Читать книгу Разбой - Петр Воробьев - Страница 7

– Откуда только он взял эту дурь? «Не время радеть о других»? – не в первый уже раз повторил Самбор.

– Не отвлекайся так, вот-вот в гору врежемся! – забеспокоился Вамба.

– Ветер поднимается перед гребнем, вот сейчас… – венед сделал что-то странное со штурвалом, отчего сино́роплан[120] полетел, как показалось Кае, немного боком.

Одновременно, воздушное судно заскользило вдоль гребня, в такой близости, что можно было разглядеть отдельные иголочки на елях. Мелькнул горный олень, щипавший траву на краю поляны и даже не удостоивший синороплан взглядом, ели сменились красноватыми скалами, поросшими мхом и стлаником.

– Так что не врежемся, это первое, а второе, хорошего лётчика мало что может отвлечь. Уж никак не простой разговор, – Самбор выпрямил штурвал и слегка потянул его на себя, отчего высота полёта немного увеличилась. – По преданию, ярл Виламир Парящий, когда летел из Винеты в южный Винланд, вообще большую часть времени в полёте или писал, или читал. Так и сложил «Ночной полёт», говорят.

– Но он вроде и долетался? – спросил Вамба.

Кая взглянула вправо. Цвет лица её соседа уже не так сильно напоминал молодые еловые побеги, но он по-прежнему сидел, обеими руками вцепившись в сиденье. Дева некоторое время раздумывала, не поддразнить ли гутана-звездочёта, прозревающего на световые годы, но сробевшего от полёта на высоте в три десятка саженей, но решила приберечь эту возможность на будущее.

Синороплан «Ворон Итсати» был по гутанскому обычаю назван в честь могучего врага. Вождь Великой Степи, так прозванный, отправился в увенчавший его имя славой набег на Айкатту во времена Попе́и-лоро, троюродного прадеда Каи. С тиванской точки зрения, называть несомый водородом воздушный корабль в честь противника пусть и славного, но разорванного в ходе того же набега взрывом пушечного ядра в мелкие куски, не стоило. Это было только одной из причин, почему древний «Ворон» не внушал Кае особого доверия, несмотря на похвалы, рассыпанные ему Самбором, а отчасти, возможно, и благодаря этим похвалам: «Добрая работа, теперь уж так не строят. Не парусина, а промасленная шерсть, а крыло-аэростат – это вам не плёнка, а настоящие рыбьи пузыри»!

Висевшая под тем самым крылом-аэростатом, наполненным взрывоопасным газом, открытая сверху плетёная скорлупка, обтянутая для обтекаемости той самой промасленной шерстью, скрипела на ветру. В неё едва вмещались трое путешественников, их нехитрые пожитки, и картечница. Последняя как раз не вызвала одобрения венеда: «Четверть вершка, для чего бы? Если пчела за нами погонится? Так в пчелу попадёт – отскочит»!

– Никто точно не знает, что с ним вышло, – Самбор вздохнул. – Не нашли ни стратоплана, ни тела. Лётчики народ суеверный, одни говорят, долетел до Альвхейма[121], а другие клянутся, что до сих пор так и летает, и что сами его видели.

Кая вспомнила «Ночной полёт» и «Звёзды над песками» и мысленно согласилась, что такой удел очень подошёл бы для ярла Виламира. Ему – вечно летать, а Гатлайте из Гуаймо́ко – вечно ждать, смотря с башни замка на дымку над аэродромом.

– Почто ж прямо так врать? – Вамба схоласт был, похоже, другого мнения.

– Не врут они, сдаётся мне. Особенно кто летает на стратопланах. День, другой летишь один над облаками, и начинаешь видеть вещи. Один из моих учителей, Видальд Змей, рассказывал, как ему примерещилось, что рядом с ним летит…

– Виламир? – спросила Кая.

– Нет. Свинья.

– С крыльями? – астроном улыбнулся и наконец разжал пальцы правой руки, отпустив краешек сиденья.

– Нет, свинья как свинья, толстая, в кожаной куртке, в лётных очках, и за штурвалом здоровенного красного гидроплана.

– Если б он увидел Виламира, вышло бы красивее, – разочарованно сказала Кая.

– Кто его увидел, говорят, долго не заживается.

Чуть подумав, Самбор добавил:

– Ещё говорят, парящего ярла может увидеть только настоящий лётчик. Короче, живи он в одно время с Йокки Законоговорителем или Веландом Кузнецом, и у лётного промысла был бы свой бог.

– Я вспомнила, откуда эти слова! – обрадовалась Кая.

– Какие? – удивился Вамба.

Вместо ответа, дева напела:

– Точно! – Вамба отцепил и левую руку. – «Трещит земля, как пустой орех, как щепка, трещит броня»!

– Только песня та была про не про правильного смертного, а про бешеного коннахтского берсерка, – Кая задумалась. – У нас, тиван, наоборот, взаимовыручка в обычае, как раз с великой зимы.

– Верно говоришь, – Самбор кивнул, не оборачиваясь. – И не только про тиван. Везде в земном круге, кто пёкся о своей шкуре вперёд всего, Фимбулвинтер не пережил. Да что наша порода, звери, кто поумнее, и те друг другу помогают, волки там, бутылконосы, или вон слоны. Смотрите!

На дне долины, по-над которой летел синороплан, несколько винландских слониц внимательно следили за лесом, пока на отмели у ручья неуклюже резвились два слонёнка. Одна из слониц подняла голову вверх, направив длинные, слегка изогнутые бивни в направлении воздушного корабля, и затрубила. Звук донёсся до Каи сквозь свист ветра в снастях, скрип ивовой плетёнки, гудение оболочки, стрёкот двигателей, и шипение пара.

– Вот и не возьму я в толк, откуда это берётся?

– Может, жлобство – как икота? – предположила Кая.

– В смысле, что жлобу икнётся? – Вамба окончательно освоился на борту синороплана.

– И это тоже, но Гелвира биолог нам рассказывала, что икать первыми научились рыбы, на случай, если в жабрах застрянет песчинка, чтоб обратным ходом воды её вытолкать. Жабр давно не осталось, всё икаем, и жлобство, наверное, тоже что-то с тех времён, когда наши предки кусались и на четвереньках бегали.

– Отец мне поведал, псоглавцы, что в Синей земле… – Самбор остановился на полуслове, постучал ногтем по одному из манометров, поднял голову вверх, и потянул за ремённую петлю.

Позади корзинки, вмещавшей путешественников, в крыле открылись подпружиненные створки. Из отверстия посыпался пепел.

– Надо бы кому-нибудь слазить наверх, поворошить дрова кочергой, – сообщил лётчик. – Нечисто горят, может, сырое попалось. Вамба?

– Я полезу, – вызвалась Кая, решив, что Вамба, хоть уже достаточно уютно чувствовал себя в сидячем положении, ещё не созрел для путешествия с кочергой к топке и паровому котлу, вверх-вниз по верёвочной лестнице.

– Держитесь, в нас стреляют! Вамба, картечница! Скала, два часа посолонь! – Самбор крутанул штурвал, поворачивая синороплан. – Без моего слова не стреляй!

Гутан перелез через спинку сиденья, лязгнул затвором, и попытался повернуть оружие, насколько позволял вертлюг. Кая пригнулась к борту, одновременно осознав полную нелогичность этого действия. На миг, она выглянула поверх плетёных ивовых прутьев в указанном Самбором направлении. Там вздымалась к затянутому облаками небу и синороплану под облаками не просто плосковерхая скала на краю ущелья, а древняя скальная крепость. По преданиям, в таких крепостях предки тиван пересиживали голодные и неспокойные века Великой зимы.

Как гласил передаваемый из поколения в поколение рассказ, в самой большой из скальных крепостей, жители отошли от исконной веры. Вместо детей, выбранных за бесхитростность, обряды стали вести жрецы, ведомые тайным знанием. Начали приноситься кровавые жертвы, отряды охотников отправлялись за пленными в соседние крепости. На довольно долгое время над землями апиша́пов[124], северных и южных тиван, и акомов установилось господство теократии антропофагов. Так её учтиво назвали историки Багряной гегемонии, записавшие тиванские мифы. Местонахождение твердыни жрецов, чересчур сведущих в анатомии, осталось загадкой для хронистов.

Тайное знание антропофагов, хоть и включало много способов наиболее болезненного умерщвления себе подобных (и их приготовления), а также сведения о количестве планет в нескольких соседних звёздных системах, не распространялось на основы агрономии. Этот недочёт оказался роковым: держава развалилась вследствие экологической катастрофы. Обычных соседей, случись неурожай, подкормили бы окрестные деревни. Желающих же поделиться последней кукурузной лепёшкой с пожирателями запретной плоти как-то не нашлось, и все они вымерли от голода. Если верить сказанию, что иногда рассказывали мудрые старики в ночь первого зимнего полнолуния, последние антропофаги съели друг друга, а их духи не стали дождевыми облаками, а превратились в тучи пылевых бурь в Великой Степи. Уцелевшие тиване, с радостью позабыв про крепость и храмы с залитыми кровью алтарями, вернулись к ведомым детишками пляскам на праздниках урожая в свете последней луны лета, и зимним преданиям о духах. Как всем известно, вести такие разговоры сподручнее всего, когда дух грома впадает в спячку. Тогда-то самое время рассказать детям о Бабушке Звёздной Паучихе, Ловком Койоте, и Немой Деве. Мысль о Бабушке Звёздной Паучихе почему-то придала Кае уверенности – тоже вопреки логике.

Раздался раскатистый грохот. Кая ещё раз высунулась из своего крайне ненадёжного укрытия. Самбор, насколько позволяла неповоротливость воздушного корабля, вилял влево-вправо между распускавшихся в небе багровыми цветами облаков разрывов. С крыши одной из башен стародавней крепости из-за бронещита била вполне современная на вид пушка.

– Повернём вдоль ущелья или вверх пойдём, точно собьют! – прокричал лётчик. – Одна надежда – вниз и вперёд! Вамба, будь наготове!

Снова загрохотало, синороплан тряхнул близкий взрыв. Кая решила, что венед выбрал движение вниз по двоякой причине – чтобы прибавить скорость, и в надежде выйти из конуса обстрела. Башня приблизилась настолько, что стали видны стелющиеся якорцы, росшие в швах между камнями кладки, заклёпки на бронещите пушки, и полосатая вязаная шапка на голове пушкаря.

– Вамба, огонь!

На близком расстоянии, отрывистые хлопки картечницы оглушали. Полоса попаданий пробежала по камням, пули отскочили от щита орудия, дурацкий вязаный колпак взлетел в воздух – то ли стрелка задели каменные осколки, то ли пуля попала в смотровую щель. Почти одновременно, к мягкому стрёкоту двигателя справа по ходу прибавился неприятный дребезжащий звук.

Пушка смолкла, но теперь из-за камней по синороплану стреляли из мелкого оружия. Самбор попытался набрать высоту и даже наполовину в этом преуспел, когда правый винт с треском разлетелся в куски. Хуже того, один из осколков винта пропорол рваную полосу в рыбьих пузырях.

– Падаем? – Вамба снова позеленел, за неимением лучшей опоры, теперь вцепившись в рукояти картечницы.

– Без паники, и на одном двигателе пролетим сколько-нибудь, только половину скорости потеряем, – Самбор направил воздушный корабль вдоль ущелья.

– Теперь что ж, в два раза дольше лететь? – голос астронома дрогнул.

Мимо уха Каи вжикнула пуля, за ней другая. Дева вжалась в сиденье. Зелёный или нет, Вамба ответил очередью. Слева из-под крыла-аэростата раздался свист, вращение единственного оставшегося винта замедлилось.

– Паропровод перебило! – Самбор боролся со штурвалом.

– Если всю скорость потеряем, теперь всю жизнь лететь? – с отчаянием вопросил Вамба, ставя на картечницу свежий зарядный конус взамен расстрелянного.

– Всю жизнь, – лётчик покосился на прореху в крыле. – И недолгую!

Выражение этого заявления никак не соответствовало его содержанию – только по тону, можно было подумать, что венеду лет шесть, и он что-то приговаривает, катясь на санках с горы. Синороплан спускался ниже и ниже, уже летя вровень с верхушками сосен, росших на горах, слева и справа ограничивавших ущелье. Внизу заблестела вода.

– Самбор, ты вроде за шкипера? – вдруг спросил астроном.

– А?

– Ну, пока мы в воздухе, твоё слово – закон?

– Ну. Завещание хочешь составить? Торопись!

– Нет, пожени нас с Каей!

Кая вспыхнула:

– А меня спросить?

– Он и спросит! – отрезал Вамба. – Картечницу скинуть?

– Я слов не знаю! – Самбор повис на штурвале, пытаясь выровнять принявший крен вправо синороплан. – Вдруг сядем живыми, картечница пригодится!

– Что там знать? – астроном перебрался на скамью рядом с Каей. – Говори!

– Кая дочь Поки́са-лоро́, берёшь в мужья Вамбу?

– Да!

– Вамба сын Гундемара, берёшь в жёны Каю?

– Да!

Горный ручей внизу расширился, впереди показалось озеро. До воды оставалось сажени четыре.

– Говори слова! – напомнил Вамба.

– Сказано же, не знаю! Женитесь, женитесь, и больше не деритесь! Плавать умеете? Если и нет, всё лучше кормить форель, чем воронов с волками, – не дожидаясь ответа сзади, рассудил венед и потянул за рукоять над головой, окрашенную в красный цвет.

Сверху зашипело, винт окончательно остановился. Кая зажмурилась, одновременно думая, что не подобает дочери вождя…

– Хотя дело бывало, и коза волка съеда…

Окончание Самборова суждения сгинуло в треске ломающихся снастей и плеске.

Последовала относительная тишина.

– Супруги, можете поцеловаться, – гордо сказал венед, поднимая лётные очки на лоб. – Как говорил мой отец, если от того, что осталось от самолёта, можешь уползти сам, посадку считай удачной.

Кая открыла глаза. Корзина стояла без малого в аршине воды. Оторвавшееся крыло, лишившись корзины и хвостового оперения, продолжало движение, набирая высоту, пока его более тяжёлая передняя кромка не перевесила. Топка со звоном ломающихся заклёпок сорвалась с креплений, из неё посыпались горящие угли, из прорехи в оболочке с гулом полыхнуло водородное пламя, и через несколько мгновений, металлический скелет крыла и паровая машина грохнулись в озеро примерно в девяти дюжинах саженей от Самбора, Каи, и уже собравшегося лезть целоваться Вамбы. Вместо поцелуя, Вамба сгрёб Каю и прижал её к скамье, прикрывая своим телом.

– Рванёт? – скорее предупредил, чем спросил астроном.

– Не должно, я выпустил пар, – венед со вздохом проводил взглядом погружавшиеся в воду остатки крыла, сбросил на сиденье клетчатый альбингский плащ, вытащил из-под тёмно-красной венедской куртки титановый оберег на цепочке, погладил, и спрятал обратно. – Добрый был корабль, теперь уже таких не строят.

Вамба более жадно, нежели радостно, набросился на Каю.

– Я сказал «поцеловаться», – напомнил Самбор. – Вообще-то совет вам да любовь в любой форме, только давайте сначала перетащим барахло на берег и решим, что делать дальше. Кая, чьи это земли?

– Верфанские, – ответила дева, едва переведя дух. – На северо-западе – Клевхольм, замок Осгода Клапы, туда нам соваться, пожалуй, не стоит.

Венед спрыгнул в воду (она была ему чуть выше колен), пробормотал: «Как Янтарное море в про́синец[125], брр!», вытащил из корзины меч, направляя ножны левой рукой, правой опустил их в кольца заплечной сбруи, достал оттуда же свёрток с лагундой, развернул, спрятал оружие под куртку за спину, повесил через плечо тул со стрелами, расстегнул застёжку-молнию на налуче, вытащил оттуда сложно устроенный лук с блоками, противовесами, и оптическим прицелом, и, таким образом снарядившись, принялся обходить корзину.

– Осгод Клапа – промышленник, что в торговом союзе со Стейнгладом? – уточнил он.

– После горной войны, уже не в союзе, может статься. Он хотел от Стейнглада избавиться, потому что тот, мол, чересчур благоволил горнякам.

– Разве не Стейнглад нанял Фалскефельта-клятвопреступника, что город сжёг? – Самбор положил лук на край корзины, снял картечницу с вертлюга, и перебросил Вамбе.

Тот, едва удержав брошенное, ответил:

– Вот сравнить с теми делами, что Осгод вёл – это и будет благоволение. Стейнглад, как война не его путём повернула, хоть на попятную пошёл с горняцкими цехами.

– Как ззе, на попятную! – сказал кто-то с берега.

В направлении голоса, говорившего на танско-венедском с густым этлавагрским налётом, мгновенно оказался направлен лук, и чуть позже – картечница. Кая недолго думала, не полезть ли за йотунской перечницей[126], но, принимая во внимание её прицельную дальность, решила до поры оставить оружие под накидкой. На берегу стояли четверо воинственно-потрёпанного вида: всяк красовался в почти полной боевой справе, но мятые шлемы, кольчуги с прорехами, утратившие блеск зерцала, и так далее выглядели, как будто были найдены на разрозненных полях битв, провалявшись там по нескольку лет. Поверх справы, новоприбывшие были затянуты в ремённые сбруи, как для спасательных ранцев. У каждого за один из нагрудных ремней была засунута ровдужная рукавица. Крайний справа, судя по коренастому сложению, медному отливу кожи, и гордой посадке головы, мог быть верфанцем.

– Он свои цеха уцредил, с подставными старсинами, – на плече говорившего лежала отблёскивавшая чёрным металлом труба слонобоя[127], пятивершковым жерлом обращённая к Кае, Вамбе, и Самбору. – А зза головы настоясцих старсин награду назнацил. Зза меня вот два гросса скиллингов.

– Как величать тебя? – Самбор ухитрился поклониться новому собеседнику, одновременно держа его на прицеле.

– Мегайро, сын Скомено, – «старсина» щёлкнул чем-то на слонобое. – Дай, цто ли, на предохранитель поставлю, коли разговор посёл. Сам-то ты кто? Уззе виззу, цто не те вы, о ком думал…

– Это Кая, дочь Покиса вождя, Вамба, муж её, схоласт и астроном, а я Самбор сын Мествина, электротехник.

Венед на пару вершков опустил оружие. Судя по выбранной форме представления, он тоже предполагал, что один из стоявших на берегу был верфанцем. Кая решила проверить догадку:

– Манк'уви́ман!

– Манк'ува́ман, а́нта! – почтительно ответил тот, опустил самострел, снял болт с ложа, и нажал на спуск, со звоном освобождая тетиву.

– Идите на берег, цто ли. Доць возздя тиванского… Астеро́дота Вравро́на, остраки́зе тон Мале́ро! – Мегайро снял ракетное ружьё с плеча. – Товарисци наси, похоззе, птаи́зму больсую сваляли.

– Что сваляли? – не понял Вамба.

«Старсина» продолжал:

– Наблюдатели по телефону сказали, корабль нового городского головы из Айкатты летит к Краснокаменному замку, Осгоду на подмогу. Мы и ресили насих братьев, цто замок в осаду взяли, выруцить, цтоб им на головы айкаттские бомбы не летели.

– Где здесь бомбы? – Самбор выразительно качнул корзину.

Кая поджала ноги, наблюдая за водой на дне, чья прибыль ускорилась от движения лётчика. За бортом, что приходилось Самбору выше колена, ей оказалось бы по середину бедра. А вот долговязому Вамбе – по колено.

– Неси меня на берег, муж! – воззвала она к последнему.

Тот не сразу понял, к кому был обращён призыв, так что пришлось пояснить:

– Муж, объелся груш, неси меня на берег!

– Муж! Точно! – Вамба несказанно обрадовался, положил картечницу на скамью, подтянул повыше пояс с длинным скрамасаксом[128] и шестистрелом[129], перекинул ноги через борт, схватил Каю (правда, не на руки, как возлюбленный возлюбленную, а через плечо, как пастух ягнёнка), и журавлём зашагал к Мегайро и его спутникам, в паре мест просев в воде по пояс.

Наблюдая за гутаном, венед взял ремень тула в зубы, правой рукой медленно, чтоб не завелась, вытащил из спрятанных под курткой заспинных ножен лагунду и тоже побрёл к суше, вздымая лук, стрелы, и механическое оружие над водой. Тем временем, Вамба наконец-то перехватил Каю с плеча на руки и несколькими мгновениями позже поставил её на засыпанную влажными сосновыми иглами землю на краю лужи озёрной воды, натёкшей с его чёрной шерстяной туники.

– Са́у, а́нта! – верфанец уважительно обратил на себя внимание. – Давно ли род Покиса-лоро возвысил союзом род Ваббы звездочёта?

Вамба хотел его поправить, Кая вовремя послала гутану предупредительный взгляд, но не успела остеречь и венеда.

– Недавно, – ответил тоже вышедший из воды Самбор за Каю (чего делать не полагалось: вопрос задан старшей дочери вождя, ей и отвечать). – Это их свадебное путешествие.

– Ва́дан 'ушан, зачем приказ стрелять давал? – верфанец был крайне возмущён: он не только чуть повысил голос, но даже на вершок приподнял открытую левую кисть в направлении Мегайро.

– Ка́сторо без приказа стрелял, – ответил тот.

– 'Ушан та'а лу ли, почему без приказа?

– Поцему моего слова не дозздался, о том его спрасивать надо в цертогах Цетырнадцати. А поцему стрелял – на корабле был герб Айкатты, и клюци. Ресили, самого головы.

Кая укоризненно взглянула на несдержанного верфанца. «Та'а лу ли» переводилось как «предок с мужской стороны», что было довольно сильным, хоть и принятым в обществе, ругательством, неуместным в отношении кого-то, чей дух вознёсся в облака так недавно, что ещё не успел пролиться дождём на землю прародителей.

– Головы, да не того, – Самбор, передав Вамбе оружие, сбросил с плеч основательно подмоченную снизу куртку.

Она упала на лесную почву с неожиданным лязгом. Венед снял с пояса ножны с самозаводом для лагунды и принялся вытряхивать из них воду, продолжая:

– Этот синороплан сработан ещё для Витерика сына Хродерика, Реккасвинтова деда. Реккасвинт его нам подарил, до Медыни добраться, как Ариамир новый голова стал чинить с наёмниками произвол и закрыл аэродром. Удовлетворившись состоянием ножен, венед забрал у Вамбы лагунду, оставив того держать лук и стрелы в туле.

– Старшина, может, огонь развести? – спросил у Мегайро один из его спутников, с въевшейся в бледную кожу каменной пылью.

– Луцсе готовь сбруи для гостей, – загадочно ответил старшина. – В лесном лагере обсохнут. Кая, Вамба, Самбор, не обессудьте насим гостеприимством.

– Не в обиду, – ответил венед. – И за товарища не взыщи, он первый в нас стрелять стал, а у Вамбы глаз меткий.

– Не в обиду, – повторил старшина.

Верфанец прислонил самострел к стволу сосны, снял с плеч плащ из шкуры лютого волка, и предолжил его Кае. Будь он подобающе учтив, это следовало бы сделать, едва нога старшей дочери вождя дружественного племени ступила на землю, но что взять с лесовика-северянина?

– Пил'у, – Кая сказала слово дружбы и закуталась в плащ. – Скажи мне своё имя, друг.

– Ка́ллан.

Имя значило «Волк».

– Мегайро старшина, что ты говорил про подставной цех? – вдруг спросил венед.

– Так Стейнглад всем после горной войны глаза отвёл. «Вот вам полуцка, цто задолззал. Серебра не дам, но за эти бумаззки отвесят вам по пуду псена, да выдадут по сесть банок тусняка в моей лавке. Копцёной колбасы на тормозок захотели? Лепёсками с киёмой обойдётесь. Цех хотите? Цто зз, цех не колбаса, вот вам цех, а вот и старсина»… А старсина тот – вообсце близзе водяного колеса фарку́нста[130] к ла́ве[131] не подходил!

– Не иначе, он ту же и хитрость и с айкаттским сходом провернул! – осенило Самбора. – Помните, Аистульф мясник всё сетовал, что никого на площади не знает?

В ветвях над головами стоявших у озера зажужжало. Раздалось клацанье, затем жужжание повторилось, громче и настойчивее. «Бойся! Тормози, чудо северной природы»! – закричал кто-то. Прозвучал довольно громкий удар, сопровождаемый сухим треском. Одно из деревьев закачалось, вниз полетело несколько веток. Мегайро уставился вверх:

– Нирли́к, ты ззивой?

– Опять остановиться не успел! – был ответ.

К Мегайро, Каллану, и третьему остававшемуся с ними спутнику (четвёртый отправился за «сбруей») присоединился, вернее, выпал из сосновых ветвей, ещё один.

– Меньсе ззрать надо? – риторически вопросил старшина. – Это Нирлик, нас следопыт.

– Тощий лисёнок зиму не переживёт, – назидательно ответил, поднимаясь и отряхиваясь, Нирлик.

Он был похож скорее не на лисёнка, а на перекормленного песца, перелинявшего на лето. Впечатление усиливалось меховой оторочкой ворота и клобука кухлянки. Ранее отлучившийся безымянный горняк вернулся с пятью ремёнными устройствами и тремя рукавицами.

– Цто долоззись? – спросил толстого старшина.

– В Краснокаменном замке стражи прибавилось, – Нирлик вытащил из плоской сумки на поясе фотографию и протянул старшине.

– Ска́рстановы мецеблуды! – вмиг определил Мегайро. – На «Смертевозе» тот ззе знацок – глаз и руны!

– Это ещё кто? – спросил Вамба.

Старшина объяснил:

– Йомсы Стейнгладу слуззить отказались, так он Скарстана разбойника с ватагой нанял. «Бандеарги» называются.

– Дай-ка глянуть, – Самбор уставился через плечо Мегайро. – Что-то и мне эти котты[132] знакомы…

– Я другого в толк не возьму – как они в замок просоцились? Дороги перекрыты, воздусный путь тоззе, – Мегайро вздохнул, покосившись на остатки синороплана. – Свитин, Альфрик, помогите гостям с поклажей и писсялькой.

Таким образом определив меру своего презрения к четвертьвершковой картечнице, старшина указал двум товарищам на поклажу в корзине и закончил, обратившись к толстяку:

– Нирлик, помоги гостей снарядить. Пойдёшь с нами в лесной лагерь, там они обсохнут, а мы ресим, цто дальсе делать.

Петли кожаных сбруй затягивались вокруг стана и бёдер, под подбородком завершаясь колёсиком и парой подпружиненных скоб.

– Навесная дорога! – обрадовалась Кая.

Самбор вопросительно поднял бровь, Вамба ухмыльнулся:

– Как раз для свадебного путешествия!

– После горной войны ещё больше к спеху пришлось, – сказал Каллан. – Как Стейнгладовы шкрябы[133] нас в лес загнали.

– Бика́нето му фе́нето, – Мегайро так опечалился, что вновь разразился этлавагрской божбой. – Мы вас сбили во время свадебного путешествия?!

– Куда летели-то, часом не в Залив Белого Гуся? Там красота сейчас… – Нирлик мечтательно улыбнулся, пытаясь поправить шедший под грудью Каи ремень. – Не жмёт? Лёд скоро станет, соплеменники на буерах начнут ездить, на лыжах ходить, тюленя промышлять!

– В Медынь, – сухо ответил Вамба, сопровождая слова тяжёлым взглядом.

– Что ж так к востоку взяли?

Северянин оказался не из сообразительных, и продолжал свою возню с ремнями, оставаясь едва-едва в рамках приличия.

– Встретили гобулиную[134] кочёвку на нерест, к Науаль-морю, – объяснил Самбор. – Решили, севером обогнуть будет быстрее, чем пережидать весь тугр[135]. А там через А́стландский перевал.

– Не в срок гобуль на нерест пошёл, не в срок! Гобуль, он ещё четыре года спать… – выражение широкого лица Нирлика из мечтательного ненадолго сделалось слегка обеспокоенным.

– Так наверняка то же извержение и нарушило девятилетний цикл кочёвок, – перебил Самбор.

Нирлик быстро обрёл источник для пополнения мечтательной благости в подгонке пряжки у Каи на бедре.

– Погоди с циклами, – старшину почему-то мало интересовала этология гобулей. – Цто зз прямо церез горы не полетели?

Кая начала подумывать, куда именно двинуть Нирлику локтем.

– У синороплана потолок – в тёплый день с разгона полторы рёсты. Мы уже договорились с шафранными схоластами в Чугуане, что музей его возьмёт, – венед вздохнул. – На место рядом с самим «Тисовым Гусём»…

– Ого! – воскликнул Нирлик. – Приятно, когда у такой маленькой девы такая большая…

На этот раз, на него волками взглянули и Вамба, и Самбор, и, как подобало тому согласно имени, Каллан. Восклицание, впрочем, относилось к вытащенной Каей из-под расшитой накидки кобуре с йотунской перечницей. Скорее всего. Дева взглянула в сторону Вамбы.

– Вот севером и обогнули, – Вамба не без труда оттеснил Нирлика, сам подтянул Кае сбрую, и продел ремень кобуры через одну из скоб. – По правде, мы давно уже собирались в Блотнетлу съездить на поезде через перевалы, потом по навесной дороге покататься, да сперва заучились, а потом горная война началась. Так что, на дерево лезть?

– Не лезть, а клеть, – Мегайро поднял голову, обращаясь к кому-то невидимому наверху. – Бей энне́вму[136].

– «Телите, гобули, телите», – зачем-то запел Нирлик, впрочем, довольно приятным голосом.

«Клеть» с трудом вместила бы троих. Впрочем, движение сооружения, больше похожего на деревянную оболочку для напольных часов с гирями, было плавным и бесшумным.

– Молодожёнов первыми, – настоял старшина.

Нирлик, обратившись к Кае и Вамбе, с улыбкой присоветовал:

– В клеть входите только по слову стволового, у него всё строго, по горняцкому обычаю!

– Да ладно тебе подкалывать, – звонко донеслось с изрядной высоты. – Входите.

– Молодожёны, – повторил Вамба, глаза его алчно зажглись.

– Затворяйте клеть, – донеслось сверху.

Вамба потянул за дверцу в половину высоты клети. Кая с удивлением обнаружила, что от защёлки шёл наверх провод. Загудел электромагнит, щёлкнул засов-ригель.

– Горняки, подъём, – возгласил стволовой.

На высоте примерно трёх дюжин саженей, клеть повисла перед площадкой, опиравшейся на стволы нескольких исполинских сосен. Оставшихся, как им показалось, наедине Каю с Вамбой остановка застала несколько врасплох.

– Горняки, на выход, – сказала стоявшая за рычагами примерно в свой рост девчонка, на вид лет дюжины и трёх. – Не краснейте так, можно подумать, я сама никогда не целовалась. Долговязый, ворота закрой. Клеть на спуск!

– Так ты стволовой? – Кая невольно улыбнулась. – Точно стволовой, а не рукоятчица?

От соучеников по школе, ныне промышлявших рудным делом, она знала, что стволовой работает под землёй, в стволе выработки, а на поверхности, та же работа (управление клетью) считается более лёгкой, с соответствующей разницей в названиях и доле заработка при дележе.

– Кто же ещё? Ствола не видишь? – девчонка похлопала по ближайшей сосне.

– Слушай, пока Самбора нет, втолкуй мне, – негромко сказал Вамба. – Что он понял про сход, и какая связь с тем, что нас сбили?

Кая подняла руку, потрепала астронома по щеке, и начала объяснять:

– Ариамир, новый голова, в сговоре со Стейнгладом углепромышленником. Тот и привёз толпу, что за Ариамира кричала.

– А Стейнгладу какая с того выгода?

– Тройная. Сбор срезали, раз. Управа решает, как он нашёптывает, два. И три, избавился от термоядерной энергии как будущей угрозы его промыслу.

– Всё! Ворота закрой! – крикнула вниз девчонка. – Одно жирное существо неизвестной породы, подъём!

– Ну это мы еще посмотрим. Дай только до Чугуана добраться, мы не то что атомную, а термояд сделаем! – Вамба сжал правую руку в кулак. – А гелиоагерты?

– Если всё небо тучами затянет, что в них проку? Вот, а горняки нас сбили, потому что какой-то… не скажу плохо о мёртвом… принял «Ворона Итсати» за Ариамиров турболёт. Решил, верно, что Ариамир на совет с Осгодом летит.

– Стволовой, стволовой, дядя с лысой головой! – запел Нирлик.

Когда толстый северянин вышел из клети, девчонка молниеносно подскочила к нему и резко дёрнула за два кожаных ремешка, отчего оторочка клобука стянулась, полностью скрывая лицо Нирлика в меху оторочки.

– Вот какой он, северный, хищный, зимний, красивый, толстый, и быстрый, – заключила стволовая, удовлетворённо созерцая содеянное.