Читать книгу Кваздапил. История одной любви. Окончание - Петр Ингвин - Страница 1

– За мной пришли, – выдохнула Хадя, а обреченный взгляд сказал: «Кваздик, это всё?»

«Скорее всего», – честно ответил мой.

Вскочившая Машка опомнилась первой.

– Для полного счастья только их не хватало. —Она схватила халат, руки нервно искали рукава. – Бдительные соседи успели настучать.

Кстати, тоже вариант. Почему мы сразу решили, что пришли именно из-за убийства? На воре, как известно, шапка горит.

Хадя с надеждой утопающего смотрела на меня. Мужчина обязан спасать и защищать женщину, а мужчина здесь один, к нему и обращалась мольба в глазах.

А я, мужчинозаменитель тупоголовый, своей дуростью подставил ее. Нам с Машкой ничего не будет, разберемся по-семейному, а Хадя в розыске. Что бы ни случилось, полиция всегда проверяет документы. Даже если Хадю не узнают сразу, отсутствие паспорта заставит проявить бдительность.

– Маша, открой, пожалуйста, – попросил я, а сам шагнул к Хаде. Потяжелевший от мыслей взгляд упал на пол. – Прости. Если б только можно было переиграть…

– Это ты прости, это я подбила тебя вмешаться. Если бы не я…

Она бросилась ко мне, обвила руками шею…

Боже мой, мы обнимались!

Неужели?! Не верю!

Очевидное невероятное. Мама рассказывала, что раньше так называлась познавательная передача по телевизору. У меня она случилась без телевизора, наяву.

Оказывается, Машка была права: я Хаде небезразличен. Насколько – покажет время, но сам факт порыва, бросившего ее ко мне…

– Тэ-экс, что тут у нас? В гроб мне гвозди, чтоб крепче спалось, это же Мария Егоровна! Как поживаете? – В квартиру змеем проскользнул знакомый сержант в сопровождении напарника, на этот раз другого, не того, с которым патрулировал улицу. – Попросили выйти в смену за приятеля, я думал, ночка спокойно пройдет, а тут: «Режут! Убивают! Насилуют!» Это вас резали, убивали и насиловали, Мария Егоровна?

Ну и шуточки у наших полицейских. Хоть бы господин Старомоев сделал поправку на возраст кое-кого из присутствующих. С другой стороны, именно эта мелковозрастная все спровоцировала, и у меня самого на язык в отношении нее просилось та-а-ако-ое…

Хадю оторвало меня, как бампер от застрявшего внедорожника. Едва дыхание вернулось в рамки приличия, я обернулся:

– Еще раз здравствуйте, сержант. Это моя девушка, а с сестренкой вы знакомы.

– Довелось, – улыбнулся он. Взгляд на секунду замер на валявшемся ремне. – В первый раз сестренке досталось из-за вашей девушки. Из-за кого теперь?

– Мало ли в Бразилии Педров, как говорила незабвенная донна Роза Дальвадорес.

Сержант вздохнул.

– Я предупреждал, чтобы вы поумерили пыл… Алексей Егорович, если не ошибаюсь. Нет, как-то интереснее, напомните, пожалуйста.

– Алексантий.

– В прошлую встречу, Алексантий Егорович, вы нанесли прекрасной родственнице заметный внешний ущерб. В тот раз ситуация с трудом, но разрешилась. Сейчас мы видим рецидив в тяжкой форме с применением подручных средств. Повреждения у потерпевшей, не сомневаюсь, серьезные. Придется вам проехать с нами. И вы, Мария Егоровна, собирайтесь. Оденьтесь потеплее, оформление займет много времени. Девушка Алексантия поедет свидетелем, и ее тоже необходимо освидетельствовать на предмет побоев. Как вас зовут?

Хадя, к которой обратились, вдруг покраснела, начала что-то говорить, но Машка громко перебила:

– Никуда не поеду!

– Поедете, – равнодушно бросил сержант. – Это необходимо.

– Вы не можете меня заставить. Я не буду писать заявление на брата!

– Неважно. Преступление совершенно в отношении несовершеннолетней, и мы обязаны…

– Не было никакого преступления! Обычный бытовой шум, который дураки-соседи приняли за что-то другое. – Машку понесло. – Не знаю, что им втемяшилось. Я сама на них подам за клевету. Давайте составим заявление.

– Сначала разберемся с первым делом.

Говорил только сержант. Напарник, видимо, был новичком, он только смотрел и слушал, причем – открыв рот. В подобные ситуации, сразу видно, попадать ему не приходилось. Учился на ходу.

– Кроме небольшого шума в подъезде мы ни в чем не повинны! – Машка победно сложила руки на груди.

Я стоял молча, прикрывая спиной прячущуюся в полутьме Хадю. Выгораживавшая меня сестренка выглядела круто, но куда ей бодаться с правосудием. Законы до конца не знают даже те, кто их принимал. Прав тот, у кого больше прав, остальным надо полагаться на здравый смысл и умение договариваться. С замиранием сердца я ждал подходящего момента. Что предложить – пока не понятно, я не богач, а сержант не похож на вымогателя, но он человек, а люди всегда между собой договорятся. Мысли бились в истерике, однако главное направление держали: пусть меня арестуют за что угодно, только бы не вплели Хадю.

На заявление сестренки сержант отрицательно помотал головой:

– В отношении вас, Мария Егоровна, совершено насилие, и если я не приму мер…

– Не было насилия! – вскричала Машка.

– А я уверен, что осмотр медиков покажет обратное. Все говорит о том, что места, по которым любит лупцевать вас любимый братец, находятся в состоянии, однозначно квалифицируемом как…

– Я никуда не поеду и ничего не буду показывать!

– Мария Егоровна, это в ваших же интересах.

– В моих интересах вместе с братом остаться дома!

– Уверены? – Сержант многозначительно уставился на валявшийся ремень.

– Не представляете, с каким удовольствием я сдала бы его вам со всеми потрохами за все издевательства со времен, когда я еще говорить не умела, но он мой брат, а говорить я уже научилась. Читайте по губам: н-е-т! Если и это непонятно, объясню на пальцах, причем на одном, среднем.

– Алексантий Егорович поедет с нами в любом случае, будете вы писать заявление или нет, поскольку имеются свидетели…

Эмоции сестры горохом отскакивали от стены уверенности в правоте дела, которое творил сержант. Дело плохо. Пора вмешаться, пока не стало хуже.

– Я так понимаю, что если Маша откажется ехать, вы все равно заберете меня? Одного? Поехали.

– Саня, ты что?! – Машка схватилась за меня как утопающий за уплывавшую лодку. – Тебя же посадят в тюрьму!

– Разберемся. Ты пока звони родителям, расскажи, что произошло, пусть вызывают лучшего адвоката, такого, чтобы объяснил ребятам в погонах, что такое хорошо и что такое плохо, и чем насилие отличается от воспитания. – Войдя в роль, я указал сестренке на Хадю. – Скажи, что имеется свидетель моей невиновности, который подтвердит факт принуждения со стороны власти несовершеннолетней к даче ложных показаний.

Козырь нашелся сам собой. Когда я начинал говорить, о концовке даже не думалось, за меня говорило нечто свыше.

Теперь есть, что обсудить с полицейскими для поиска взаимовыгодной развязки. Хадя, конечно, подтверждать не пойдет, и никаких «лучших адвокатов» родители не найдут, кроме самого дешевого, но оппоненты этого не знают.

Машка вдруг бросилась к сержанту, отчего он автоматически схватился за оружие.

– Товарищ сержант, простите Саню, он больше не будет!

– Не будет? – Сержант вздохнул. – Будет, уважаемая Мария Егоровна, поскольку без повода вы его не оставите. Зная вас и зная его…

Маша упала перед ним на колени, руки попытались схватить и обнять ноги в форменных штанах, которые едва увернулись:

– Простите его, что вам стоит? Пожалуйста! Никому же не будет лучше, если вы его заберете!

Халатик на ней едва держался, вид сверху сержанту открывался замечательный.

– Маша! – Я сурово сдвинул брови.

Мне прилетел ответный взгляд, полный укоризны, затем сестренка поднялась и сильнее затянула поясок. Черт подери, она что же, специально это устроила?!

Улыбка не сходила с лица сержанта, только из устало-добродушной она стала хитрой:

– Вы сказали «больше не будет». То есть, признаете, что брат вас бил?

– Не бил! И в городе вам только показалось! Да пусть бы он только попробовал ударить!

– Если вы, Мария Егоровна, фактами докажете мне, что на вас нет следов побоев, мы извинимся и немедленно уйдем.

Установилась тишина. Напарник смотрел на сержанта как на бога. Машка застыла в ступоре.

– Товарищ сержант, вы много на себя берете. – Я понял, что терять нечего. – Ваше требование можно понять, как приказ несовершеннолетней раздеться.

– Не согласен, о подобном речи не идет. – Улыбка Старомоева переросла в торжествующую усмешку. – Я прошу предоставить доказательства, а если их нет, то проследовать с нами. Ничего более.

На заднем плане тихо сходила с ума Хадя. Машка бурлила, но без толку – все, что ни придумывалось, было не в нашу пользу. Вдруг ее лицо просветлело.

– А если мне нравится, когда меня бьют? – выпалила она. – Если я мазохистка, и сама прошу, чтоб меня били?

Хадя охнула, у новичка-полицейского заблестели глаза, сержант потер руки.

– Это меняет дело, – сообщил он. – Предлагаю провести следственный эксперимент. Если потерпевшая докажет, что действия, аналогичные тем, которые совершил ее брат, являются для нее приятными и желанными, обвинениям не останется места. Кто бы устоял перед соблазном и смог отказать такой красавице, если она попросит, правда же? Вы готовы доказать свои слова, Мария Егоровна? – Сержант потянулся за лежавшим на полу ремнем.

Ну и пройдоха. Будь я адвокатом, он бы у меня на годы загремел лес валить. Сержант видел нашу неподкованность в юридических вопросах, и его игра велась в одни ворота. По горло сытый угрозами от людей намного серьезнее нас, он ничего не боялся и, по-моему, искренне развлекался.

Ситуация патовая. Допустить такое с сестрой нельзя, но она сама себе хозяйка, и если решила отстаивать меня до последнего, остановит ее лишь конец света. И то ненадолго.

Если после всего, что с Машкой сотворил я, ее коснется хоть один удар, она заорет на весь город. Ей не сохранить улыбки, не построить на лице спокойствия или яростного блаженства, в общем, не сыграть роль, за которую берется. Для этого нужно много больше, чем просто желание. И главное: я не хочу, чтоб сестра открылась перед посторонним мужиком. Масляный взгляд, который на эту минуту видел уже достаточно, просто раздевал ее. Как же теперь понимаю Гаруна и его чувства к сестрам и тем, кто к ним пристает!

– Эксперимента не будет, – сказал я.

– Саня!

– Маша!

– Саня, плохая девочка совершила нехорошие поступки, за это ее нужно наказать.

Она яростно пыталась меня спасти. Побитая мной. Опозоренная. Конечно, побита Машка за то, что опозорила себя сама, но ситуация выглядела такой лишь для меня. С точки зрения Машки все обстояло с точностью до наоборот: ведущий развеселую жизнь лицемерный брат-ханжа применил силу, чтобы наказать более слабое существо за гораздо меньшие грешки. А кто из нас без греха? То есть, судьи – кто?!

Бросьте в меня камень, у кого в голове не водилось тараканов, периодически выбегавших за отвесную стенку морали. А ведь мораль, которой мы придерживаемся на словах, говорит: «Если твое око соблазняет тебя, то вынь его и отбрось» и «Кто смотрел на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Вот и спрашиваю: а судьи-то – кто? Чем я, взявшийся судить, лучше других? Возможно, я даже хуже. Я учу жизни других, а сам делаю по-другому.

Как же мне повезло с сестренкой. И как же ей не повезло с братом. Если отбросить частности, то она просто ангел. А смотреть всегда нужно в суть. «Друг познается в беде» – так утверждает народная мудрость. Это истинная правда, проверенная мною не раз. Добавлю: родственная любовь тоже проявляется лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Хочешь узнать, как к тебе относится человек – дождись смертельной угрозы (внимание, необходимая ремарка: опасно для жизни, самостоятельно не повторять, трюк исполняли профессиональные каскадеры).

Впрочем, иногда за любовь принимают корыстный интерес. Хорошо иметь такую сестру, которая любит меня просто за то, что я – вот такой, несносный, несправедливый, со всей кучей недостатками – есть на белом свете.

Я тоже готов ради нее на все. Если нужно – брошусь в драку с полицейскими, если они позволят себе нечто большее, чем слова. А могу и за слова. Когда терпение кончится.

Но терпение мое будет долгим. За спиной – Хадя.

Сердце разрывалось.

А Машка продолжала меня спасать. Но как бы ни хорохорилась, сестренке не выдержать настоящей порки. У меня, как брата, был сдерживающий фактор, поэтому организм перестраховывался с регулировкой мощности и бил в неполную силу, От сержанта, судя по предвкушающей физиономии, такого не дождешься. Просить – унизительно. К тому же Машка заявила, что ей нравится боль. Сержант непременно захочет сделать девушке приятно.

– Саня, это шанс, мы не можем его упустить. Правда, товарищ сержант? Или лучше – господин сержант?

Старомоев кивнул:

– В любом случае это сыграет в вашу пользу. Мы же люди, все понимаем. Если идут навстречу нам, то и мы. А обращаться можете, как сочтете нужным, хоть по имени. Если что, меня зовут Прохор, а напарника – Антон. А поскольку мы вместе с вами сейчас ищем способ максимально законно обойти закон, то я и напарник как бы не при исполнении, прошу это учесть.

– Господин сержант. Прохор. – Соблазнительной походкой Машка прошествовала к полицейскому и остановилась впритык, едва не касаясь. – Можно меня снова накажет брат?

Устремленные книзу глазки мило моргнули, умоляющее выражение одновременно вышло завлекающим и немного заискивающим. Любой мужик на месте сержанта растаял бы и поплыл.

Прохор Старомоев оказался не любым.

– Это сведет на нет чистоту эксперимента. – Его губы растянулась в ласковой улыбке нациста, приглашавшего деток в газовую камеру. – Если вам, Мария Егоровна, нравится именно брат и радость приносят издевательства исключительно от него, то для Алексантия Егоровича и участвовавшей в качестве пособника подружки в уголовном кодексе имеется другая статья…

Что сделал бы Гарун, если бы так разводили его сестру?

Вот. Как же все просто. Не нужно разговоров. Нужны действия. Поведение Гаруна – лакмусовая бумажка того, что должен сделать в таких случаях настоящий мужчина и каких поступков подсознательно ждет от меня Хадя. Она от этого пострадает. Но иначе она потеряет ко мне уважение. Я перестану быть в ее глазах мужчиной. Мужчина – тот что отвечает за своих женщин. Мадина должна была стать второй женой, но даже становясь второй, она знала, что муж не предаст ее, не отдаст на поругание.

На душе посветлело. Как только Машка, решившая любой ценой спасать меня от тюрьмы, возьмется за пояс халата, я прыгну на сержанта. Пусть забирают на нападение, а там разберемся. Я поступлю как мужчина.

Игравший в соблазнение и, в то же время, испуганный взгляд сестренки вдруг обрел осмысленность:

– Прохор… Господин полицейский, вы же разрешили к себе так обращаться?

– И, кстати, можно на ты.

Я напрягся. На сжатых кулаках проступили готовые к удару косточки. Чего еще удумала, негодница? Несомненно, снова какую-то пакость.

Нет, халат остался на месте. Все взгляды ошалело пронаблюдали, как сестренка взяла телефон, экран вспыхнул, пальцы полезли в меню.

– Прохор, пару минут назад ты сказал: если Мария Егоровна фактами докажет, что на ней нет следов побоев, вы извинитесь и уйдете. – Маша, по-детски упомянувшая о себе в третьем лице, сунула экран под нос сержанта. – У Марии Егоровны есть доказательства. Фотографии сделаны сегодня, внизу автоматически проставлялись дата и время, а в электронном виде можно увидеть остальные данные и подтвердить, что нет фотошопа. Смотрите, это утро, мы мило беседуем с братом, на которого вы так ополчились. Я счастлива. Как думаете, была бы я такой, если бы он бил меня и издевался надо мной? – Вопрос был риторический, Машка продолжила листать и комментировать. – Это мы с братом в городе. А это вы с другим напарником.

Бровь сержанта поползла вверх:

– Когда успела?

– Вы с Санькой беседовали, я разговаривала по телефону и заодно щелкнула вас и все, что вокруг. Смотрим дальше. Мы с Санькой ходим по магазинам. Далее Саньки нет, потому что ко мне приехал парень. Это он. А это мы с ним.

Лицо сестры налилось краской, но она не сводила глаз с полицейского, пока тот рассматривал подробности.

– Место знакомое, – хмыкнул сержант. – Там же, да?

– Ничего другого не нашли, везде полно любопытных. Не город, а проходной двор. Этот закуток я присмотрела, пока вы говорили с братом. Выше была фотография этого прохода между штабелей с поддонами. Если бы Санька не спешил с моим воспитанием, а сначала осмотрелся и выбрал местечко поуединеннее, фиг бы вас кто вызвал.

Сержант вгляделся в последний снимок.

– Приблизь. Я про лицо. Твой парень, говоришь? А это, случайно, не он сломя голову несся со двора, когда мы подъезжали?

– Он. Брат нас застукал. Товарищ сержант… Прохор, только одна я во всем виновата. Если нужно кого-то арестовать, то арестуй меня.

– Я бы с удовольствием, но тебя не за что. Ты потерпевшая.

– Нет! – Машка замотала головой. – Я подставила брата своим поведением, значит, для закона потерпевший – он! Но это неважно, ведь нужно предъявить отсутствие следов? – Она пролистала в конец папки. – Последним кадрам меньше получаса, и, пожалуйста, никаких следов. Вот, ведь очень хорошо видно: ни-ка-ких!

На ее щеках явно можно было кипятить чай, однако дерзкий взгляд продолжал жечь полицейского.

Он задумчиво покусал губы.

– Значит, вот за что братец решил ремнем воспитать. Маша, я понимаю тебя, но еще больше теперь понимаю его. У меня тоже есть сестра. И у Антона есть. И не одна.

Напарник сержанта, молча заглядывавший тому через плечо, кивнул.

Дело, казавшееся проигранным, покачалось на краю пропасти и медленно поползло обратно. Я затаил дыхание. Готовые к последнему броску мышцы немного расслабились, в мысли вернулось выброшенное за ненадобностью понятие будущего.

– Этого всего, – Прохор отобрал телефон и принялся листать сам, – могло не быть, если бы ты вела себя скромнее или хотя бы умнее. Брат – мужчина, он обязан защищать тебя, а это, – палец сержанта ткнул в один снимков, – прямая угроза семье, ее безопасности и репутации. Поставь себя на место брата и подумай.

– Подумала, потому и защищаю. Я прекрасно понимаю его, даже несмотря на то, что он не понимает меня. – Маша попыталась вернуть телефон, но сержант отвел ее руку и вновь уставился в экран.

– И сильно он тебя за это? – Лицо полицейского покосилось на Машкину середину со спины.

Вопрос – провокация! Если сестра подтвердит, что да, добрый полицейский вновь превратится в злого, и событийная спираль пойдет на второй круг.

А если он попросит показать…

Я ощутил, как ногти вновь прикончили линию жизни в сжавшихся кулаках.

Машенька, умница, бросила:

– Как заслужила.

– Если несильно, то однозначно заслужила. – Антон что-то шепнул Прохору, тот кивнул и продолжил. – Если же последствия потребуют медицинского вмешательства, то брату грозит статья вне зависимости, прав он или виноват. Для закона любой преступник – преступник, а преступник должен сидеть. Мы ничего поделать не сможем, даже если душой будем на его стороне. Все же придется вам всем проехать с нами. Уверен, что все образуется, но закон есть закон. Обнаружатся тяжкие последствия – тогда Алексантий уедет далеко и надолго, нет – мы принесем извинения, и можете возвращаться к прежнему веселью, в связи с которым нас то и дело вызывают. Собирайтесь, Мария Егоровна и вы, девушка, а Алексантию Егоровичу, извините, придется…

Сержант потянулся к поясу за наручниками, губы его при этом изображали загадочную улыбку Джоконды, а глаза выразительно разглядывали тугую плоть под халатиком, где, как полицейские уже знали, больше ничего нет.

Во мне опять все взбурлило. Нельзя так смотреть на девушку в присутствии ее брата.

Машенька меня опередила, и готовые слететь с языка опасные слова пока остались на месте.

– Подождите! – она едва не всхлипнула, на меня вспорхнул жалобный взгляд. – Не надо никуда ехать. Зачем экспертиза и новая куча людей, перед которыми опять вываливать нашу историю, если все легко решаемо. Нет у меня никаких увечий и тяжких последствий, можете убедиться!

Ее руки потянулись к узелку пояса.

Я стиснул зубы так, что они едва не хрустнули.

Я вдруг все понял. Какой же грубый, наглый, беспардонный развод! Законностью даже не пахнет, о ней и речи не идет. Забирать меня – только время тратить, еще потом отвечать за неправомерные действия, если окажусь прав именно я. Нет, не хотят вынужденные дежурить в ночь стражи порядка меня забирать. Но вид они делают именно такой. И все идет для них как по маслу. Девочка любит брата и просто обязана раздеться, если хочет видеть его на свободе. А что в этом случае сделает брат? Какой ему предоставили выбор?

Если брат – размазня и слюнтяй, то утрется от морального плевка и сделает вид, что все нормально. Дескать, все так и должно быть. Потому что «как должно быть» определяется большинством. Это при демократии. В традиционных культурах – старшинством. В этом случае для Прохора с Антоном тоже все сложилось удачно, поскольку сестра и девушка брата моложе упомянутого брата. Его решение самоустраниться станет основой для принятия нового «что такое хорошо и что такое плохо». В древних обществах правильность каких-то действий устанавливала сила, и здесь полицейским тоже все карты в руки, они – власть, и с этим фактом ничего не поделать. При любом раскладе не желавшему неприятностей брату бравые ребята создали все условия для отступления, которое не выглядело бы отступлением. Это называлось бы, например, «сотрудничеством со следствием» или подалось как «непрепятствование органам правопорядка в выяснении ими обстоятельств случившегося». Отстранение выглядело бы помощью органам власти. Такое поведение поощряется, и брат мог быть спокоен: никуда его, конечно, не повезут, и в тюрьму не посадят. Итог: все счастливы. Идеальное развитие событий для каждой из сторон.

Но если брат окажется с норовом… Это предусмотрено тоже. Мало того, соскучившимся по развлечениям полицейским это выгоднее, они к этому и ведут, нарочно растравляя во мне зверя. Развитие событий им светит просто сказочное: непутевый братец распускает кулаки, его пеленуют, как младенца, и к предыдущим статьям добавляется еще одна – нападение на представителей власти при исполнении ими профессиональных обязанностей. В сумме это гарантирует возвращение из мест не столь отдаленных сразу на пенсию.

Теперь посмотрим на ситуацию со стороны: два половозрелых молодых человека в форме имеют свойственные возрасту желания, а в закрытом помещении, где нет посторонних глаз, с ними находятся задержанный с поличным преступник и две девицы в самом соку, которые очень хотят видеть своего брата и парня на свободе. На что они пойдут, если намекнуть, что бартер возможен?

Во мне клокотала ярость, в мозгах боролись честь и рассудок. С одной стороны – сестренка, я обязан ее защитить. Но с другой – Хадя. В любом случае кем-то надо жертвовать. Потому я сдерживался как мог и не рыпался, хотя внутри взрывался вулкан. Полицейские ждут извержения как манны небесной. Я без раздумий пожертвовал бы собой, но это ничего не даст – противник повернет дело так, что в ответ на мое самопожертвование Машка и Хадя бросятся на амбразуру, чтобы спасти меня от тюрьмы.

Этого нельзя допустить. Но и молча присутствовать при унижении сестренки я тоже не мог.

А приходилось. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Причем, шагать буду я, а достанется любимым людям. Безвыходная ситуация.

Сейчас моим недеянием, Хадиным молчанием и Машкиным энтузиазмом мы спасаемся, так сказать, малой кровью – унижением моей сестры. Чисто теоретически, с Машки лишнее унижение как с гуся вода, это вариант самый выгодный (если допустить уместность этого слова), поскольку при любом другом раскладе мне и Хаде грозит тюрьма. Выбора как бы нет. Точнее, выбор у нас единственный. Не зная про аховое положение Хади, Машка спасает меня, и этим спасает нас обоих.

А с меня «лишнее» унижение – как? И как потом смотреть в глаза Хаде?

Хадя тоже увидела психологическую вилку, вогнавшую меня в ступор, и тоже сделала выбор. Она шагнула вперед, на свет, прямо под изумленные взгляды полицейских, и обхватила руками Машу, которая справилась, наконец, с поясом и собралась распахнуть халат.

– Не надо. – Хадя прижала Машеньку к себе. – Они и так знают, что у тебя нет повреждений, за которые сажают в тюрьму.

И сестренку прорвало. Истерическое рыдание сотрясло безвольно провисшее тельце и наполнило комнату.

Полицейские остолбенели. Они хотели побыть веселыми парнями, которым сам черт не брат, и как-то раскрасить скучное дежурство, но все переменилось. Теперь – либо выполнять угрозу и всех забирать, либо как-то спустить дело на тормозах. А как?

Я вырвал телефон из рук сержанта, а Хаде и Машке указал на спальню:

– Закройте дверь с той стороны, дайте нам поговорить по-мужски.

Сержант напрягся. Но не возразил. Девушки исчезли, я полез в меню телефона.

– То, что сестренка баловалась с дружком, да еще почти в моем присутствии, это полбеды. Допекло другое. Говоришь, тоже сестра есть? – Я перешел на ты, Прохор же всем разрешил, пусть и думал в тот момент исключительно о симпатичной вертихвостке. – Посмотри с точки зрения брата. Ладно бы, если любовь, но на вопрос «Почему?» она сказала: «Было интересно». «Интересно»! И этого оказалось достаточно, чтобы…

Перед лицом сержанта открылся снимок из другой папки. Черное на белом. Во всей красе. А дальше – то же самое в других видах.

Сзади ахнул и матерно выругался Антон.

У сержанта сузились зрачки.

– Да я бы за такое не только ремнем… Прости, Санек. Сутки на ногах, то грабеж, то пьяная склока, то понос, то золотуха. А тут веселая мамзелька, у которой что ни час, то приключение. Хотелось поприкалываться. Надеюсь, ты проучил? Отбил интерес?

Я скривил губы:

– Это наше с ней дело.

– Думаешь, ловлю на слове? Обижаешь. – Сержант вполне искренне огорчился. – Игры кончились, Санек. Закончим этот фарс, ты был прав на все сто, а мы, чудаки на букву эм, едва тебя дураком перед бабами не выставили. Пошли, Антоха, здесь без нас хорошо справляются. Нужно бабуську снизу успокоить, типа это телевизор громко работал, но что больше соседи так делать не будут. – Сделавший шаг к двери сержант снова остановился. – Санек, не сочти за нахальство… Может, и нам со своей стороны пужануть твою сестрицу – как представителям закона? Найдем, что сказать.

– Вы уже нашли, спасибо. Сами разберемся.

– Ладно, нам меньше хлопот.– В прихожей сержант повысил голос. – Мария Егоровна, если снова будете баловаться, и брат решит отдать вас дяде милиционеру, проситесь ко мне!