Читать книгу Срок – сорок - Петр Разумов - Страница 12

Дело в том, что я мизантроп. Горько в этом сознаваться, но это так, и ничего с этим не поделаешь.

Я люблю своих близких, родителей, женщину, с которой живу… очень люблю, до глубокого взаимного проникновения, до самого донышка. Любою своих друзей, Таню, Олю, Андрея, Лену… Очень ценю, ухаживаю за ними, тщательно подбираю темы для бесед, звоню, назначаю свидания. Мы беседуем обо всём на свете, у меня практически нет от них секретов. Эти беседы могут быть психологически-философскими, политическими, бытовыми, просто душевными, в общем, насыщенными и оставляющими твёрдый глубокий след в сознании и сердце на день, на неделю, на всю жизнь.

Не все люди умеют дружить. У Симы, например, нет друзей в моём понимании – друзей, с которыми ты постоянно на связи, с которыми надо обязательно обсудить текущие дела и проблемы, радости, достижения, просто состояния, которые переживаешь.

Я не могу без своих друзей. Они для меня – прочный панцирь, защита от любых бед и катастроф, которыми богата жизнь. Друзья меняются. Редко, но меняются. Иногда сойдёшься с человеком, прильнёшь к нему, а он оказывается лишним, не понимающим, с какой-нибудь чертой, которая для тебя оказывается непереносимой. Расстаёшься и знакомишься с другими, которые уже входят в сердце, как пазл в пазл.

Не всегда я был окружён друзьями. Долгое время у меня был один друг – Ваня, потом Миша…

Теперь у меня несколько друзей. Я догадываюсь, почему это так.

Во-первых, когда вкладываешься полностью, без остатка в отношения с одним человеком, а он внезапно меняется или просто уходит, предаёт и плюёт туда, где была ваша дружба… Это очень тяжело, непереносимо. Образуется вакуум, который психологи называют пустотой. Интроецированный объект потерян, и в душе вместо его образа рана и кровь.

Я больше этого не допускаю. У меня всегда есть мой панцирь, мой ближний круг, я в нём как в огне, неопаляемый, в центре удовольствия и бытия. Бытия-с-другими, с людьми, в общем-то.

Но вернёмся к теме. Я не люблю чужих людей. Как маленький мальчик прячется за маму, я прячусь в ближний круг.

Идут гопники и матерятся, харкаются, даже просто разговаривают на своём волапюке, смеются и трогают друг друга, часто пьяные, с подвёрнутыми краями джинсов, в «модных» кроссовках с Апрашки… В общем, я негодую. Я готов их взорвать, растерзать, прикончить. Это боль мира и непонимания, это «страшный оскал жизни», как говорила Ольга Владимировна, доцент кафедры русской литературы в институте Герцена.

И весь чуждый мне мир я воспринимаю через эти очки, через мутное стекло хамства и грязного пивного пьянства.

Мир для меня – враг. Я в этом смысле гностик, то есть тот, кто не верит в доброго Бога. Бог со всех сторон окружён дьяволом. Дьявол – вот вещество вселенной. А наш хрупкий мир – это создание не такого уж мудрого и непогрешимого демиурга. «Я его слепила из того, что было…»

И этот мир шаток, он с неполнотой, червоточиной, он подвержен энтропии. «Я распадаюсь каждый день…» – писал я в стихотворении.

Вот этих людей, из которых состоит Творение, я не люблю и не принимаю. Поэтому я не уживаюсь в коллективах, поэтому у меня до сих пор не было анализантов.

Я боюсь их, они мне мешают, они – толпа, гумус, чёрный мир.

Это, конечно, не доблесть. Я прекрасно понимаю, отдаю себе отчёт в том, что мир передо мной ни в чём не виноват, что он не злой и не добрый сам по себе, а только в моём восприятии. Он просто есть. Но я его боюсь, не принимаю. Он меня кастрирует, лишает права голоса, вообще права жить на свете.