Читать книгу Ласко́во - Петр Смирнов - Страница 21

Окна заиндевели от мороза. Не видно, что делается на улице. Только иногда слышен скрип полозьев проезжающих мимо дровней.

Я стою на лавке и дую в “глазок” на стекле. Вижу, как Егор Бобкин и Макаровы Ваня и Тимоха возят из лесу хворост и складывают у своих дворов. Папашу и Ваню Мишина мне не видно, потому что они не ездят мимо окна.

Тятяша, чтобы поддерживать тепло, жжёт лучину на заслонке посреди избы. Около него вертится Митька. Мама, накормив грудного Ваську, кладет его в зы́бку и качает её ногой за верёвку. Зыбка подвешена к потолку на пружине, которую называют “поскакухой”. Другой ногой мама крутит немецкую прялку. Бабуша возится у стола и печи.

А я все дую и смотрю в глазок.

Вдруг мимо окна кто-то быстро-быстро проехал на красивейшей лошади и невиданных санях! Возле Бобкиных остановился, привязал лошадь к кольцу у ворот и пошёл в избу.

– Во-о, тятяш, погляди-ка! – крикнул я. – Кто-то к Бобкиным приехал!

Тятяша подошёл, подул в глазок, посмотрел и сказал:

– Платон трави́нский зачем-то приехал. Кобыла хорошая. Рысистая. А сани – одна скамейка, только один и сядешь.

– Платон Васи-ильич, – поправила мама.

– Беда там (т. е. ну уж) – Васильич. Платон – он Платон и есть.

– Платон-то, ясное дело, Платон. Да не нам ровня. Зато и Васильич, – не отступала мама. – Травино́, как-никак, село. Там всегда богатые жили. Да и теперь у Платона – лавка. Не зря на рысаке приехал.

– Рысаков теперь много, – не отступал и тятяша. – Вон у Пети кула́йковского, Бала́бы долгу́шенского рысаки получше платонова.

Помолчав немного, продолжал:

– Это раньше были богачи. Отец Платона, дед Вася, пустошь имел. Земли, лесу сколько было. А Платон – что? Хутор не больше других. Работников нет, только своя семья. Так что Платон и Платон.

Пока мама с тятяшей говорили о Платоне, я любовался в глазок на лошадь и санки. Бобкина Оля выскочила из дому и в одном платье, босиком по снегу побежала к нам. Этому я не удивился – Бобкины все были крепкими, холоду не боялись. Прибежала и сразу с порога:

– Дядя Лексей, скотины нет ли продажной? Платон спрашивает.

Оля дышит глубоко, полная грудь ходуном ходит, голые лодыжки пунцовы от мороза. Тятяша, опустившись на колено, не спеша щепает лучину, подкладывает на заслону:

– Пусть зайдет Платон. Поглядит – так, может, и купит. Есть тёлка.

Олю как ветром сдуло. Пришел Платон, потом папаша. Тёлку сторговали, получили задаток.

Платон имел двухэтажный деревянный дом. Занимал с женой половину нижнего этажа, во второй помещалась лавка. На втором этаже в разных комнатах жили его дети. Одна из дочерей, Анастасия Платоновна, была учительницей Махновской школы.

Мешал ли кому-нибудь Платон? По-моему – никому. А помогал – всем. Мне сперва вместе с отцом, а потом и одному приходилось ходить в лавку к Платону. Сын его, Миша, денег с меня не требовал, долг записывал в тетрадь. Папаша рассчитывался после.

Неходовых товаров в лавке не было. Было всё, что нужно крестьянам: серп, коса, мыло, спички и самый дешёвый ситец. В город-то “раз в год по завету” ездили, да и то не все. Тятяша, к примеру, поезда не видывал за всю свою жизнь. О бабах и говорить нечего.

А лишний скот куда сбыть? Государство не принимало. Платон, конечно, имел доход и от лавки, и от закупа скота. Так ведь и теперь ни один заготовитель не работает без барыша.

Ни в те годы, ни потом я ни от кого не слышал худого слова о Платоне.

Когда началась коллективизация, Платона с семьей ночью куда-то увезли. Объявили, что он очень опасный классовый враг. Дом реквизировали для сельсовета, а имущество пустили с молотка.

Такую меру для Платона никто и никогда не оправдывал.