Читать книгу Срок – сорок - Петр Разумов - Страница 3

Клетка
Книга о выздоровлении
Предисловие

Оглавление

Здравствуйте! Я пока не знаю, как сложатся наши отношения, уважаемые читатели, но заранее, когда ещё только приступаю к написанию книги, говорю вам: мне очень дороги вы и наше общее дело – мой рассказ о своей жизни и болезни и ваше ко мне теплое отношение. У вас ведь тоже была своя жизнь, были болячки, трудные ситуации, в которых вы оказывались, из которых потом выбирались или сейчас выбираетесь…

В общем, нам всем бывает трудно и радостно потом, когда основная часть страшного испытания позади.

Мне тридцать восемь лет. Я инвалид второй группы с диагнозом «биполярное аффективное расстройство», по-старому «маниакально-депрессивный психоз». Я хочу вам рассказать, как я заболел, как выкарабкивался на свет божий после параноидального бреда и тяжёлой фармакотерапии, как меня поддерживали и не поддерживали, помогали и мешали, как я познавал себя, потому что…

Потому что когда оказываешься один на целом свете и перед тобой разбитая жизнь, то единственное, что ты можешь сделать, – это подумать. «Во многой мудрости много печали», – говорит нам главная книга, но она, боюсь, не права. Самопознание – это то, ради чего существует мир и человек в нём. Вернее, мир существует, но человек в нём пребывает только в том случае, если он понимает, что делает здесь, как очутился в столь прекрасном или страшном месте и что можно сделать, чтобы плохого было меньше, а хорошего больше. Для этого нужен анализ. Ум. А ум – вещество скользкое, он может только казаться умом, составлять некую рациональную матрицу, схему, объясняющую наше повседневное поведение. А за этим иногда скрывается совершенно иное. Вот вышел человек за хлебом в магазин. Цель – хлеб. А на самом деле, возможно, он просто хочет прогуляться с сигареткой в зубах, или ему лень делать уборку и он нашёл удачный повод слинять из дома, или он встревожен в ожидании важного звонка и бежит, чтобы физически прожить своё беспокойство. А цель – хлеб. Вот ум и всё, что связано с раздумьями, интерпретациями, – это зачастую просто беглое перелистывание внешних обстоятельств жизни, не касающееся ее основы – того, что реально движет и стимулирует, заставляет, что переживается нутром…

В своей книге я хочу рассказать о том, как мне пришлось не просто подумать о своей жизни, а всего себя перелопатить только для того, чтобы эта жизнь вообще длилась, состоялась как процесс, попросту была. Сначала хоть какая-то. Но со временем всё более интересная и манящая. Сейчас у меня уже есть любимое дело, учёба, мечты, любовь… С работой вот только не очень. Но, возможно, эта книга что-то изменит.

Пожелайте мне удачи.

* * *

Случилось это неожиданно. Как именно, я даже не понял – что-то произошло, и всё изменилось.

Мне показалось, что я простужен. Была бессонница два дня или больше, ощущение высокой температуры. Всё это сопровождали воспоминания. Это походило на опьянение от конопли. Такой «бэд трип», как говорят любители, или попросту «измена». Я вспомнил один эпизод на тот момент годовалой или двухгодовалой давности. Как мы с приятелями-литераторами пили коньяк на скамейке недалеко от кафе, где только что закончился литературный вечер в рамках пятого «Майского фестиваля новой поэзии». Мне было двадцать шесть лет, я был красив и молод. Недавно познакомился с поэтом и прозаиком Михаилом К., и в первый же вечер он угостил меня водкой и сказал, в частности: «… Но трахаться мы не будем». На что я ответил: «Эх, Миша, тело – это всё, что у нас есть!» Эти мои слова, видимо, произвели на него сильное впечатление.

Он был высокого роста, долговязый и даже, если можно так выразиться, колченогий, со слегка сдвинутыми друг к дружке коленями. Овальное лицо и слегка тронутый сединой хохолок, коротко стриженный жёсткий волос, очки, странный дедушкин плащ с подкладкой и шапка-ушанка. Стоял лютый мороз. Зимой 2005–2006 года в Питере было невыносимо холодно, так что лицо горело. Странно, что в такую погоду я выбрался на литературный вечер. Поэт Вадим К. мне не очень нравился, но был тогда в моде. Миша задал ему какой-то вопрос, я заинтересовался. После чтений подошёл к нему и подарил свою первую книгу. Сказал, что нас знакомил Стратановский на своём вечере в Музее Набокова, где я работал арт-менеджером, т. е. попросту организовывал литературные вечера раз в неделю без бюджета и зарплаты. Так завязалась наша «дружба».

На прощанье я ему сказал: «… Но я не гей». «Я тоже», – ответил он. Это, с его стороны, была ложь, но его мало интересовало, что я не такой, как он, и что его тело меня не привлекает. Он был одержим моим талантом. Я начал писать «отвязные» тексты, наполненные намёками и откровенным гомоэротизмом. Мне льстило, что такой уважаемый человек, которого печатает «Вагриус», у которого своё известное издательство, заинтересовался мной и восхитился моими новым стихами. Видимо, я был страшно одинок и потерян. К тому же жажда славы, желание просто поделиться тем добром, которое оказалось у меня в руках, подогревали мой зуд, мою ненасытную потребность в общении. Мне было нужно кому-то передавать свои чувства и мысли, мне было необходимо, чтобы меня любили! Любили страстно, отчаянно, обожали! Всё это было мне дано.

* * *

Мой первый бред имел все признаки паранойи. В принципе, сюжет такого путешествия обычно один и тот же. Заговор, бред преследования. Можно не читать мою книгу, а посмотреть фильм «Игра» с Дугласом в главной роли. Есть и другие книжки, художественные. Например, «Маятник Фуко» Умберто Эко.

Но я пишу свою «Клетку», и думаю, что она добавит некое мясо к уже имеющимся свидетельствам.

Базовым ощущением, которое я испытывал, был страх. И чувство вины, пронзительное, до слёз одуряющее. Мне казалось, что там, тогда, на той скамейке, я разболтал наш с Мишей секрет, и всем стало очевидно, что я обманываю его и пытаюсь на этой теме как-то разжиться.

Мне вспоминалась не только эта пьянка, после которой я проснулся на кухонном диване в двухэтажной Мишиной квартире и полчаса, кружка за кружкой, отпаивался зелёным чаем «Мэтр», который незадолго до этого сам же подарил Мише на день рождения…

Спустя неделю после этого случая я поехал в Москву читать свои новые стихи. И там попал на «День рождения» знаменитого клуба «Билингва», где был книжный магазин и в котором проводились литературные вечера. Там я столкнулся с Данилой Т., известным функционером и поэтом, очень душевным и проницательным человеком. Он участвовал в пьянке на скамеечке и потом в Мишиной квартире. Весь тот год я не помнил, что было в клубе, алкоголь вычеркнул из памяти все воспоминания. И московский разговор с Данилой забыл, как и первый эпизод.

И вот теперь, лёжа поздней ночью под одеялом в своей спальне, я вспоминал и фантазировал, как бы продолжая сюжеты и намёки, реализовывая бессознательные и вполне конкретные страхи и комплексы, погружая себя и своё тело в озноб и сумрак паранойи.

Мне грезилось, что существует королева и король от литературы. Королева, реальная филологичка Людмила С, живёт в Петербурге, пишет книги о современной поэзии и тайно руководит литераторами, приближенными к некой небольшой масонской ложе, главная фишка которой – служение Великой России и приумножение её славы, величия и богатства. А я, паскудёныш, пробрался в эту тусовку, устроил балаган и изолгал всё светлое и доброе, что есть в поэзии и тех людях, которые при дворе и служат Свету.

Король – известный московский поэт Николай К., гомосексуалист. И он возглавляет другую тусовку, которая очень ревностно относится к своим членам, оберегает их и не терпит никакой двуличности от тех, кто хочет иметь с ней дело. Он тоже в ярости от того, как я надул Мишу, как использовал его имя.

Мне казалось, что Данила Т. отвёл меня после чтений и возлияний в клубе в пустое помещение и провёл разъяснительную беседу. Разъяснял он не мне, а сам задавал вопросы, пытаясь понять, какую я занимаю позицию и не могу ли навредить Мише, королю или ещё кому-то, кого вплёл в свои махинации. То ли он гипнотизировал меня, то ли я сам спрашивал, владеет ли он гипнозом. Очень удивлялся моим ответам, охал, говорил, что видит такого человека впервые, что я в опасности и т. д.

Самое интересное, что, скорее всего, такой или похожий разговор был в действительности, но, поскольку я был тщательно проспиртован, он стёрся, а сейчас стал прорезываться и наполняться новыми деталями. Я вспоминал час, другой, всю ночь, потом днём.

Я вызвал участкового терапевта с жалобой на озноб и бессонницу. Думал, у меня грипп. Еле передвигался, почти не ел. Потом пришёл на приём сам. Участковая спросила:

– Так зачем же вы пришли?

– У меня температура, слабость. Я болен.

– Нет у вас температуры.

Потом она посмотрела на меня мудрым глазом и сказала:

– А давайте вы сходите в наш районный ПНД[1], вы ещё успеете, они работают до восьми.

И я пошёл.

* * *

Болезнь меня скосила. Она разом отняла у меня то, что я в себе так любил, не зная, как это важно. Это, прежде всего, яркость эмоций.

Раньше, до лечения, моё тело радовалось каждой малости. Даже сигарету, которую я привычно закуривал спустя десять лет от начала курения, я чувствовал, она «втыкала»…

А теперь всё оборвалось. Я спросил заведующего дневным стационаром, можно ли мне курить. Он ответил, что это «на ваше усмотрение». Я вышел во двор и затянулся. Я ничего не почувствовал. То есть вообще ни-че-го. Это отупение потом длилось не месяц и не год, мне пришлось доставать себя из могилы, где только ватный серый сумрак. Я ощущал своё тело закапсулированным в какой-то скафандр, под которым можно дышать, но невозможно ничего почувствовать от того, что снаружи. Ничто внешнее не доходило до меня. Как будто выключили солнце.

Понятно, что отчасти это был побочный эффект нейролептиков, которые мне прописали. Но без них, как оказалось, я не мог обойтись. Я перестал принимать лекарства через несколько месяцев, когда меня отпустили в свободное плавание, выписав из дневного стационара, но вата осталась. А ещё через год я снова загремел в ПНД, и это было ещё более драматично.

1

ПНД – психоневрологический диспансер.

Срок – сорок

Подняться наверх