТИЕ. Я терялся в причинах и следствиях, не понимал, обязан ли пережитому горящему в душе чувству любви или непонятной, нечеловеческой природе моей альты. Совершенно счастливый, выкинув из головы все попытки логически мыслить, я провалился в спасительный сон. Рядом мило посапывала виновница моих душевных треволнений, словно и не замечавшая созданной ею бури.

Утро для нас наступило, когда солнце окончательно выкатилось из-за кромки горизонта. Короткий сон в два с половиной часа не мог до конца прогнать усталости от бешеной ночной скачки, зато утренняя тренировка вполне справилась с этой задачей. Новый день превратился в новую скачку на грани возможного, и вновь меня то и дело накрывало ощущение полёта. Эмоциональный накал был уже не тот, но и однообразия не возникало, даже затёкшая спина не сильно волновала. Короткие трапезы на постоялых дворах воспринимались, как досадные преграды чувству полёта.

Наша дорога уже давно не пролегала по чистому полю, хотя я и не заметил, когда именно произошёл приметный переход от деревенских дорог к обширному тракту. Вокруг живописно зеленели обработанные поля, над деревушками всевозможных размеров и фасонов клубились печные дымки, стали попадаться конные патрули и перемещающиеся в разных направлениях путники, – но всё это проносилось мимо, словно в другом измерении бытия: никто и ничто не осмеливалось прерывать нашего бешеного темпа. Даже встречные дворяне и военные предпочитали отступать с дороги, едва замечали блеск металла в альтовской косе и моё серебряное шитьё лейтенанта на форменной куртке.

А потом мы как-то резко въехали в крупный город. Сначала на нас навалился деревянный пригород, с его грязью на улицах, смогом от топящихся по-чёрному печей, спешащими по своим делам бедно одетыми обывателями. Странно, но в таких вот пригородах порядка и чистоты куда меньше, чем в любой самой захудалой деревеньке. Поэтому приближение ворот каменной части города мы с Викторией посчитали за благо.

Эти стражники не спали. А жаль, спи они – мы бы ничего не потеряли, скорее, приобрели. Один – среднего сложения, совершенно невзрачный. Кольчуга выгодно подчёркивала его мужественность, скрывая животик. Второму не помогала даже кольчуга. Оба были чем-то неуловимо похожи на трактирщика, которого так точно живописала моя спутница; по крайней мере, никакой воинской породы в них не было и в помине. Возможно, именно поэтому они повели себя так, как повели.

– Уважаемые господа, прошу оплатить проезд в славный город Гассанда. По два медяка с человека, по серебрушке – с коня, – вышел вперёд толстяк.

Я нахмурился, женщина провела ладонью по рукоятям мечей за спиной.

– С чего такая честь? – поинтересовался я внешне небрежно.

– А-ась? – не понял меня парламентёр.

– Не слишком ли высоко ценит славный город Гассанда гвардейца и знатную даму, спрашиваю?

– Не могу знать, – служилый даже не понял, чего от него хотят, и какая угроза нависла сейчас над его дражайшей шкурой.

Ответ оказался неправильным. Я наклонился в седле и съездил кулаком ему в лицо, а плоская сторона клинка альты отправила толстяка в короткую пробежку до караулки. Худосочный попытался выхватить меч, но от волнения запутался в ножнах. Коготь Виктории заблокировал вторую попытку, с силой придавив крестовину.

– Приношу извинения за моих подчинённых, уважаемые господа! – пришло от караулки, когда мой кулак уже был занесён для второго удара.

Новым действующим лицом оказался настоящий военный. Несмотря на седину в висках, мужчина сохранял выправку; в его манере держаться сквозила уверенность. Не благородный, но заслуживающий всяческого уважения ветеран.

– Капитан, прошу уточнить, кто автор озвученных вашими подчинёнными правил? – я сразу поостыл. Появилось лицо, с которым можно что-то обсудить.

– Вы про пошлину, господин лейтенант? Не берите в голову, она не распространяется на гвардейцев и альт. Можете проезжать.

– Ваши подчинённые ошиблись?

– Так точно, господин, – мужчина скосил взгляд на альту и счёл за благо добавить, – и госпожа…

– Доведите до них подоходчивей, капитан, что они только что избежали смерти. Или из-за своей глупости или из-за чьей-то жадности, – бросил я служаке напоследок.

Когда мы с альтой въезжали в ворота, ветер донёс из караулки звуки глухих ударов и сдавленное: «Но ведь в указе так было: по сербрушке, ибо лошади гадят больше людей!» – «Дурак ты, Стриж, и кончишь, как собака. Молчи и слушай…»

За разворачивающимся действом со стороны ворот наблюдал весьма приметный субъект. Лёгкая броня, длинный плащ и медальон на груди в виде глаза – явные признаки чародейского сообщества. Его серые водянистые глаза смотрели, почти не мигая, крючковатый нос был пренебрежительно вздёрнут. Этот взгляд… и необычные, отталкивающие черты лица показались мне смутно знакомыми. На всякий случай я коротко поклонился незнакомцу, тот ответил таким же небрежным полупоклоном. Когда мы въехали в ворота, чародей вылетел у меня из головы, так как сознанием полностью завладела моя альта. Маг же проводил меня взглядом, развернул коня, и пустил его вдоль крепостной стены, по одной из внутренних улиц.

– Меня первый раз оценили так низко. Оказывается, один наш конь стоит пятидесяти императорских гвардейцев! Расскажу Курту, он всю неделю ржать будет, – настроение потихоньку возвращалось на позитивную волну. Хотя… если бы я сразу бил мечом, оно бы и не портилось.

– Вот тебе и гражданские, Вереск. У них всё не так, как у вас, всё перевёрнуто с ног на голову. Ценили не нас с тобой, ценили размер грязи, которую оставляем мы и наши кони. Ценили не эти служаки – а те благородные, что правят в этом городе.

– Я не прочь выслушать их резоны… лично.

– Извини, вряд ли это возможно: мы спешим, если ты помнишь. Я решила заехать в Гассанду, только чтобы ты мог нормально отдохнуть после двух суток скачки.

– Да я не устал…

– Устал. Нам ещё трое суток из седла не вылезать, а моё эмоциональное влияние на тебя уже даёт сбои.

– Влияние?

– Извини, не сейчас, – женщина вдруг скривилась, как будто собиралась полакомиться сладкой ягодой, раскусила, а она на деле оказалась недозрелым лимоном. Только сейчас я обратил внимание, что Виктория на взводе – и пребывает в таком состоянии с момента нашего въезда в город. Её раздражали косые взгляды прохожих, странные взгляды стражников, недовольные замечания из толпы, которую мы рассекали своими конями на центральных улицах. Её рука поминутно тянулась к мечу, красивое личико хмурилось, глаза горели еле сдерживаемой яростью. Это чувство словно жило само по себе, водило вокруг хищницы свои хороводы, смеялось над ней и скалилось всем окружающим. Сдерживаемая ярость альты вела свою игру: она, без ведома хозяйки, набрасывалась то на одного прохожего, то на другого, и те, словно под ударами бича, вздрагивали, спешили отойти с дороги. И вот теперь эта ярость неожиданно выплеснулась наружу.

Альта резко рванула коня вбок, так что он подскочил на месте, разворачиваясь уже в полёте. В несколько прыжков стремительный скакун оказался возле компании из четырёх франтовато одетых молодых людей, что мгновение назад заливисто гоготали, стоя у входа в какое-то административное здание. В немом изумлении, смешанном с восхищением, я наблюдал, как воительница в изящном прыжке отделяется от спины агурца и вихрем ударов обрушивается сверху на молодёжь. Когда я справился с недоумением и всё же подъехал к беснующейся альте, все четверо уже лежали на мостовой, да тихо поскуливали. И это было удивительно: действуй моя дама не руками и ногами, а клинками, одними переломами и ушибами они бы точно не отделались. К моменту моего прибытия на место экзекуции Виктория уже вновь сидела верхом; на месте был и её ареол сдерживаемой ярости, но мне от возлюбленной досталась извиняющаяся улыбка.

– Ты мне расскажешь, что это сейчас было? – меньше всего хотелось донимать ярящуюся женщину вопросами. Проверено: это опасно для жизни. Особенно, если женщина владеет мечами лучше тебя.

– Задавай свои вопросы, Вереск. Если на других я злюсь часто и много, то на тебя злиться не могу в принципе, – женщина удивительно проницательно угадала мою настороженность. В её голосе даже проскользнули нотки благодарности – за стремление не лезть без надобности в душу.

– В лесу я встретил тонко чувствующую, умную и милую женщину, а сейчас передо мной была беспардонная хищница, набрасывающаяся на прохожих. В чём дело?

– Ты про этих недоносков? Они обсуждали позы, в каких меня следовало иметь, добавляя для особой пикантности процесса холодное оружие и прочие железки, – дальше Виктория подробно описала мне вожделенные молодёжью сцены, так что уже я налился гневом. Было удивительно, почему альта не растерзала обидчиков за ТАКОЕ. Лично я оставлять подобное обращение безнаказанным не собирался. Спрыгнув с коня, поднял за волосы пришедшего в себя раньше остальных паренька, встряхнул, прислушался. Он что-то лепетал про дуэль. А тут ещё подошли местные стражи порядка, правда, пока держались на почтительном расстоянии от разборок благородных.

– Говоришь, дуэль? Будет тебе дуэль, пацан. Твоё имя?

– Бадер эль Страуда…

– Очень хорошо, Бадер. Мой конь принимает твой вызов. Его зовут Черныш. Без фамилии.

– Я… – прохрипел дворянин, пытаясь вывернуться из моих рук. Но не для того я взял его за волосы, чтобы легко отпускать. Подволок извивающегося и тихо матерящегося парня к коню, извлёк из седельной сумки длинную верёвку. Придавив обидчика коленом к мостовой, скрутил ему руки за спиной; другой конец верёвки был приторочен к обманчиво изящной шее скакуна.

– А теперь, господин эль Страуда, бегите. Посмотрим, кто кого перетянет.

Эль Страуда сначала заартачился. Тогда я стеганул его по мягкому месту плоской стороной меча. Это помогло, парень побежал в противоположную от коня сторону. Верёвка натянулась, и он забуксовал на месте. Тогда я вскочил в седло и дал коню шенкелей – он рванул с места, легко увлекая за собой спесивого дворянина. По собравшейся толпе пронёсся сдавленный вздох набирающего обороты смеха.

Минут двадцать я гонял дворянчика по улицам. Тот падал, вновь поднимался, бежал, спотыкался, падал, опять поднимался… Во время падений мой Черныш успевал немного протащить парня по земле, прежде чем я его останавливал. Следом за конём бежала местная шпана из простолюдинов, даже кое-кто постарше – люди любили необычные зрелища, на которые городской быт был не слишком богат. Все свистели и улюлюкали, подбадривая нерадивого «дуэлянта» – или всё же коня? – в гомоне бессвязных звуков разобрать было решительно невозможно. В итоге, когда мы вновь оказались на месте недавнего побоища, парень представлял собой жалкое зрелище: одежда местами разорвана до дыр, лицо и руки частью превратились в сплошную кровоточащую маску. Товарищи дворянина встретили нас гробовым молчанием: что характерно, никто из них не потребовал дуэли за вопиющее глумление над Дуэльным уложением.

– Господин гвардеец, вы… это… общественный порядок нарушили! – стражники вытолкнули из своей среды самого «ненужного». Теперь он отрабатывал «доверие».

– Вопросы чести вас не касаются, милейший, – коротко бросил я. – У господ дворян есть свои рода, если они сочтут произошедшее оскорблением, мы будем разбираться между собой сами. Без вас, – с этими словами я обрубил конец верёвки, удерживающей моего пленника – обрубил почти у того под носом. Но парень уже плохо соображал, так что даже испугаться не успел.

Потом я обратился ко всей группе пострадавших дворян.

– Господа, на будущее потрудитесь сдерживать свой язык в присутствии дамы – помните, что этикет часто пишется кровью. Как и военные уложения, – и тише, чуть наклонившись в седле, добавил. – Если мозги и воспитание в вас не проснутся даже после моих слов, жду вас у себя, на северной границе. Думаю, такие бравые парни без проблем отыщут меня в орочьих лесах.

Взгляд в сторону альты показал, что моя дама полностью одобряет произошедшее. У неё даже гнева поубавилось и наметилось нечто отдалённо похожее на сытое довольство.

– Как ты их услышала? – поинтересовался я, когда мы уже прилично отъехали от места публичной экзекуции. Начинать разговор сразу мне не хотелось, нужно было сначала немного взять себя в руки.

– Альты улавливают эмоции окружающих, поэтому могут частично читать мысли. В крупных городах через меня проходит вся гнусь помыслов окружающих людей – от простолюдинов до дворян. Простолюдинов ещё можно терпеть – обычный мистический страх пополам с похотью можно и пережить. Но дворяне… Как ты уже мог убедиться, они бывают очень изобретательны в своих помыслах. Целый калейдоскоп эмоций в них гуляет: это и зависть, и похоть, и презрение, и невероятная, ничем не обоснованная спесь. Друг на друга они выливают не меньшее количество душевных помоев. Лучше уж помои из окон, чем эти, из душ. Ну а когда они не могут удержать своего естества внутри… тогда и моим сёстрам очень сложно сдержаться.

Значит, всё же, мистика. Я вспомнил слова возлюбленной об эмоциональном влиянии и взглянул на них под несколько иным углом. С некоторых пор пришлось относиться к словам женщины куда как внимательней, даже к мельком обронённым. Что ни говори, а граница приучает к осторожности. «Ну и зачем им, таким чувствительным и ранимым, да ещё и свято любящим первозданную природу, выходить к людям?» – я не стал ходить вокруг, да около и задал этот вопрос вслух. Женщина ответила не сразу, сначала она выдержала театральную паузу. Или размышляла?

– Необходимость выживания. Если мы не будем участвовать в мировой политической игре, более многочисленные люди нас уничтожат или подомнут под себя. С их преимуществом в магии это реально. Подчиняться же таким примитивным посредственностям с мелкими чаяниями и гнусными мыслишками альты не смогут. У людей ещё и чем выше социальный ранг человека, тем меньше он способен чувствовать и тем больше у него грязи в душе. Почему идёт именно такой отбор, я не знаю – скорее всего, просто вверх прорывается наиболее беспринципный и «самоотверженный» в деле хождения по головам соотечественников честолюбец. Он готов унижаться, перешагивать через себя и через других на пути вверх. Нормальные к этому не готовы.

– Твои выводы о людях… Они касаются только подов, или военных тоже? – что-то такое было в её словах, что заставило меня проникнуться и задуматься.

– Извини, Вереск, но военные тоже порой продвигаются вверх не благодаря победам на поле боя и храбрости, а по другим причинам – тем же самым, что и у подов, как вы их называете. Но служба накладывает свой отпечаток, и замешанное на крови врагов честолюбие – уже не такое уж и отвратительное. Оно честное, прямое, правильное, – женщина вновь задумалась, и сочла за нужное добавить. – Ну… по крайней мере, мы, альты, так его воспринимаем.

– Ты со мной очень откровенна сегодня. Спасибо.

– Не за что, милый мой мальчик: ты располагаешь к откровенности своими делами и чувствами. Мою честь ещё никогда не защищали столь изобретательным способом… Да и, признаться честно, обычно я сама её защищаю. Это… слишком непривычно, но… приятно. Вот оно как, оказывается, женщине, когда рядом есть мужчина…

Постоялый двор, куда меня привела «отдыхать» альта, был, в самом деле, неплох. На первый взгляд, конечно. Огромный обеденный зал с целыми двумя люстрами, каждая на добрых пятьдесят свечей. «Магические!» – подсказала услужливая память. Такие могут гореть почти бесконечно, куда ярче обычных восковых или жировых, да ещё и не воняют! Была в зале и пара каминов – гости могли расположиться и возле них. Вот только сейчас особо и вариантов не оставалось, так как люстры не горели, и единственным источником света служил этот самый обычный огонь в каминах. Народу также было немного. Но столы у самих каминов уже оказались заняты, пришлось выбирать места чуть поодаль.

Трактирщик к нам не вышел – не иначе, у него таких благородных посетителей хватало и без нас. Шустрая официантка, слишком фривольно разодетая для женщины современных имперских нравов, бойко приняла заказ; уже удаляясь, она умудрилась бросить любопытный взгляд на мою спутницу и другой, по-женски заинтересованный, на меня. От этого, второго, взгляда у меня зашевелилась… альта под боком. Она в очередной раз подтвердила умение распознавать эмоции и мысли. Распознала. Накрыла мою руку на уголке столешницы своей и подарила такой ВЗГЛЯД, что бедовая официантка тут же вылетела у меня из головы.

Подали яства, и мы с энтузиазмом на них накинулись. Женщина, вкушавшая своё любимое сырое мясо с травками, окончательно расслабилась, окружающий её ореол ярости почти полностью увял. Мы молчали. Слова были сказаны ещё на улице, теперь можно было спокойно их переваривать, запивая трогательной взаимной нежностью. Когда мы закончили с ужином, трактирщик всё же подошёл. Его интересовало мнение альты. Весьма, между прочим, предусмотрительно: офицер привычен и понятен, а вот эта взбалмошная бестия… Лучше убедиться, что ей всё понравилось, а то мало ли… Даже если будут претензии, лучше выслушать их здесь же, чем потом выслушивать в своих собственных покоях, да и градус недовольства можно заметно снизить. Но кроме альты был ещё и офицер, которого делец благополучно скинул со счетов. Зря он это сделал. Разомлев после трапезы, я вдруг вспомнил своё желание постичь смысл жизни соотечественников.

– Присаживайтесь, уважаемый, – под моим тяжёлым взглядом трактирщик не стал отнекиваться, присел на свободный стул. – Вина? Я угощаю.

Наверное, это смотрелось забавно: посетитель угощает вином хозяина заведения, где это вино заказано. Он честно попытался отказаться. Должно быть, предчувствовал, что пить в компании офицера и альты всё равно, что дразнить спящего льва: удовольствия никакого, зато страху натерпишься³. Но что он мог противопоставить моему молодецкому напору? Короткая попытка отговориться закончилась аккурат тогда, когда альта рядом со мной продемонстрировала ему своё недовольство. Пришлось мужику соглашаться. Эксперимент начался.

Спустя полчаса откровенной пьянки, Виктория выразила своё неудовольствие уже мне, пришлось сбавить обороты. Её взгляд… не сулил ничего хорошего пьяному, неспособному выполнить супружеский долг – как его понимает альта – мужчине. Ещё и это покалывание стилета в бедро… Одним словом, взгляд альты был предельно красноречив. Но спиртное сделало своё дело, трактирщик раскраснелся, осмелел, проникся моими байками про жизнь на границе. Теперь он был достаточно открыт для серьёзного разговора.

– А чем живёте вы, господин Вернен?

– Я? Да что я… Живу своими посетителями. Это так волнительно: иметь среди посетителей всех лучших людей города. Сам приобщаешься к их могуществу, знатности. Мне ничего больше не нужно от жизни – только довольство посетителей. Они платят за моё усердие расположением и звонкой монетой, – разливался соловьём хозяин. Даже Виктория заслушалась, видно, он говорил то, что думал… по крайней мере, в данный момент.

– Вы так уважаете своих посетителей?

– О да! Господин эль Дарго, я по-настоящему счастлив, только если они довольны!

В общем, резоны хозяина были чисты и благородны. И понятны. Он был на своём месте, им и жил. Пора было заканчивать посиделки, а то женщина рядом со мной уже проявляла признаки беспокойства. Едва мы поднялись из-за стола, она тут же вцепилась в меня, но повела не в спальню, как я ожидал, а на… задний двор. Следующие полчаса воительница с каким-то мстительным удовольствием гоняла меня по площадке одним единственным когтем, с которым не справлялись оба моих клинка. Она легко опрокидывала меня в бочки с водой, заставляла уходить с линии атаки перекатами – аккурат в стойла, не отличавшиеся чистотой, возила в грязи за постройками. Лёгкое опьянение почти не мешало рефлексам, даже помогало им, окончательно выключая голову. По завершении импровизированной тренировки я был трезвым, аки стёклышко, но окончательно загнанным. Зато теперь можно было обмыться в ближайшей бочке и отправляться в спальню. Не знаю, как мой долг без пяти минут семейного мужчины, но альта уходила с заднего двора с чувством выполненного долга примерной жены: у неё было своё представление о роли женщины в семейных делах.

С альтой под боком было хорошо во всех отношениях. И тепло, и мягко, и волнительно. Все мысли вылетали из головы, оставались только эмоции нереальной, запредельной силы. Волны нежности накатывали, словно на трепещущий средь водной глади плот. Иногда мерное движение волн нарушалось, над безбрежным океаном закручивались спирали смерчей, из неведомых далей приходили огромные волны, грозящие разорвать на куски мечущуюся душу. Страсть в щепки разбивала жалкие остатки рассудка. С этой женщиной невозможно было притворяться, сдерживаться – чувства либо были во всём их многообразии, либо их не могло быть в принципе.

Успокоение пришло резко, без перехода. Одновременно я почувствовал, как сытая и довольная альта поудобней устраивается на моей груди. Все её вчерашние переживания были сметены бушующим морем чувств, от них не осталось ничего – только чистая радость пополам с приятной усталостью. Оказалось, не только первый раз был особенным – каждая близость с этим волшебным созданием обещала быть незабываемой.

Я просто не представлял раньше, сколь многообразны и всеобъемлющи могут быть человеческие чувства. Или дело в том, что они были не совсем человеческими? Неужели я в такие моменты касался сознания своей альты, чувствовал, что чувствует она? Несколько минут чужого эмоционального шквала меня просто растоптали, как же альты живут с такими эмоциями постоянно?! Я уже было начал делать какие-то свои выводы, когда почувствовал зуд чуть ниже спины. Прислушался к своим ощущениям, и вдруг подскочил, как ужаленный. Вернее, почему как? Кровать в великолепном трактире кишела клопами! Альта недовольно заворочалась, попыталась пресечь мой побег на корню, но свои, доморощенные, клопы оказались сильней каких-то залётных красавиц чужой расы. Я вылетел из кровати, на ходу подхватывая клинки. Даже мысли одеться не возникло – настолько я был взбешён. В голове пленённой пташкой билась мысль: «Значит, живёшь чаяниями посетителей, господин Вернен? Это клопами что ли? Ну под, ну трепло!» Похоже, меня всё же сильно накрыло от чужих эмоций, если и мои собственные стали такими яркими и слабо контролируемыми.

Так, голый, с такими же обнажёнными мечами, я вылетел в коридор. Бросился к лестнице, но тут наткнулся на давешнюю официантку. Её не просто заинтересованный, но буквально завороженный взгляд канул всуе: меня сейчас меньше всего интересовал противоположный пол. Моей целью был представитель моего же пола, да не любой, а вполне конкретный – я искал трактирщика. Женщина на мой короткий вопрос ткнула пальчиком куда-то под лестницу, и вернулась к бессовестному созерцанию. Следующая за мной по пятам альта пресекла попытку покушения на своего мужчину в зародыше. Волосы бесстыжей оказались намотаны на кулак воительницы, глаза встретились с её глазами. Альта давила взглядом, а её стилет обманчиво мягко щекотал официантку под рёбрами. Отброшенная с дороги женщина сразу растеряла весь свой «боевой» настрой.

К тому моменту я гигантским прыжком преодолел уже весь лестничный пролёт, затем ещё один, вылетел в коридор на первом этаже. Одна за другой стали вылетать двери подсобных помещений, не выдерживая чудовищных ударов моих тренированных ног. Хозяин нашёлся сам: он выбежал на шум. Я схватил его за волосы, опрокинул, так что он повис на моей руке. Сразу немного полегчало. Потащил упирающегося мужика по коридору – прямо так, за волосы. Он только один раз попытался ударить, и тут же взвыл от боли в ненароком сломанном пальце.

В обеденном зале было тихо. Мерно потрескивал огонь в одном из каминов, второй был потушен. Во всём огромном помещении был занят единственный стол, аккурат возле горящего камина. Я закинул вопящее и извивающееся тело трактирщика на стол, поближе к огню. Трое респектабельных посетителей в немом изумлении наблюдали, как на соседнем столе вопит придавленный моей рукой хозяин заведения. Рядом вдруг обнаружилась альта. Она даже не попыталась меня останавливать, в её эмоциях светилось любопытство. Я бросил на неё взгляд – этого оказалось достаточно, чтобы женщина всё поняла правильно: сменила меня, продолжая теперь уже сама надёжно фиксировать человека. Новый жест – растопыренная пятерня, – и она понятливо раскладывает трактирщика на столе звездой.

– Значит, господин Вернен, вы живёте помыслами своих посетителей? Наверное, я, когда мы с вами беседовали за бутылкой вина, мечтал о клопах в своей постели? – мой голос был тих, даже бархатист. Но он царапал мужчину, больнее острейшего стилета. – Отвечать!

– Н-н-не знаю… – простонал хозяин, совершенно раздавленный своим страхом и сильными руками альты.

– Вы не угадали, господин Вернен. Эти твари – совсем не то, что я хотел почувствовать в супружеской постели. Пришла моя очередь угадывать. Дайте подумать… Я думаю, вы мечтаете о моём клинке, – в моей руке, как по волшебству, появился стилет, вложенный понятливой женщиной. – Знаете, господин Вернен, я исполню ваши мечты… он исполнит, – короткий кивок в сторону хищного лезвия в руке. – Он тоже умеет кусаться, не хуже ваших любимых клопов. Но… Я не уверен, что он сможет попасть по вам, слишком я сегодня перенервничал. Давайте попробуем. Надеюсь, вы ему поможете, и дёрнитесь в самый ответственный момент.

Я навис над тушей хрипящего от ужаса трактирщика. Стилет впился в стол возле его шеи, затем под мышкой, возле бедра, между ног, возле бедра, под мышкой, возле шеи, и над головой закончил полный круг. Новый круг, ещё один… С каждым кругом скорость нарастала. Где-то через минуту хозяин потерял сознание. Но даже одержимый ужасом, он ни разу не дёрнулся: инстинкт самосохранения у мужика был отменный.

Мы с альтой переглянулись. Она точно спрашивала: «Доволен?» Я ответил согласным кивком, подхватил протянутую женщиной одежду. Оказывается, сама она когда-то успела одеться! Возвращаться в комнату с клопами было бы величайшей глупостью, поэтому, быстро взвесив все «за» и «против», я отправился ночевать на конюшню, где вчера видел шикарный стог сена. Виктории было всё равно, она без вопросов последовала за мной. Мы зарылись в сено с головой. Мягкая, ароматная масса окутала нас, подобно гигантскому кокону; согрела и окончательно примирила с превратностями жизни. Альта же и на новом месте умудрилась устроиться в районе моей груди – эдакий тёплый и урчащий комочек, гигантская кошка; не хватало лишь время от времени впивающихся в кожу коготков.

Выбирались из сеновала мы с шутками и поцелуями. Просто вывалились кулем – и куда только делась гибкость и сила тренированных тел? Вот только вся эта возня была обманчиво неуклюжей, о чём вскоре возвестил разнёсшийся по конюшне звон клинков. Сегодняшняя тренировка оказалась логичным продолжением ночных упражнений, с полным взаимопониманием, особенно чётким после вчерашних приключений. Выпады, серии ударов, увороты и прыжки – слаженная работа ног, рук, каждой мышцы тела. И сплошной, почти не смолкающий ни на секунду стальной звон.

– Ты вчера переборщил, милый, – вплелось в разговор клинков.

– Знаю, что-то на меня нашло, – вторил им новый звук.

– Я знаю, так бывает с офицерами, когда они вырываются из клетки постоянной дисциплины во вседозволенность гражданской жизни; а тут ещё и моё влияние… Вот тебя и накрыло.

– Это было так отвратительно?

– Нет, это было даже где-то справедливо. На мой вкус.

– Он обманывал, когда говорил о постояльцах?

– Сложно сказать. Некоторые люди сами верят в то, что говорят, а через десять минут говорят уже прямо противоположное, и верят в это столь же свято. Это что-то вроде актёрской игры, когда быстро вживаешься в роль, воспринимаешь её, как свою собственную натуру. Только не ради роли, а ради собственной сиюминутной выгоды. То же, что и у всех остальных людей, только ещё и с полной гармонией в душе.

– Трактирщик такой… приспособленец?

– Не могу сказать наверняка. Возможно, он просто не уследил.

– Тогда из него плохой командир.

– У подов не командиры, у них начальники.

Клинки замолчали, неспешный разговор затих; над задним двором трактира установилась звенящая, напряжённая тишина. Мы наскоро обмылись в знакомой бочке с водой, даже альта сегодня не стала демонстрировать стеснительность и последовала моему примеру. Конечно, обмылись не полностью, только по пояс, но и это дало приятное ощущение свежести. В трактире уже разгорался новый рабочий день. Где-то звенела посуда, пахло мясом и восхитительными специями; слышались приглушённые голоса. Стоило нам усесться за стол, тут же нарисовался слуга и принялся разводить огонь в камине, – на этот раз мы заняли стол возле самого очага. С едой, правда, пришлось подождать.

Когда слуга закончил трудиться над камином, я поинтересовался у него, встал ли хозяин. Тот только пожал плечами: мол, не нашего ума дело. Пришлось посылать слугу за трактирщиком. Оказалось, он всё-таки встал. Или его разбудили? Нет, не выглядит он только что вставшим.

– Присаживайтесь, господин Вернен, – фигура вытянувшегося во фрунт напряжённого хозяина нервировала, давила на и без того неспокойную совесть. Мужчина подчинился, хотя и в сидячем положении словно жердь проглотил. – Я вчера погорячился, извините. Ваши клопы, да в самый ответственный момент… ну вы понимаете, – я смотрел на трактирщика без угрозы, но и без особого раскаяния во взгляде. Однако даже такой взгляд по сравнению со вчерашним был воплощением доброты, поэтому бедолага несколько расслабился.

– Клопов больше не будет, я уже принял меры.

– Отрадно это слышать, господин Вернен. У меня на границе с ними давно покончено – на голой земле они просто не успевают наползти, а в казарме… В казарме за клопов бывает сильное… взыскание, – в прошлой фразе намёк на шутку, теперь лёгкий намёк на «респектабельность» трактира, который на деле хуже казармы в дальнем пограничье, затем лёгкая тень угрозы. Убийственный коктейль, и он подействовал.