Читать книгу Наперекор судьбе - Пенни Винченци - Страница 12

«Где и можно увидеть любовь, – часто думала Барти, – так это в доме Пандоры, когда они с Себастьяном вместе, в ее комнате». Нынешней весной эта комната стала основным обиталищем Пандоры. Барти тоже проводила здесь немало времени. Она любила Пандору, а Себастьяна обожала с детства. Оба говорили ей, что из всех гостей она самая желанная. Теперь, когда беременность Пандоры приближалась к заветной черте, Барти приезжала к ним довольно рано. Иногда к ланчу. Оливер охотно отпускал ее с работы.

– Ты делаешь приятное не только им, но и мне, – говорил он. – Я знаю: Себастьян беспокоится за жену и за свою работу. Когда ты у них, Пандора счастлива, а он может уйти в кабинет и работать, не испытывая беспокойства или чувства вины. Если хочешь, возьми с собой корректуру и работай в их доме. Пойми, Барти, это ведь ненадолго, а я буду тебе очень признателен.

Барти ответила, что она ничуть не против такого предложения. А вот Селия, как ей показалось, была очень даже против, хотя на словах все отрицала.

Комната Пандоры находилась на первом этаже. Будущая мать упорно именовала ее домом Себастьяна в Примроуз-Хилл. Погода была на редкость солнечной и теплой, и очень часто французские окна, выходившие в сад и увешанные горшками с глициниями, не закрывались весь день. В комнате было много и других цветов. Себастьян считал это своей миссией, тем немногим, чем он мог скрасить нынешнюю жизнь Пандоры. Не менее трех раз в неделю ей привозили большие букеты белых тюльпанов, нарциссов и ландышей. Цветы стояли в вазах, банках и кувшинах везде, где только находилось для них место.

Комната эта была не спальней, а большой гостиной с очень красивым камином. Сюда перенесли просторную двуспальную кровать, потеснив несколько столиков и пару массивных стульев эпохи английского ампира. Стены украшали любимые викторианские акварели Пандоры, изображавшие сельские пейзажи. Обычно Себастьян располагался рядом в шезлонге и читал жене, нередко и ночью, когда той не спалось. Иногда он просто лежал, держа ее за руку, разговаривая и споря с нею. Они обожали спорить. Себастьян любил пересказывать Пандоре сплетни, услышанные от друзей в клубе «Гаррик», куда он по-прежнему наведывался два-три раза в неделю. Пандора сама настаивала на этом.

Себастьян был счастлив просто находиться рядом с женой: беседовать, негромко читать, слушать концерт по радио или просто сидеть и держать ее за руку.

Барти до сих пор удивлялась перемене, произошедшей с Себастьяном минувшим летом. Он научился быть спокойным и не взрываться от каждого слова жены, научился обуздывать свою нервозность и нетерпение. Барти искренне смеялась, когда Себастьян слегка посетовал, что приходящая уборщица, наводя порядок в его кабинете, вытерла стол и смешала листы, написанные сегодня, со вчерашними. Прежде для него это было бы преступлением, равносильным убийству.

– Но потом я вернусь к своим прежним привычкам, дорогая, – говорил он Барти. – Когда эта зверюшка родится и Пандора снова станет моей, я немедленно прекращу быть хорошим.

Почему-то Себастьян называл будущего ребенка зверюшкой, за что ему сильно доставалось от Пандоры. В ответ он лишь улыбался и говорил, что у него нет другого названия для существа, доставляющего столько страданий его жене.

* * *

А Пандора действительно страдала, причем сильно. Плод был очень крупным для ее миниатюрного организма. Любое занятие, даже самое легкое, через несколько минут вызывало у нее скачок кровяного давления, и у нее распухали руки и ноги. Она не могла спать. В довершение ко всем этим бедам тело Пандоры покрылось сыпью, донимавшей ее, особенно ночью. И все же Пандора не теряла присутствия духа. У нее была карточка-календарь, где она помечала оставшиеся дни беременности.

– По крайней мере, я знаю, что двадцатое мая – предельный срок. Если я не рожу до этого дня, доктор прибегнет к стимуляции… Барти, дорогая, передайте мне эти подушки. Мои двухчасовые.

С течением дня количество подушек возрастало, поскольку возрастал и дискомфорт, испытываемый Пандорой.

– Это нужно просто принять, – говорила она. – Я так хочу этого ребенка. Он ведь останется со мной на всю жизнь, а несколько ужасных месяцев беременности – просто пустяк. Они потом забудутся. Если честно, мне думается, что Себастьян страдает сильнее, чем я.

* * *

– И ты называешь это работой? – спросила Селия.

Ее тон и выражение лица были на редкость презрительными.

– Да, – ответила матери Адель. – Я называю это работой.

– Бегать по Лондону и выклянчивать разные вещи?

– Не разные, а нужные. И не выклянчивать, а брать напрокат.

– Так. Адель, ты получила очень хорошее образование. Конечно, не настолько хорошее, как должна бы, поскольку решила не поступать в университет. Но ты училась в прекрасной школе и окончила ее с прекрасными оценками. Ты очень смышленая девушка. И теперь ты хочешь посвятить всю жизнь выполнению прихотей какого-то… какого-то фотографа?

* * *

– Представляешь, у нее слово «фотограф» прозвучало совсем как «порнограф». – Адель со смехом пересказывала Венеции свой разговор с матерью. – Рассердилась она на меня до жути, – с оттенком самодовольства добавила Адель. – А я ей говорю: да, я хочу этим заниматься. Только это не прихоти, а творческие поручения. Возможно, потом я найду себе какое-нибудь другое занятие. А она презрительно фыркнула, бросила мне, что они с папой очень недовольны, что я выросла такой, и ушла.

– А что было потом?

– Ничего особенного. В конце концов, это моя жизнь. Я знаю, у меня все здорово получится. К завтрашнему дню мне нужно найти целую груду чемоданов от Виттона и полосатую ткань. Идея, кстати, была моя. У Ноэля Кауарда в его ателье такая же, поэтому…

– Поэтому тебе, видно, придется попотеть, – заметила Венеция.

– Ничуть. Нужно лишь немного пошевелить мозгами. Магазин Виттона охотно даст чемоданы напрокат, потому что журнал… Я говорю про «Харперс базар»…

– Обожаю «Харперс». Думаю, там это будет потрясающе смотреться.

– Вот и я о том же. В любом случае им это только на руку. Под фото будет написано: «Чемоданы от Виттона». А ткань можно будет добыть в «Суон и Эдгар». Мне придется немного их поуговаривать.

– Если хочешь знать мое мнение – это чертовски умно с твоей стороны! – воскликнула Венеция.

– Тут не столько ум, сколько, как говорит Седрик, «иметь глаз», – возразила Адель. – А у нас с ним глаз одинаковый. Нам нравятся одни и те же вещи. И это станет основанием моей работы. Постучи по дереву. Понимаешь, если для съемки он просит меня достать цветы и говорит, каким будет интерьер, то я уже точно знаю, какие цветы ему привезти.

– И ты всерьез собираешься на него работать?

– Нет, конечно. То есть какое-то время. Но я надеюсь, что моя известность быстро вырастет. Ведь не знаешь, как распространяется слава о тебе.

– Уверена, ты быстро добьешься успеха.

– Во всяком случае, я нахожусь в потоке настоящей светской жизни. Мне всегда ужасно хотелось знакомиться с людьми. Иногда попадаются просто потрясающие экземпляры. Я тут недавно встречалась с Сибил Коулфекс. Спрашивала у нее совета насчет обоев. Мы же с ней целую вечность не виделись. У нее потрясающие работы. Она сотрудничает с этим милашкой Джоном Фаулером… В общем, для меня это новое дело. Девушка делает себе карьеру. Поскольку никаких перспективных мужей на горизонте не наблюдается и…

– Может, ты выйдешь за Седрика, – смеясь, предположила Венеция. – Он ведь явно тебя обожает.

– Феи замуж не выходят.

– Некоторые выходят.

– Вряд ли за Седрика. Он вообще не намерен на ком-либо жениться. Он просто любит развлекаться. А теперь слушай…

– Знаешь, женитьба на тебе была бы отличным развлечением. Хотела бы я на это посмотреть, – сказала Венеция. Она улыбалась, но глаза у нее оставались печальными.

* * *

Она не была счастлива. Фактически она почти забыла, что это такое. Она посмотрела правде в глаза, хотя и не до конца смирилась с этой правдой: да, Бой совсем к ней охладел. Она со страхом думала, что он ей изменяет. Внешне в его поведении ничто не изменилось. Бой оставался тактичным и внимательным. А его отцовская забота о Генри вообще была выше всяких похвал. Уж если на то пошло, многие ли отцы старались обязательно присутствовать при ежевечернем купании своих чад и умели поменять подгузник? Это отчасти утешало Венецию, но не избавляло от острого чувства неудовлетворенности. Она была не совсем уверена, продолжает ли сама любить Боя. Она по-прежнему восхищалась им, хотя чувство сумасшедшей влюбленности уже прошло.

Конечно, общего между ними было мало. Венеция давно поняла: Бой – настоящий интеллектуал. Он читал почти все, что появлялось. Он обожал музыку, в особенности оперу. Он живо интересовался и очень хорошо разбирался в современной живописи. Иногда он приглашал к себе художников. Венеции они казались скучными. Сыпали мудреными, непонятными ей словечками, говорили о вещах, о которых она не имела и отдаленного представления.

И в интимных отношениях с мужем у Венеции не было полной ясности. Поначалу ей было не насытиться сексом с Боем. Опытный, неутомимый, в постели он был нежным и проявлял чудеса изобретательности. Даже сейчас, когда она позволяла близость, Бой мог вознести ее на вершины наслаждения. Но такие моменты были редки. Лежа с мужем, Венеция ощущала незримое присутствие его любовницы. Возможно, даже нескольких. Это унижало ее и гасило желания. Ей все больше нравилось спать одной.

Счастливым такое состояние никак не назовешь. Но Венеция и сама толком не знала, чего же она хочет. Новая беременность лишь усугубляла разброд в ее мыслях. Венецию шатало между желанием сохранить статус-кво и продолжать вести роскошный, беззаботный образ жизни, когда у нее самой есть определенное положение в обществе, а у ее детей – надежная крыша над головой, и желанием вырваться из этого унизительного и безрадостного существования, в которое превратился ее брак.

Венеция часто думала, что, если бы не Генри и не Адель, она бы наверняка сошла с ума.

* * *

Абби нашла себе новую работу.

– Это гораздо лучше, чем учить сопливых девчонок с одинаковыми кудряшками и такими же одинаковыми, тупыми, ограниченными няньками, – заявила она Барти.

Правда, новым местом работы ее подруги была не привилегированная женская школа, о которой та мечтала, а начальная школа в Брикстоне.

– Там, конечно, все будет по-другому, причем в худшую сторону. Самое ужасное – никто из этих ребят никогда не держал книжек в руках. Я уже не говорю об их умении читать. Директриса сказала, что блохи и гниды не редкость. И знаешь, что еще она добавила? Я должна научиться отличать, какие ссадины мальчишка заработал, упав на игровой площадке, а какие оставил отцовский ремень.

Барти молчала. Одним из самых ранних ее воспоминаний был отцовский ремень, пляшущий по спинам и задам ее братьев. Ее саму мать била тяжелыми деревянными щипцами, которыми в другое время вытаскивала белье из бака, где оно кипятилось. Такое случалось редко. Сильвия распускала руки лишь от отчаяния. Но именно это в конечном итоге привело Барти в дом на Чейни-уок и сделало воспитанницей Литтонов.

– С другой стороны, это изумительное место. Совсем близко от дома, и мне оно чем-то нравится. Меня давно интересовали дети из этого социального слоя. Они все растут в громадной семье под названием «улица». Естественно, никто там с них пылинки не сдувает. Но попадаются очень смышленые ребята. Некоторые из них действительно хотят учиться. Барти, мне просто не терпится взяться за эту работу.

* * *

Барти рассказала Селии о новой работе своей подруги и обрисовала положение, в котором находится тамошняя школа. Как она и ожидала, Селия отнеслась к этому с искренним интересом и тут же предложила отправить в школу объемистый ящик с книгами.

– Если твоей подруге еще понадобятся книги, пусть обращается без стеснения.

Абби это удивило.

– Я же тебе говорила: леди Селия – очень добрая и щедрая женщина.

– Похоже, что так. Я должна написать ей благодарственное письмо.

– Ты лучше сама приди к ней и поблагодари, – предложила Барти. – Селия это любит. Но должна тебя предупредить: в разговоре с нею ты не заметишь, как согласишься написать книгу о своем опыте учительской работы в школе для бедняков.

Абби задумалась.

– Знаешь, совсем неплохая затея. Если эта леди Селия и в самом деле такая, какой ты ее живописуешь, я буду рада с нею познакомиться. Интересно взглянуть на удивительного человека.

– Скажем так: частично удивительного, – засмеялась Барти. – Но не целиком. В последнее время она пребывает в отвратительном настроении. Постоянно ругается с бедным Себастьяном. Кричит, что он срывает сроки.

– Сомневаюсь, что мои новые ученики вообще слышали о «Меридиане», – сказала Абби.

– Даже если не слышали, уверена, Себастьян не откажется прислать тебе несколько экземпляров своих книг. Может, даже приедет и устроит беседу с юными читателями. Дети обожают такие беседы. Я бывала на нескольких. Себастьян умеет сделать книгу живой. У него чтение превращается в своеобразный спектакль. Когда он рассказывает о летающих рыбах, о подводных лошадях или детях-королях, такое ощущение, будто все они перед тобой.

– Надо же, как интересно, – сказала Абби. – Ты всерьез считаешь, что он мог бы приехать в нашу школу?

– Если я его попрошу, то приедет, – ответила Барти. – Но только после того, как родится их ребенок. Сейчас он весь в тревогах за Пандору и ни о чем другом думать не может.

– Ничего удивительного. Но знаешь, я даже представить себе не могу, как можно все это пережить. – Абби содрогнулась. – Я про беременность и роды. А ты это можешь представить?

– Нет, – призналась Барти. – Совсем не могу. Но ведь когда-то нам это придется не только представлять. Ты согласна?

– Пусть это «когда-то» наступит как можно позже, – отозвалась Абби. – Вообще-то, я думаю, что дети у меня будут приемные.

* * *

– Если тебе потом снова захочется детей, придется взять приемных, – заявил Себастьян. – Больше я такого не вынесу.

– Надо же, он не вынесет! – воскликнула Пандора. – Себастьян, я…

– Дорогая, я просто решил немного тебя подразнить. Люблю, когда ты сердишься. В любом случае одного ребенка нам вполне достаточно. Я был единственным сыном у родителей и в полной мере получал их любовь.

– Не удивляюсь. Ты бы не потерпел соперников. А представь, у нас родится двойня. Близнецы, как Венеция и Адель.

Себастьян с ужасом посмотрел на жену:

– Я даже и не думал об этом. Неужели у тебя внутри не один, а целых два зверька? Тогда понятно, почему у тебя такой большой живот. Боже милостивый, как ты только…

– Себастьян, успокойся, – сказала Пандора. – Там только один ребенок. У доктора возникали такие мысли. Но он умеет распознать, когда один ребенок, а когда двойня. Он постоянно выслушивал мой живот. Два сердца он обязательно услышал бы. Но там только одно.

– Врачи не всегда могут обнаружить двойню. Наверное, Селия знает. Надо спросить у нее.

– Селия ничего не знает, – возразила Пандора. – Она мне так и сказала.

– Так и сказала? Когда?

– Когда в прошлый раз приезжала меня навестить. Она не слишком тактично заметила, что я слишком громадная… Я передаю тебе ее слова. Тоже спросила, не жду ли я двойню, а затем рассказала, как рожала Венецию и Адель.

– Ты мне не говорила.

– Как ты, должно быть, заметил, я предпочитаю не говорить с тобой о Селии, – холодно произнесла Пандора.

Себастьян молча наклонился к жене и поцеловал ее:

– Я невероятно тебя люблю. Сам не перестаю удивляться, до чего же я тебя люблю и как мне повезло, что я тебя встретил. Я не заслуживаю такого счастья.

– Вероятно, не заслуживаешь, – согласилась Пандора. – Между прочим, настало время для моих восьмичасовых подушек. Спина болит.

– Сильно?

– Достаточно сильно. Но результат стоит моих мучений. Это я тоже знаю.

– Да уж, – мрачно пробормотал Себастьян.

* * *

ММ сознавала всю абсурдность подобной страсти. И к кому! К мальчишке, шестнадцатилетнему мальчишке. Она дошла до того, что потакала своему дурацкому восхищению от одного только его вида и звука его голоса. Гордон без конца поддразнивал ее по этому поводу. А ведь многие мужья проявили бы ревность. Делить женщину с ее ребенком от другого мужчины, да еще с таким ребенком, которого она любила почти слепо. Хвала небесам, Джей не был испорчен материнским обожанием. Сознавая эту опасность, ММ сражалась с ней на протяжении всего его детства. Она держала себя с сыном строже, чем большинство матерей; правильнее сказать – чем большинство матерей в ее положении. Слишком многие женщины, которых война сделала вдовами, сосредоточили свою жизнь вокруг сыновей, цепляясь за них, ревнуя к друзьям, не умея проявить строгость и вообще боясь упрекнуть хоть одним словом.

Конечно, ей очень помог Гордон. Он искренне полюбил Джея, и у них с самого начала нашлось на удивление много общих интересов: дикая природа, прежде всего птицы, фотографирование и, конечно же, игрушечные железные дороги фирмы «Хорнби». Если бы кто-нибудь сказал ММ, что, когда ее сыну исполнится шестнадцать, они с Гордоном будут проводить в «железнодорожной комнате» по многу часов, переводя стрелки, загоняя товарные вагоны на запасные пути, пуская пассажирские через туннели, поднимая семафоры и так далее… она бы не поверила. Это было настолько по-детски, что вызывало в ней с трудом сдерживаемое раздражение. То ли дело выходные на высокогорных шотландских лугах, где они следили за полетом кондоров и орлов. Или поездка в Африку охотиться на крупную дичь – сын даже копил на это деньги. Или часы, проводимые в темной комнате, где Джей и Гордон проявляли фотографии. Все это нравилось ММ, казалось ей полезными развлечениями, дающими пищу для ума и выход юношеской энергии. Но чтобы двое взрослых людей – рост Джея приближался к шести футам – считали возню с игрушечными поездами не только игрой, но и вполне серьезным занятием… здесь у ММ просто не было слов, чтобы выразить свое отчаяние.

* * *

– Привет, мама! – крикнул ей Джей, выскакивая из поезда, на сей раз настоящего.

У ММ сладко защемило сердце. Джей, учившийся в Винчестерском колледже, получил разрешение уехать на несколько дней домой. Глядя на сына, она думала, что он выглядит не только взрослее сверстников, но и гораздо красивее их. Джей подбежал к ней и наградил коротким поцелуем.

Теперь, когда она видела сына реже, при каждой встрече с ним она замечала, что Джей становится все больше похож на Джаго. Тот же кельтский тип лица с темными вьющимися волосами и синими глазами, тот же квадратный подбородок. Джей во многом унаследовал и фигуру Джаго, который не отличался высоким ростом. На самом деле он был даже ниже, чем ММ. Зато у него были широкие плечи, крупные ладони и такие же крупные ступни. Всякий раз, встречая сына, ММ думала, как горд был бы Джаго. Ему бы не верилось, что его сын может оказаться таким способным к учебе и в то же время таким простым в общении, что он начисто лишен спеси и зазнайства. Она хорошо потрудилась над воспитанием сына, да и Гордон тоже. Пожалуй, его заслуг здесь больше. Женщина способна дать сыну далеко не все; мальчишке нужен отец. Джею исполнилось шесть, когда в его жизни появился Гордон со своим мягким обаянием, юмором и чувством справедливости. Все эти качества он в нужной пропорции передал Джею.

– Как поживаешь? – спросил Джей, беря мать под руку. – Ты так элегантно выглядишь.

– Джей, не говори глупостей! Когда это я выглядела элегантно? Да любая мать на этом перроне выглядит элегантнее меня.

– Нет, они выглядят совсем не так, – серьезно возразил Джей. – Возможно, моднее. Но мне нравится, как ты одеваешься. В твоей одежде… есть здравый смысл. Некоторые из этих женщин своим видом приводят в замешательство. Посмотри вон на ту даму…

ММ посмотрела. Женщина была одета так, как, скорее всего, оделась бы Селия, отправившись встречать сына: узкое облегающее платье, затейливая соломенная шляпка, а на шее – длинная нитка жемчуга. В сравнении с нарядом незнакомки, строгость одежды ММ, словно не имеющей привязанности к эпохе, и могла показаться воплощением здравого смысла. Но надолго ли? Очень скоро Джей начнет взирать на таких женщин с нескрываемым восхищением. Возможно, его даже потянет к ним.

– Что ж, я рада, что ты такого мнения о моей одежде, – сказала ММ. – А теперь идем к машине. Я оставила ее за углом.

– Ты без Барти? – с заметной грустью спросил Джей.

Барти он просто обожал.

– Без. Но она обещала прийти сегодня вечером на ужин. И Кит тоже. Я знаю, ты будешь рад видеть и его. Барти попросила разрешения привести свою подругу Абби. Ты ее помнишь? Она учительница.

– Конечно помню. Это очень здорово, – обрадовался Джей. – Абби мне нравится. Когда ты сказала, что Барти попросила разрешения прийти не одна… я немного испугался, что она может привести молодого человека.

– Джей, – прежним суровым тоном произнесла ММ. – Рано или поздно у Барти появятся молодые люди. Она же не обещала тебе дождаться, когда ты вырастешь.

– А почему бы и нет? – спросил Джей, сопроводив вопрос типично отцовской улыбкой, которую правильнее было бы назвать самонасмешкой. – Как-никак, она спасла мне жизнь. Ну и Себастьян тоже. Одного этого достаточно, чтобы не отпускать ее от себя.

* * *

– Себастьян!

– Да, дорогая. – Себастьян оторвался от книги и улыбнулся жене. Было восемь часов вечера. Он только что закрыл французские окна. – Тебе подложить еще одну подушку?

– Нет, спасибо. Я думала, что она мне понадобится, но сейчас чувствую, что нет. Прости, что помешала тебе читать.

– Это не помеха. Если подушка все-таки понадобится, обязательно скажи.

– Скажу.

Пандора изменила положение. Ну вот, началось: ее обычные вечерние боли. Теперь они приходили в виде судорог. Ее ноги постоянно сводило судорогой, и они будили ее, прерывая столь драгоценный и нужный ей сон. С таким большим животом не наклонишься и не помассируешь ногу. Боль, которая пришла к ней сейчас, лишь напоминала судороги, но была слабее. Гораздо слабее. Пандора снова взяла книгу – одну из тех, что прислала Селия. Издательство «Литтонс» теперь выпускало детективы. Пандора незаметно пристрастилась к ним – этим историям, способным удерживать внимание и не требующим чрезмерного умственного напряжения.

Пандору всегда удивляла в Селии коммерческая жилка. Познакомившись с такой женщиной, побеседовав с нею, увидев ее на обеде, можно было подумать, что все издаваемые ею книги относятся к числу серьезных, интеллектуальных произведений вроде всеми любимой серии «Биографика». Но ухо Селии умело чутко улавливать запросы публики. Этот дар проявился у нее в годы войны, когда издательство могло выжить, издавая лишь то, что будет покупаться. И Селия создала серию «Письма», которая была рассчитана на широкие массы и пользовалось совершенно немыслимой популярностью. Эта серия практически спасла «Литтонс» от разорения. И вот теперь новое поветрие – детективные романы. Интерес к ним охватил все слои населения. Селия объясняла это стремлением к эскапизму, стремлением людей убежать от страшных реалий экономической депрессии. То же стремление сотнями и тысячами гнало их в залы кинематографа – забыться в сладких грезах голливудских музыкальных комедий… Черт, опять спазмы…

* * *

– Что значит, она спасла тебе жизнь? – спросила Абби и тут же ответила на вопрос ММ: – Да, миссис Робинсон, еще по порции всего, что на столе. Я ужасно голодна, а ваш пирог просто изумителен.

Абби улыбнулась ММ и всем, кто был за столом. Гордон явно проникся к ней симпатией. В гости она пришла в белой рубашке, черном пиджаке и брюках. С прической «а-ля Кристофер Робин» Абби вполне можно было принять за мальчишку, что, впрочем, не лишало ее привлекательности. «Она понравилась им всем, – думала Барти. – И они все ей тоже понравились». От этой мысли Барти стало очень хорошо на душе.

– Просто пальчики оближешь, – сказал Джей. – Мама, ты изумительно готовишь.

– ММ, пирог – это действительно ваше произведение? – спросила Барти. – А я думала, вы терпеть не можете стоять у плиты.

– Что ты, я обожаю готовить, – ответила ММ. – Вот только мне вечно не хватает времени, чтобы приобрести достаточно навыков. Когда мы с Джеем после войны жили в Эшингеме, там я готовила почти постоянно. А этот пирог я обычно пеку по субботам, особенно когда Джей приезжает домой.

– И заставляешь дуться нашу повариху, – добавил Гордон. – Моя жена выгоняет ее с кухни, все самое интересное делает сама, а поварихе достается потом заметать рассыпанную муку и отскребать противень.

– Совсем как тетя Селия у себя в кабинете, – заметила Барти и тут же покраснела, увидев, как все повернулись в ее сторону, и услышав их смех. – Простите. Я не должна была так говорить. Гордон, пожалуйста, больше не наливайте мне вина.

– Обязательно налью, – отозвался Гордон Робинсон. – Я просто обязан это сделать. Обожаю, когда у людей развязываются языки, в том числе и твой.

– Барти, расскажи про спасение жизни Джея, – попросила Абби.

– Я сам расскажу, – вызвался Джей. – Понимаешь, я лежал в больнице после того, как Гордон сбил меня на своем автомобиле. Конечно, я был сам виноват. Выскочил у него перед самой машиной. Дело в том, что меня тогда похитили.

– Похитили? Какая удивительная история! – воскликнула Абби. – Впервые вижу человека, которого похищали.

– Началось с того, что я убежал, – продолжил Джей. – Мне было ужасно скучно в Лондоне. Я скучал по Эшингему. Там было так чудесно, но моя отчаянно жестокая мать увезла меня оттуда. – Джей улыбнулся и подмигнул ММ. – Я был тогда совсем маленький и боялся переходить дорогу. Какой-то человек вызвался мне помочь, но вместо этого куда-то меня потащил. Одному Богу известно, что могло бы со мной случиться, если бы я не сумел вырваться. Я вырвался, бросился бежать и угодил прямо под колеса машины Гордона. Но он ни при чем. Он в тот момент ехал со скоростью пять миль в час. Увы, машина меня все-таки сбила, и я попал в больницу. А там мне стало плохо. Врачи даже боялись, что я, как говорят, откину копыта. Меня все время тянуло спать, а спать как раз было нельзя. Требовалось, чтобы я постоянно находился в сознании. И тогда Барти приехала в больницу с тетей Селией и привезла книгу Себастьяна. Она читала мне несколько часов подряд, а утром мне стало лучше. Вот такая толстая книга была. Правда, Барти?

– Да, Джей, книга была очень толстая. – Барти улыбнулась Джею.

Драма той ночи впечаталась в личную историю их обоих, создав нерушимые узы дружбы. Случившееся было важным для нее по многим причинам. Она не только спасла жизнь Джею, но и впервые сыграла собственную роль в семье Литтон, став полноценной силой в этом семействе. Селия, которая там тоже присутствовала, потом всегда говорила, уверенная, что это известно каждому: случившееся той ночью не только исцелило ее душевные раны, но и помогло принять ее личную ситуацию.

– Какая удивительная история, – произнесла Абби.

– Еще бы не удивительная! С тех пор мы с Барти – самые лучшие друзья. Только мне всегда приходилось делить ее с Джайлзом.

Раздался звонок в дверь, затем из коридора донесся громкий голос. Бой? Черт побери, недоумевала Барти, а он чего заявился? ММ его не приглашала.

– Бой! – воскликнула ММ и встала, целуя его. – Как мило с твоей стороны. Чем мы обязаны такой чести?

– Венеция отыскала несколько новых детских книжек и хотела, чтобы вы на них взглянули. В свой клуб я все равно езжу мимо вас, вот и взялся их завезти… Джей, дружище, рад тебя видеть. Как успехи в колледже? Привет, Кит. Привет, Барти. А это, наверное, и есть Абби? Слушайте, этим вечером я буквально напал на золотую жилу. Я столько слышал про вас.

– Неужели? – засмеялась Абби. – И что же вы про меня слышали?

Барти довольно хмуро посмотрела на подругу. В голосе Абби появились странные нотки. Если не знать характер Абби, можно было бы сказать, что она кокетничает с Боем.

– Что слышал? Сейчас припомню… – Бой взял протянутый Гордоном бокал вина, обошел вокруг стола и остановился напротив Абби. – Итак, вы, конечно же, пугающе умна. Далее, у вас очень интересные родители. И амбициозное желание стать директрисой Итона.

– Не совсем так, – возразила Абби, – хотя идея интригующая. Все эти милые маленькие мальчики. – Она улыбнулась Бою какой-то сонной улыбкой. – Но нет. Я мечтаю о школе для девочек. Хорошей средней школе, чтобы они приходили ко мне еще совсем маленькими и я помогала бы расширять их кругозор. Видеть, как каждая из них растет и добивается успеха.

– Замечательные слова. Я полон восхищения. А где вы преподаете сейчас?

– В начальной школе на Эдж-стрит. Это в Брикстоне, – засмеялась Абби. – Далеко не та школа, о которой я мечтаю.

– Пожалуй, вы занимаетесь важным делом. Вы встречаете этих мальчишек и девчонок на самой первой ступени, и от вас зависит, захотят ли они пойти в среднюю школу. И начните готовить документы для назначения стипендий вашим ученикам.

– Удивительно, что вы знаете о стипендиях, – сказала Абби.

– Знаю, поскольку мой отец возглавляет крупную благотворительную организацию. Она помогает детям из бедных семей. По крайней мере, на начальном этапе. Назначает стипендии, оказывает другие виды помощи.

– Что, серьезно? – удивилась Барти. – Я и не знала.

– Видишь ли, Барти, Уорвики не совсем уж беспутное семейство. Хотя, наверное, тебе приятнее думать именно так. – Бой улыбнулся Барти, затем снова повернулся к Абби. Она сидела, глядя прямо на него, уперев подбородок в ладони. Ее большие зеленые глаза сияли. – Если хотите, чтобы я замолвил словечко о вашей школе на предмет стипендий, просто дайте мне знать, – добавил Бой. – Мой отец очень открыт к подобным просьбам. Я говорю серьезно. – Он снова улыбнулся Абби.

«А ведь она ему нравится, – подумала Барти. – Он находит Абби привлекательной. Ему всегда нравились умные женщины. Селия об этом часто говорила, тактично подразумевая, что Венеция отнюдь не из их числа».

– Даже не знаю, что и сказать. Это очень любезно с вашей стороны. Возможно… возможно, я действительно обращусь к вам.

– Обращайтесь без стеснения. Барти расскажет, как меня найти. Или вот, возьмите мою визитную карточку.

– Спасибо. Огромное вам спасибо.

Бой залпом допил вино.

– Мне пора. Если я опоздаю, то наслушаюсь от Венеции разных разностей.

«Как будто его хоть сколько-то волнует, что́ скажет Венеция», – подумала Барти.

– Всем приятного вечера. Был рад всех вас увидеть. И особенно был рад познакомиться с вами, Абби.

Она ничего не сказала, только улыбнулась ему этой новой, сонной улыбкой.

* * *

После ухода Боя некоторое время все молчали, потом Абби сказала:

– А он совсем не такой, каким я его себе представляла.

– Он исключительно обаятельный человек, – подхватила ММ. – Даже я не могу ему не симпатизировать.

– Да, очень обаятельный, – согласилась Абби и, словно спохватившись, поспешила переменить тему. – В вашей семье полно обаятельных мужчин. Тот же Себастьян.

– Он не совсем семья, – возразила ММ, – но…

– Барти называет его почетным Литтоном. Удивительно, как он соответствует своим книгам. Он сам яркий и сильный человек. Я так боялась, что он вдруг окажется каким-нибудь тщедушным человечком. А он такой красивый, по-другому не скажешь. И конечно же, очень обаятельный. Мне думается, в его личности есть что-то магическое. – Абби взглянула на ММ и вдруг улыбнулась. – Вам он не нравится?

ММ бросила на гостью ответный взгляд, и ее темные глаза неожиданно сделались серьезными.

– Мне он очень нравится, – торопливо произнесла ММ. – Только не позволяйте себе подпадать под его обаяние, Абби. Боюсь, это происходит довольно легко. Вы точно подметили: он обладает магией. Правильнее сказать, чарами. Сильными чарами.

* * *

– Скажи, а миссис Робинсон не была сама влюблена в Себастьяна? – спросила Абби, когда они ехали домой. – Мне показалось, у нее и сейчас сохраняются к нему сильные чувства.

– Кто? ММ? Ни в коем случае. Себастьян не тот типаж мужчины, в которого она могла бы влюбиться.

Голос Барти звучал немного холодно. Ее шокировала та скорость, с какой интеллектуальная, свободомыслящая Абби превратилась во флиртующую девицу.

– Мне показалось, ММ говорила о нем весьма эмоционально, – не унималась Абби.

– Конечно, мне не следует тебе этого говорить… Это все вино Гордона… Но я иногда думала, что… Ну, в общем, что тетя Селия и Себастьян были в весьма близких отношениях. Конечно, это было давным-давно. И мне кажется, ММ, как сестре Уола, это не нравилось.

– Слушай, а с чего ты вдруг заговорила про Селию и Себастьяна?

– Сама не знаю. Мне не проследить почему. Но когда он жил в Лондоне и часто бывал у Литтонов, она становилась другой. Мягче. Счастливее. Уступчивее. А он бывал у них очень и очень часто. Взрослые почему-то всегда думают, что дети не замечают подобных вещей. Но дети замечают, поскольку свободного времени у них много, а занятий мало. Наблюдать за взрослыми – любимое развлечение детей.

– Надо же! Как интересно. Ты говорила об этом с Джайлзом?

– Нет, конечно. Ведь Селия – его мать. Джайлза это невероятно расстроило бы, даже на уровне предположения. Он обожает мать. Как бы она его ни третировала, он шагу ступить без нее не может.

Какое-то время они молчали, потом Абби сказала:

– Я думала, что Бой Уорвик – просто интересный человек. А он оказался… таким удивительным. Честно говоря, он самый привлекательный мужчина, каких мне доводилось встречать.

– Так это очевидный факт, – бросила Барти.

– Только не для меня. Я же его увидела впервые. Барти, не сердись на меня.

– Я не сержусь. Просто хочу сказать, что ты не видишь дальше его обаяния.

– Он же не виноват, что такой обаятельный, – вступилась за Боя Абби.

– В этом – не виноват. Но он очень гадко обращается с бедной Венецией.

– В каком смысле гадко?

– В самом обычном, присущем многим мужьям. Он прилюдно унижает жену, не выказывает ей ни малейшего уважения.

– Может, она не заслуживает его уважения? Вдруг она не верна мужу?

– Этого я не знаю, но не удивилась бы. Он коварный человек, Абби. Мне он ничуть не нравится.

– Наверное, коварство как раз и делает его таким привлекательным, – сказала Абби. – Барти, не смотри на меня, как классная дама. Давай поговорим на другую тему. Расскажи об отце Джея. Что он был за человек?

– Я его никогда не видела. Я тогда была совсем маленькой. Знаю только, что его убили в самом начале войны.

– Сколько тебе тогда было? Семь? И он так и не вернулся домой? Мне это кажется весьма странным.

– Абби, – начала Барти, – когда ты получше узнаешь Литтонов, тебе многое в них покажется весьма странным.

* * *

Судороги становились все сильнее. Пандора подалась вперед, медленно, с трудом спустила ноги на пол. Себастьян поднял голову, все еще наполовину пребывая в своей книге.

– Дорогая, тебе что, плохо?

– Нет. Со мной все в порядке. Просто хочу немного подвигаться.

Пандора улыбнулась ему, потом встала. Ее ночная сорочка была слегка мокрой. Пандора взглянула вниз и… вдруг застыла, оцепенев от леденящего ужаса.

– Боже мой, – пробормотала она. – Себастьян, боже мой…

Он медленно поднял голову, наполовину удивленный, наполовину встревоженный ее словами.

– Дорогая, что…

Потом увидел и он, и его лицо стала белым, как простыня, на которой лежала Пандора. Но сейчас по простыне расплывалось большое блестящее пятно ярко-красной крови.

* * *

Следующие несколько часов он запомнил на всю жизнь. Нет, на всю вечность.

Страх, сковывающий его сердце. Ужас в глазах Пандоры. Ее отчаянные попытки сохранять спокойствие. Судороги, быстро перешедшие в родовые схватки. Десять минут, которые они оба ждали прихода акушера и которые показались им бесконечными. Сдавленные стоны Пандоры, когда они ехали в машине «скорой помощи». Ее рука, цепляющаяся за его руку, когда он бежал рядом с каталкой в операционную. Внезапная тишина, когда началось действие анестезии. Потом их разлучили, и потянулось нескончаемое ожидание. Он сидел, обхватив голову руками, и молился Богу, в которого не верил, прося Бога сохранить ей жизнь и одновременно готовясь к жизни без нее, готовясь к потере последней и самой сильной его любви. Он проклинал биологию, которая сотворила этого нежелательного ребенка, проклинал рождение этого жуткого комочка живой плоти. Он жадно ловил известия, любую мелочь, долетавшую из того залитого ярким светом помещения, где жизнь и смерть пытались обмануть друг друга… Потом дверь открылась, и на пороге появился хирург, лицо его было непроницаемо. Снова напряжение, к которому добавилась чудовищная усталость. Снова бесконечное молчание, и наконец слова:

– Мистер Брук, у вас дочь. Ваша жена чувствует себя хорошо и настолько спокойно, насколько этого можно ожидать.